Часть 1. Глава 6. Алиса... Алиса... Алиса... (1/2)

Вокруг был лабиринт из гаражей, освещаемый только луной и звёздами с чистого ночного неба. Фонарных столбов в ближайшем радиусе не было, не проезжали мимо и редкие машины, людей не было вообще, словно весь город умер, оставив только их небольшую компашку из пятерых человек.

— Я недавно с челом одним законтачился, — закручивая третью самокрутку, говорил Лёша. Его пальцы двигались уверенными доведёнными до автоматизма движениями. Рядом с ним, чуть ли не на его коленях, сидела Алиса, закинув вверх голову. Она забрала самую первую самокрутку и теперь медленно затгивалась, и выдыхала густой дым, уплывая в свою собственную реальность. Её руки стали двигаться плавнее, а взгляд то и дело пропадал в небе, попадая, если не сразу в космос, то в Рай, который её отчего-то веселил. — У него можно достать чего посерьёзнее за небольшие деньги.

Стоящий рядом со стенкой гаража Окси громко вздохнул и бросил на Лёшу короткий взгляд, сразу после этого отвернувшись обратно к своим разложенным балончикам с краской.

— Параша это всё, — сказал Ваня. — Я понимаю ещё: немного под травой почилить, но захуя переходить на что-то более тяжёлое? Тебе кайфа мало что ли?

— Ощущения другие, — пожал плечами Лёша. — Я не пробовал, но раз спрос есть, значит определённый кайф от этого получают.

— На что только спроса нет, ты всё планируешь попробовать? — спросил Слава, упав рядом с Алисой на лавку, а та сразу обвила вокруг его шеи руки и приставила к его губам самокрутку. Слава резко отвернул голову, ничего не сказав. Алиса продолжила курить.

— Всё, не всё — какая разница? Что само идёт в руки, грех не попробовать.

— И помрёшь ты к тридцати, Лёх, — сказал Ваня, принимая протянутую Лёшей самокрутку. — Если доживёшь вообще до этого возраста.

— А захуя мне жить, ты вот скажи? — флегматично поинтересовался Лёша, а говорил так, что сразу понятно: ответа он не ждал и ни к каким дельным аргументам не был готов. Все промолчали, а он и продолжил под звук распыляющейся из балончика краски. — Назло всем? Не хочу я из-за других жить. Ради Бога? Верил бы я в него. Из-за родственников? Не тебе говорить мне об этом, здесь ни у кого хороших отношений с предками нет, за новенького и Окси не говорю — не знаю ничего. А ради вас я жить тем более не собираюсь. Кто вы мне такие, как говорится? Себя только жалко, но и то — неохотно. Передознусь и будет мне счастье. Да, Лис?

— А что ты у меня спрашиваешь? Я совсем не хочу видеть чью-то смерть. К тому же, мы ведь с тобой друзья!

— Да какие мы друзья, — отмахнулся от неё, как от назойливых мошек, Лёша и глубоко затянулся. — Так, собираемся раз-два в недельку хуйнёй пострадать.

— Ты недооцениваешь нашу дружбу, — важно ответила ему Алиса и захихикала.

— А ты видишь то, чего нет. И в этом ты прелестна, Лис.

— Я прелестна просто потому что это — я! — воскликнула девушка и вскочила со скамьи. — Включите музыку! Хочу потанцевать! Вань! А, Вань! — она напрыгнула на Ваню, из-за чего тот чуть не подавился дымом, отмахнулся от неё и полез в телефон.

— Тебе какую?

— А похую! Славик! Расслабься! Не куришь травку, так покури сигареты. Умеешь танцевать? Ответ «нет» — не принимается!

— А какой тогда принимается? — спросил трагично Слава, поддаваясь Алисе, когда та встала прямо перед ним и начала тянуть его вверх за руки.

— Никакой не принимается, — отрезала Алиса. — Просто танцуй! Юху! Сердючка! Мне нравится, сделай громче, Вань! Лёш! Лёш! Лёша-а-а-а! Вставай, давай!

— Чё я-то сразу? Иди Ваню тормоши.

