Завтра (2/2)

В груди гриффиндорца что-то нагревается, готовое вот-вот вскипеть.

— Давай я буду говорить, что делать, а ты — делать, договорились? — Уён медленно вдыхает и выдыхает, пытаясь успокоить внезапно разгоревшуюся злость. Он правда не понимает, неужели этот глупый слизеринец не может хотя бы час побыть нормальным, не выпендриваться и просто сделать то, что ему сказано.

Что с ним не так?

— Сперва тебе нужно растолочь в ступке четыре хребта рыбы-льва, — Уён пихает Сану в руку ступку и баночку с хребтами, внимательно следя за тем, как парень неохотно открывает сосуд и достает оттуда хребты. — До неравномерного крупного порошка, хорошо? Не растирай до муки, иначе ничего не получится.

— Я понял с первого раза, — бурчит Чхве, начиная остервенело стучать пестиком по хребтам, из-за чего отколовшиеся части летели во все стороны. Стук стоял страшный и казалось, что слизеринец вот-вот расколет саму ступку, так и не получив необходимый порошок.

— Ты безнадежен, — заключает Уён и выхватывает ступку из чужих рук, сгребает крупные частички со стола обратно в общую массу и начинает аккуратно толочь, временами проводя по дну и стенкам, наслаждаясь тихим хрустом. — Не нужно долбить пестиком, просто спокойно растирай косточку за косточкой, — Чон останавливается и показывает своему внезапному ученику результат. — Неравномерный, понял? А теперь давай сам.

Сан, увлекшийся наблюдением за руками гриффиндорца, что крепко держали ступку и пестик, медленными круговыми движениями перетирая хребты, не сразу заметил, что к нему обратились и ждут реакции. Уён стоял и ждал, специально не говоря ни слова и ожидая, когда же парень отомрет и приступит к делу. И Чхве отмирает спустя минуту, дважды с силой моргает и, коснувшись кончиками пальцев теплых ладоней Чона, забирает ступку, пытаясь повторить круговые движения.

Уён благодарит всех богов и великих волшебников за то, что слизеринец в кои-то веки делает что-то молча.

Последующие этапы приготовления зелья идут как по маслу, что не может не радовать гриффидорца, все время думающего о том, как бы покончить поскорее и пойти в Астрономическую башню, на встречу со своим, пожалуй, самым серьезным в жизни разговором. Уён даже был благодарен Сану за то, что тот не выпендривается и не говорит лишнего, лишь под диктовку выполняет все необходимые действия и, что удивительно, практически без ошибок.

— Ну, а теперь взмахни волшебной палочкой, — кивает Уён, когда слизеринец высыпает всю полученную субстанцию из хребтов и стандартной смеси в котел.

— Просто взмахнуть? — уточняет Чхве, с подозрением косясь на котел.

— Да, просто взмахнуть.

— Оно не взорвется? — все-таки уточняет Сан, доставая волшебную палочку и занося руку над «адским варевом», как он уже трижды успел выразиться за вечер.

Уён лишь цокает и закатывает глаза, никак не прокомментировав глупый вопрос. Опирается бедром о стол, скрещивает руки на груди и ждет, с вызовом смотря на очевидно струсившего слизеринца.

Сан сглатывает и резко отворачивается, нервно взмахнув волшебной палочкой над котлом и зажмурившись. На всякий случай, это уже похоже на условный рефлекс, закрывать глаза каждый раз, когда нужно что-то бросить в зелье.

Но ничего не происходит. Зелье тихо бурлит в котле, пахнет травами, а не жженой бумагой. Ничего не взорвалось, не подпалило все вокруг, не залило противной слизью.

У него получилось?

— Все? Готово? Так легко? — с явным волнением спрашивает Чхве, поворачиваясь к ухмыляющемуся Уёну.

— Ну ты наивный конечно, — громко смеется гриффиндорец. — Мы только начали.

— Ты шутишь?

Уён подпрыгивает и усаживается на стол, опираясь локтями на коленки. Еще немного ерзает, двигаясь подальше от края, заглядывает в котел, смеется с удивленного взгляда Сана и наконец решает все пояснить, решив, что достаточно помучил эту змеюку.

— Нам тут еще час торчать, — бросает как ни в чем не бывало, снова меняя позу и опираясь руками на стол позади себя. — Даже больше. Этой штуке час нужно настояться, а уже потом мы добавим все остальное, еще поварим, ты еще разочек взмахнешь палочкой и готово. Так что устраивайся поудобнее.

— Потрясающе!

Сан тихо рычит и опускается на стул, утыкаясь лбом в изгиб локтя. Нервно стучит ногой по деревянной ножке стола и зажмуривается. Целый час. Час сидеть в закрытом помещении с Уёном. Целый час следить за тем, что говоришь и делаешь. Да он же точно что-нибудь сделает не так! И тогда у него вообще никаких шансов наладить общение с гриффиндорцем не останется.