— И его тоже сейчас поднимем! Я только Оксича трогать не буду, а то он, как в прошлый раз, краской меня обольёт.

Ваня усмехнулся, за что сразу был поднят неугомонной Алисой на две ноги и закружен в каком-то совершенно безумном танце, который был скорее набором хаотичных движений, совсем не попадающими в такт музыки. Окси только повернул в их сторону голову и сразу же отвернулся обратно, выводя красной краской крыло птицы. Слава увидел в его действиях раздражение, но как только чёрная перчатка стала кружить по стене, вырисовывая очертания перьев, раздражение сменилось на явное умиротворение, да и следующим треком заиграл Лепс, он был тише и тягучее. Алиса не стала просить его сменить, только завыла, игнорируя голос артиста и не попадая ни в одну ноту, а порой и в слова.

— Лё-ё-ё-ёша! — протянула недовольно она.

Лёша лениво поднял вверх телефон и сказал:

— Я снимаю твой прекрасный танец.

Алиса потаяла, начала танцевать преимущественно перед ним, меняя движения то на что-то эротическое, то на подобие танго, а в один момент у неё получился русский народный, но он быстро закончился, так как она упала и поднялась только с помощью Вани под его чеширскую улыбку.

— Я вроде не курил этой вашей травы, но чувствую себя накуренным, — сказал Слава, размахивая перед носом получившийся смог.

— А ты подальше отойди, как Окс, там воздух посвежее, — пожал плечами Ваня.

— Куда?! Не-е-е-ет! Слав, пригласи меня на танец! Хочу вальс!

— Думаешь, я умею вальс танцевать? — Славины брови скептично взметнулись вверх, а сам он сложил на груди руки, в упор уставившись на девушку.

— А я что, умею думаешь? — ответила Алиса. Её детские интонации вызвали непроизвольную улыбку у Вани и у Славы. Они вздохнули и переглянулись, не представляя, что с ней делать и как не идти у неё на поводу, но стоило Алисе заглянуть Славе в глаза своими большими умоляющими шоколадными слитками, как всякие силы на сопротивление в миг испарялись из его тела. Он сдался в плен её очарования, расставил широко руки, приглашая в тёплые объятия для танца.

И они стали двигаться под музыку, вне её, в собственном мире, состоявшим только из них двоих. Славу отпустило намного быстрее Алисы, потому что в нём не было наркотиков, потому что он устал и не особо любил развлекаться танцами и потому что он изначально решил напроситься в их компанию не для плясок и курева, а для знакомства с райтером, для наблюдения за творческим процессом и для лучшего изучения улиц. В компании всегда было легче ходить по ночной городской пустыне, в компании можно было делиться мнением и узнавать новые интересные вещи.

Отцепившись от Алисы, Слава рухнул на скамью, вдохнул побольше отравленного воздуха, глупо надеясь им освежиться, и повернул голову в сторону Окси.

На стене уже красовалась яркая красная птица, желающая вылететь за пределы своей стены и взметнуться вверх, оживившись, превратившись из красивого рисунка в нечто настоящее. Это был вроде бы попугай, даже чем-то напоминал ару, но жёлтое и синие оперение были не на кончиках крыльев, а хаотично встречались в разных местах и развивались водопадом в хвосте. Сам Окси стоял перед своим артом, склонив к правому плечу голову, и с нерешительной заминкой держал балончик с краской напротив грудки.

Алиса упала на землю перед скамьёй и положила растрёпанную голову Славе на колени. Слава перевёл на неё взгляд и увидел в чертах её лица признаки первобытной дикости и будоражущую кровь истому. Сидящий рядом Лёша яростно набирал сообщение, по несколько раз его исправляя. Он выкурил больше всех и продолжал методично затягиваться оставшимся от Вани косяком, пока сам Ваня бродил неподалёку, делая фотографию за фотографией.

— Кис-кис-кис, — пророкотал сладко Ваня, запнувшись посередине, и присел на корточки. Перед ним в нескольких метрах стояла рыжая кошка, недобро щурясь в его сторону. — Не бойся меня, всё хорошо, — уговаривал он её, незаметно, как ему казалось, подбираясь ближе.

На очередное движение в свою сторону, кошка отреагировала остро и попросту сбежала, скрывшись среди спящих рядом с редкими деревьями машин. Ваня чертыхнулся, поднялся и пошёл фотографировать дальше.

— Простынешь, — сказал Слава, поглаживая Алису по волосам.

Алиса в ответ на ласку только улыбнулась и блаженно кивнула.

Окси вдруг отошёл от стены с собственным рисунком, но не чтобы посмотреть на него издалека, а чтобы сделать тише музыку. Когда он проходил мимо, Слава увидел отблеск его глаз, но не смог рассмотреть их цвет, форму, размер.

— Спасибо, — сказал он, неожиданно для себя осознав, как музыка давила на уши. В раз стало спокойнее и теплее на душе.

Окси повернул голову ровно в его сторону, задержал её секунды на две-три, кивнул и пошёл обратно к рисунку. Слава не отрывал от него глаз, следил за каждой наложенной новой краской и улыбался, когда на грудке птицы стал появляться жёлтый воротничок.

— Это ты из головы взял? — спросил Слава.

Окси сперва не дрогнул, не услышал как будто, потом повернулся к нему градусов на девяносто, подзавис на пару секунд и опять кивнул.

— А ты только кивками общаешься?

Послышался тихий смешок, Окси мотнул головой и отвернулся к стене.

— А из него хороший собеседник, — заметил Слава, но сам не понял, зачем сказал это вслух. Вани рядом не было, Лёша полностью абстрагировался от реальности, как и безумно улыбающаяся Алиса.

Но его услышал Окси и издал очередной тихий смешок.

Слава понял, к кому обращался.

— Ты здесь остался единственный вменяемый. С тобой можно поговорить?

Окси переместил балончик с краской в левую руку, а освободившуюся правую ладонь устроил горизонтально в воздухе, немного понаклонял в сторону, будто это лодка на волнах, и продолжил рисовать.

— Предположим, это значило: «попытайся». Буду пытаться.

Окси резко повернул к нему голову, затем и весь корпус, сложил на груди руки и покачал осуждающе головой.

— Сам посуди, если бы ответ был «нет», ты бы просто головой помотал, а ты вот так сделал, — Слава продемонстрировал недавний жест Окси, — то есть не послал, а сказал: «отвлекай, но в меру, я тут вообще-то творю, но если тебе так сильно скучно, могу временами и башкой покивать».

Голова Окси склонилась к правому плечу, через маску раздался очередной смешок, затем он пожал плечами, кивнул и отвернулся. Слава начал раззадориваться: все эти одинаковые жесты очаровывали, к тому же они были слишком характерными, слишком театральными и превосходно смотрелить в его чёрном облачении.

— И так, давай с простого. Ты учишься?

Кивок. Рука с балончиком скользила по воздуху, оставляя широкие мазки, делающие крылья птицы более пышными и по ощущениям нежно-воздушными.

— Давно рисуешь?

Окси пожал плечами.

— Год?

Отрицательный мотнул головой.

— Больше?

Кивнул.

— С детства?

Пожал плечами.

— Я имею в виду даже не граффити, а просто рисунки.

Окси вновь пожал плечами, но более неуверенно, будто разминал лопатки.

— М-м-м, лет с… десяти?

Окси коротко и часто закивал, и в этом тоже была видна неопределённость, в добавок он опять показал лодочку правой ладонью.

— Я короче близко. Ладно, то есть рисуешь давно. Граффити года два, как мне Лис говорила.

Кивок в подтверждение.

— А ты прям скрываешь свою личность?

Уверенный кивок без раздумий.

— Но не из-за граффити же, да?

Окси повернул на Славу голову, у него моментно блеснули глаза, некоторое время он смотрел прямо на него, слабо кивнул и приложил к губам указательный палец, будто призывая к тишине.

— Не поднимать эту тему, да? — догадался Слава, на что получил кивок. — Ясно, не буду. Пока что.