С другой стороны, если он возьмет себя в руки и в кои-то веки побудет собой, то, быть может, они смогут стать чуточку ближе? Если так подумать, у него есть целый час на то, чтобы разговорить объект своего воздыхания, узнать, что тому нравится и, быть может, все наладится? Нужно всего лишь подбирать слова и не произносить то противное уже ему самому слово…

— Эй, грязнокровка, а тебе больше собаки или кошки нравятся?

Чхве Сан безнадежен.

Уён лишь хмыкает, за столько лет привыкший к прозвищу, и, за неимением никого, с кем можно было бы поговорить ближайший час, кроме противного слизеринца, решает никак не реагировать. Громко хмыкает и задумывается.

— Мне нравятся еноты, — смотрит на удивленного Сана и ухмыляется. — Ну они же милые.

— Согласен, но вопрос звучал иначе, — Чхве не отстает, ставит локти на стол, подпирая ими подбородок и смотрит на гриффиндорца, с опаской поглядывая на рядом стоящий котел с зельем.

— Ну, котики милые, — неуверенно начинает, — но собаки мне нравятся больше. Я бы хотел бультерьера.

— Они же опасные, — подпаленная на утренних уроках зельеварения прядь черных волос выбивается из общей укладки и падает на лоб, лезет в глаз, из-за чего Сану приходится заправить ее обратно. — Вдруг она съест кого-нибудь.

— Ты будешь первым, — шутливо угрожает Чон, наблюдая за тем, как прядь выбивается снова. Сан несколько раз предпринимает попытку заправить ее обратно, но та все вылезает и вылезает, в конце концов попадая концом в открытый глаз. Сан громко ойкает и хватается за него.

Уён не сдерживается и громко хохочет, прикрыв ладонью рот.

Сан уже который раз за вечер пытается проглотить вырывающееся наружу сердце.

— Расскажи мне что-нибудь про мозги, — просит слизеринец, пряча покрасневшее лицо в руках. — Ты же там учишь что-то.

— С чего бы это.

— Чтоб в тишине не сидеть, — жмет плечами, не поднимая головы.

Гриффиндорец с удивлением смотрит на лежащего на столе слизеринца. Вроде все тот же Чхве Сан, все тот же придурок, не следящий за языком и своим завышенным эго, но что-то не так. Слишком спокойный? Не выводит из себя? Ведет себя как нормальный человек? Уён все еще считает это чем-то подозрительным, ожидая удара в любой момент, но что-то непонятное давит на грудь, когда он смотрит на парня перед собой.

Быть может он хороший и ему стоит дать шанс.

— Ну хорошо, — Чон вздыхает, пытаясь вспомнить все свои конспекты. — Головной мозг делится на пять основных отделов…

Час пролетает незаметно. Сан спокойно его слушает, временами засматриваясь на острый профиль Уёна и откровенно залипая, неловко отводя взгляд только тогда, когда его ловили за подглядыванием. Сердце в это время стучало так быстро и громко, что, если бы не бурлящее рядом зелье, гриффиндорец точно бы его услышал. Объект наблюдений странностей не замечал и не слышал, увлеченно рассказывая обо всем подряд, будь то первый орган или процесс, всплывший в памяти. Ему было весело отвечать на, пожалуй, самые глупые вопросы слизеринца, и в то же время он понимал, что эти самые глупые вопросы были неплохой такой проверкой на знания. В некотором смысле Уён даже благодарен парню за то, что тот внезапно попросил его рассказать о мозгах, что вылилось в часовую лекцию по анатомии. Это было полезное занятие.

Уён заканчивает свой рассказ о гормонах и резко спрыгивает со стола, пугая этим Чхве, и, хлопнув в ладоши, просит его подняться с места, чтобы закончить зелье. Уже заметно повеселевший он не думал о том, что его все еще ждет нелегкий разговор с друзьями, на самом деле даже видя во всем происходящем лишь… что-то хорошее и, быть может, волшебное. Его друзья примирились, наконец-то разобрались в своих чувствах, да и с чего он вообще взял, что это как-то повлияет на их дружбу?

Стало страшно от осознания того, что часовая беседа со своим злейшим врагом смогла так резко перевернуть все в голове Чона с ног на голову. Да и в целом поведение Сана было таким резко отличающимся от обычного, что мурашки ходили ходуном по спине в моменты, когда он ловил на себе пристальный, но совсем не злой или надменный взгляд. Приятные мурашки.

— Две трети сока мурлокомля прямо в зелье, — командует гриффиндорец, впихивая склянку в Сановы холодные руки. — Давай-давай, ничего не будет.