Окси не спешил вернуться к рисованию, он продолжал смотреть на Славу, силясь прочитать его истинные намерения, по итогу издал смешок и стал собирать в рюкзак балончики с краской.

— Красиво.

Окси остановился специально для того, чтобы сложить пальцами чёрное сердечко. Это улыбнуло Славу, он поднялся, завлекая с собой и Алису, взглянул на время в телефоне и поджал губы. Был первый час ночи.

Зашуршали кусты, из них, чертыхаясь, вышел Ваня, чуть не упав на ровном месте.

— Темень ужасная, — возмутился он. — Времени дохера уже, завтра на учёбу пилить. Вы как, расходиться планируете?

Окси моментально кивнул и демонстративно закинул рюкзак на плечо. На шум стукнувших красок повернулись Лёша с Алисой, они синхронно поморщились и посмотрели на Ваню, как на главного, ожидая его приказаний.

— Расходимся, говорю? — повторил он с насмешкой.

Лёша с Алисой уверенно кивнули.

— Я чёт совсем расквасился, — сказал Лёша. — Лис, к тебе ближе. Можно у тебя переночевать?

— Милости прошу. Моя соседка сегодня в ночную, так что вся хата в нашем распоряжении. Только без того-этого, я к Славику подкатываю.

Окси с Ваней хихикнули и стали со всеми последовательно прощаться, после чего вместе пошли в одну сторону. Слава смотрел им вслед, продолжая ощущать на ладони холодное прикосновение тканевых перчаток. У Окси было крепкое рукопожатие и пахло от него чем-то смутно знакомым с примесью краски. Лёша с Алисой в обнимку побрели в противоположную сторону, а Слава стал смотреть в телефоне, как быстрее всего добраться до дома.

Уходя, он сделал несколько фотографий высохшей птицы, а на результат посмотрел, всматриваясь в малейшие детали, уже дома, на часах было около трёх ночи, глаза слипались, тело неподъёмным грузом валялось на кровати, только в голове всё ещё проносился этот восхитительный день, этот «диалог» с Окси, укуренные Лёша с Алисей и Ваня с обиженным лицом из-за сбежавшей кошки.

Они толком ничего не делали, только беседовали на самые пустые темы, курили и бестолкого двигались, но Слава хотел это всё повторить. И ещё больше он хотел посмотреть на следующие арты Окси. Он всё думал, пока засыпал, зачем Окси скрывать свою личность. Он хоть и рисовал граффити в запрещённых местах, не так уж сильно за это карали. Посадили бы его не несколько суток или штраф бы выписали — Слава проверил в интернете — в пятьсот рублей. Это же смешные деньги! А больше ему бы не дали — арты не были политическими, он не рисовал в каких-то священных местах, то есть никакого экстремизма натянуть на него не получилось бы.

Тогда зачем это всё?

Чернота поглотила, а утром Слава не думал об этом. Он с трудом поднялся на последнем будильнике, оделся в первое, что под руку попалось и потопал в школу, думая только об уроках.

Пятница — день простой и сложный. В пятницу у них были география, физика и химия. Этот день собирал комбинацию ненавистных уроков.

На первом уроке Слава заснул, не совладав с собственным организмом. Но в классе не только он клевал носом: Ваня развалился на парте и тихо посапывал, Лия устроила локти на стол и в подставку из ладошек положила подбородок, вместо её глаз были видны голубые тени не веках, Коля не стеснялся и храпел, чуть ли не лежа на Паше, и даже хорошист Мирон сидел безучастно, временами его голова тяжелела и падала, после чего, он как птичка, вздрагивал, выпрямлялся, мотал головой, вздыхал и вновь пробовал вернуться в урок.

Перемена была тише обычного, многие не бегали и не кричали, зашухарились по углам и уткнулись в телефоны, потирая слипшиеся глаза. Слава зевнул, а в этот раз как раз мимо него бодрой походкой, виляя бёдрами, прошла их классная руководительница. Тамара Евгеньевна остановилась, недовольно оглядела его растрёпанный внешний вид, затем ещё более придирчиво стоявших неподалёку Ваню с Андреем, и покачала головой.