Сан заносит руку над котлом, дергаясь, когда надувшиеся при кипении пузыри лопались, едва не обжигая его. Почти добавляет ингредиент к зелью, но резко отстраняется и тычет в стекло.

— А две трети это вот до сюда, или до сюда? — водит пальцем, указывая уровни, и практически умоляет взглядом ответить нормально, ткнуть ему пальцем в правильное количество, а еще лучше — сделать все за него. Но Уён лишь закатывает глаза и сам двигает чужой палец по стеклу.

— Вот до сюда, — Чхве смотрит, куда поставили его палец, и кивает сам себе, все-таки добавляя сок мурлокомля в котел.

Жижа начала бурлить пуще прежнего, а один из пузырей лопнул так резко, что Сан, сильно испугавшись, отдернул руку и отскочил от стола насколько это возможно. Его громкий «Айщ!» слышало, пожалуй, все подземелье.

— Да что ты визжишь, как девчонка, — Уён прикрывает ладонью лицо, но тихо посмеивается с этой до жути странной и смешной реакции. — Оно не кусается и не обжигается, прекрати тянуть время.

— Но я не тяну! — кричит слизеринец, расслабляя зеленый галстук. — Мне правда стремно это делать! Ты видел, как эта штука брызнула?!

— Успокойся, все же хорошо… — Чон выставляет перед собой руки, хмурясь на все происходящее. Зелье и правда сильно бурлило, но это прекратиться, как только они добавят следующий ингредиент. — Добавь две капли слизи и все будет почти готово.

— А если эта жижа взорвется?! — Сан крутит головой в разные стороны, отказываясь подходить к котлу. Он сам не понимает, что его так напугало, но он уже столько раз взрывал что-то в этом кабинете, что не доверял даже обычной склянке в своей руке. А потому быстро отставил ее на соседний стол, на всякий случай еще и руку об мантию обтерев.

— Не взорвется, прекрати истерить, — гриффиндорец хватает со стола флакончик со слизью флоббер-червя и протягивает слизеринцу. — Две капли. И оно перестанет бурлить, обещаю.

Сан с недоверием смотрит то на него, то на слизь в его руках, но все же поглубже вдыхает и подходит, принимая флакон. Щелкает крышкой и выставляет вперед дрожащую руку, при это телом находясь как можно дальше.

— Две капли, хорошо? — Сан кивает, наклоняя стеклянную бутылочку дрожащими руками.

И выливает половину флакона.

Жидкость в котле начинает активно кипеть, пузыри на ее поверхности быстро надуваться и так же быстро лопаться, с каждым разом оказываясь все ближе к краю, сам котел ходил ходуном на подставках, а огонь будто стал сильнее. Надулся один большой вязкий пузырь и лопнул, разбрызгивая вокруг себя темно-зеленую горячую жижу, попадая и на Уёна, и на Сана. Первый, быстро сообразив, вынул палочку и потушил огонь заклинанием, но ситуацию это мало спасло: зелье вылилось из котла, растекаясь по всему столу и большими каплями падая на пол.

— Две капли, Чхве Сан! — Уён зло смотрит на зажмурившегося слизеринца. — Ну что сложного?!

— Ты просто плохой учитель! — кричит в ответ Сан, отшвыривая пустой флакон куда-то в сторону. Он все еще напуган, но без проблем принимает любимую стойку, складывая руки на груди и подняв подбородок. — Будь здесь кто-то другой, мы бы уже давно со всем справились!

Уён не выдерживает. Подходит к наглому парню ближе и хватает за рубашку на груди, смотря прямо в хитрые прищуренные глаза. Кончик носа упирается аккурат в кончик чужого, но его это не смущает. Он зол и расстроен. В первую очередь на себя и из-за себя. Зря он так с выводами поспешил.

— Ты настолько жалок, что даже не в состоянии признать собственную ошибку, — шепчет, хмуря брови, но сразу же отпускает, разворачиваясь и намереваясь уйти.

— Знай свое место, грязнокровка! Среди нас жалкий далеко не я, — усмехается в спину слизеринец, но сразу же жалеет об этом.

Уён бьет в лицо незамедлительно.

Сан бьет в ответ, разбивая бровь, но сразу же получает в живот, складываясь пополам от боли. Чон пинает в колено и валит на спину, садясь сверху.

И бьет. Снова и снова.

— Почему ты просто не можешь заткнуться, когда нужно?!

Чхве усмехается разбитыми губами, резко дергает на себя за галстук и лбом бьет по губам. Уён на время перестает бить, стирая кровь со рта.

Сан смотрит снизу вверх, кладет руки на чужие бедра, зажавшие его по бокам, и тихо смеется.

— Не так я это представлял, — сплевывает кровь на пол, сжимая пальцами бедра. — Но в целом и так неплохо смотришься.