— Играете небось до утра, а потом мучаетесь. Спать нужно ложиться вовремя, — изрекла она.

На ней было слишком много красного цвета, Слава поморщился и отвернулся от её нравоучений, а вот Ваня, наоборот, вступил с ней в перепалку и стал доказывать, что это их дело когда ложиться спать, ещё он апеллировал тем, что уроки делал до глубокой ночи, но Тамара Евгеньевна ему не поверила. Что уж там, Ваня сам в свою ложь не верил, но отступать не спешил. Ему на помощь даже девочки из класса пришли, и началась настоящая дискуссия, от которой Славе хотелось оказаться как можно дальше.

Вдруг к нему подошёл Мирон и ткнул в плечо. Вблизи его лицо было таким уставшим и печальным, что Слава проникся к нему жалостью, а себе выдал мысленный подзатыльник — он-то выглядел получше. В присутствии более несчастного человека свои проблемы он всегда старался запихнуть в себя поглубже — не всегда получалось, но он не оставлял попыток быть хорошим человеком с зачатками здравой эмпатии.

— Ты физику сделал? — спросил негромко Мирон.

Это было сказано так обречённо, будто он уже услышал отрицательный ответ и заранее из-за этого расстроился, начав накидывать список возможных оправданий перед физичкой. Слава почесал шею и честно ответил:

— Хуй забил, — а потом подумал несколько секунд и добавил: — Ещё есть длинная перемена и русский. Можем сделать.

— На русском? — ощетинился Мирон, словно Слава предложил ему говно пожрать, не меньше.

Слава оскорбился и насмешливо ответил:

— Павел Алексеевич к нам лоялен, мы ж чуть ли не единственные, кто чё-то нормально без списываний может делать. Не думаю, что он будет ругаться. К тому же новой темы сегодня не должно быть.

Мирон подвис, взглядом остановившись на плинтусе, и вдруг поднял свои голубые с брюзовом оттенком глаза, мутненькие, с расширившимся, как у кота или наркомана, зрачком, но такие добродушно открытые для всего нового и по-детски игривые, несмотря на всю усталость вокруг них, что Слава подрастерялся и невольно свёл лопатки.

— Сядешь со мной на русском? — спросил Мирон.

Это было кинуто дежурно, будто бы не нуждалось в положительном ответе, но в то же время от Мирона исходило нечто затягивающее в себя. Он, как бомба, создающая после себя водоворот. До него вдруг дошло открытие — он его встретил удивлённо, но деловито принял к сведению и вывернул себе в выгоду, — и это самое открытие подожгло фетиль. Взорвавшись, оставив после себя марианскую впадину, Мирон расслабился и повеселел.

— Почему бы и нет? — согласился Слава.

Мирон улыбнулся обезоруживающе открыто, помолодев лет на пять, хлопнул по плечу и пошёл в кабинет, оставив после себя шлейф странности. Странность продолжала притягивать Славу, он себя с трудом убедил не плестись за Мироном хвостом, ведь это было как-то уж совсем странно.

Умели люди порой подкупать. Алиса своей лёгкостью в общении — с ней можно было поднять любую тему, хоть убийство, хоть общественный переворот, хоть секс, и не быть неправильно понятым или обсмеянным. Мирон своими оголёнными эмоциями, отображающимися у него на лице без секунды промедления. Ваня тоже подкупал своей непосредственностью — хочу сплю, хочу говорю, хочу ничего не понимаю, а хочу понимаю. Слава любил разных людей, он не умел нормально дружить, но коллекционировать знакомых очень даже научился.

Через урок был русский. Павел Алексеевич сидел у себя в кабинете и пил чай с печеньем, рядом с ним, оперевшись жопой на первую парту, стоял Мирон, о чём-то увлечённо беседуя, размахивя руками. У него тоже была и чашка чая, и печенье, и только каким-то чудом он ничего не расплескал и не потерял во время своей жестикуляции сладость.

— Да, блин, Павел Алексеевич, я правда люблю Мастера и Маргариту, — продолжал упорствовать Мирон. — Но почему мы проходим только её? Если спросить у людей с улицы: «какая твоя любимая книга Булгакова»? Он ответит: «Мастер и Маргарита», потому что он о ней слышал в школе, и далеко не факт, что читал. Люди, делающие вид своей безмерной увлечённости литературой в целом на этот же вопрос без зазрения совести ответят: «Мастер и маргарита». Я у кого не спрошу, то все говорят: «Мастер и Маргарита», и в догонку про масло разлитое кидают. По-моему, дальше никто не читал, а это, если мне память не изменяет, первая глава. «Дни Турбиных», «Белая Гвардия», «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Зойкина квартира» — что? Кто? Нет, не слышали, но литературу обожаем, а особенно «Мастера и Маргариту». Откуда вокруг этой книги взялся такой по-истине мистический культ. Мистика притягивает мистику?

— Книга издана под протекцией Волонда, — усмехнулся Слава, останавливаясь рядом с Мироном.

Мирон удивлённо на него возрился, брови на подвижном лице взметнулись вверх, глаза стали размером с пятирублёвые монеты, затем он улыбнулся и, в раз успокоившись, мило пригубил чая.

— А курировал её Фагот и Бегемот? — тепло продолжил он шутку. — У тебя вот какая любимая книга у него?

— Прикалывет «Собачье сердце», грязная и честная, как по мне. А так, «Дни Турбиных», наверное. Ну и безусловно «Мастер и Маргарита», — добавил Слава со смешком.

— Хорошая книга, — сказал Павел Алексеевич. — Нет, на самом деле она довольно много значит для русской литерутары, прошла вместе с автором не самые лучшие времена.

— Вы про его зависимость от морфия или про запрет на издательство? — участливо спросил Мирон. — Насколько я помню, большинство рассказов Булгакова были опубликованы после его смерти.

Павел Алексеевич кивнул.

— Я в целом про его творчество, — сказал он. — И про запреты, и про жизненные трудности.

Зазвенел звонок, но никто из них не дёрнулся. Мирон и Павел Алексеевич продолжили мирно попивать чай, а Слава стоял рядом, сложив на груди руки, и вспоминал разные прочитанные моменты из книг Булгакова. Мысли путались, создавая в голове образ стреляющей из пистолета резиновыми пулями с люстры собаки с красным лучом на ней, а потом из-за угла появилась точно такая же собака, и спутала все мысли окончательно.

Класс лениво наполнялся учениками.

Павел Алексеевич потянулся, отложив недопитый чай, и спросил:

— Вы, значит, будете физику делать?

Слава удивлённо покосился на Мирона, а тот лишь пожал плечами и уверенно раз кивнул, потом сделал последний глоток и пошёл к шкафчикам убирать свою кружку.

— Мы недолго, — пообещал Слава. — А то Ирина Сергеевна нам головы откусит.

— Ну уж нет, вы вдвоём мне на олимпиаде по литературе и русскому нужны. Муниципальный этап начнётся в середине ноября, а мне к тому времени в вас нужно ещё что-то вложить. Без голов это сложно будет сделать, не находишь?

Слава улыбнулся и кивнул. Махнул зашедшим Андрею с Ваней и сел за парту рядом с Мироном. Не сговариваясь, они одновременно потянулись к рюкзакам и вытащили тетрадь и учебник по физике.

— Да начнутся голодные игры, — вздохнул Слава.

— Да поплавятся мои мозги, — согласился Мирон и стал листать учебник. — Какие там?..

Как только мучение со школой было закончено, а Слава пятничный день по-другому назвать не мог, все сразу же стали разбредаться по своим делам, да так спешно, словно каждый второй опаздывал на поезд или самолёт. Среди них выделялись все лениво идущие, например, Лия с Леной и ещё одной одноклассницей Машей или Слава с Ваней и Андреем.

Глядя на спешно на ходу натягивающего на себя ветровку и капюшон чуть ли не до носа Мирона в очереди на выход возле турникетов, Слава остановился со своей скромной компанией в углу, чтоб другим не мешать, и спросил:

— У кого какие планы?

Ваня поморщился, как от пощёчины, и поправил лямку полупустого рюкзака.