— Да ты совсем чокнутый, — гриффиндорец бьет последний раз, прямо по солнечному сплетению, не сильно, но ощутимо, ведь гнев резко спал, да и силы покинули тело.

Встает, когда Сан убирает свои руки с его ног, хватаясь за грудь, и, схватив оставленные на другом столе кусочки пирога для старших, быстро уходит, уже в дверях останавливаясь и через спину, взмахнув волшебной палочкой, произносит тихое «экскуро», убирая зелье со всех поверхностей класса.

— Остальное уберешь сам, с профессором я поговорю, — и уходит, так и не обернувшись на валяющегося на полу слизеринца.

— Ага, — Сан усмехается и накрывает ладонями лицо, давя на глаза, чтобы сдержать непрошеные слезы.

Он снова облажался.

***</p>

Они и правда ждут его. Стоят, облокотившись на перегородку, прижимаются плечом к плечу и о чем-то тихо переговариваются. Уён старается подойти тихо, но снег хрустит под ногами, привлекая внимание друзей. Они резко оборачиваются, встречая младшего удивленными взглядами.

— Что случилось? — Сонхва мгновенно меняется в лице и подбегает к гриффиндорцу, приподнимая его лицо за подбородок. Осматривает разбитую бровь, медленно идущую из рваной ранки на губе кровь, и не знает, за что первое схватиться, просто водит обеспокоенным и полным страха взглядом, осматривает на наличие других ран и тогда замечает, что младший вышел без верхней одежды.

Хонджун подбегает так же быстро, стаскивает синюю шапку со своей головы и молча натягивает на двухцветную макушку Чона. Следом стягивает шарф, обвязывая вокруг шеи. Смотрит то на пуффендуйца, то на гриффиндорца, отступает на шаг и не вмешивается, не зная, что еще он может сделать.

Уён молчит. Смотрит в испуганные глаза Сонхва и чувствует вину. За странные мысли об их отношениях, за ту секундную мысль о том, что его самые лучшие друзья, самые близкие хены, могут забыть о нем. Чувствует вину за то, сколько времени ему понадобилось на то, чтобы все обдумать, хотя обдумывать было нечего; что так долго не приходил и явился весь побитый, заставляя любимого хена волноваться; за то, что принесенные им кусочки пирогов остыли и давно не хрустят. Слезы скапливаются в уголках глаз, тихий всхлип застревает в груди, из-за чего он просто часто и резко вдыхает, щурится и, в конце концов, слезы срываются и скатываются по щекам вместе с тихим мычанием при выдохе.

— Простите меня, — сквозь слезы. — Простите, я так удивился, что не знал, как реагировать. Мне так жаль.

Сонхва прижимает плачущего младшего к себе, гладит по макушке и все еще испуганно глядит на виднеющееся ночное небо, усыпанное звездами. Он едва сам сдерживается от слез, закусывает пухлую губу и утыкается лицом в синий шарф, все-таки начиная плакать, но совсем бесшумно. Чувствует, как Чон обнимает его, прижимаясь ближе, как сжимает в руках пуховик, как выдыхает горячий воздух ему в шею, как стекают остывающие на щеках слезы.

Вот так, безмолвно. Но большего им не нужно. Они поймут друг друга и через слезы.

Хонджун не знает, что ему делать. Смотрит на двоих парней, покусывает обветренные губы и порывается подойти, но не делает этого. Он не знает, уместно ли это. Он не знает, что вообще нужно сделать. Обнять? Просто подойти? Сказать что-то? Лучшим решением оказалось остаться в стороне, наблюдать и нервно поправлять очки. Он всегда знал, что у Сонхва и Уёна особая связь, они всегда были друг другу ближе. Когтевранец не завидовал или что-то вроде, он считал их отношения очаровательными и по возможности старался не рушить их своим присутствием. Так было и, пожалуй, будет всегда.

Уши начало жечь от мороза.

Сонхва, не смотря на него, протягивает в сторону руку, раскрыв ладонь. Ким не думая за нее хватается, и его втягивают в общие объятия. Уён отрывается от плеча пуффендуйца, заплаканными глазами смотрит на Хонджуна, а затем хватает его за шею, прижимая к ним ближе. Сонхва прижимается горящей щекой к его голове, Уён прижимается лбом. Когтевранец чувствует тепло, окружившее его со всех сторон.

И тогда в носу начинает щипать.

— Из-за вас я начинаю плакать, — ворчит Ким, несильно вырываясь из объятий. — Задушите!

Они медленно отстраняются, шмыгают носами и смущенно улыбаются. Только тогда Сонхва бросает быстрый взгляд на зажатый в руке Чона сверток платка, заставляя того вспомнить о нем.

— Я принес вам с ужина булочек и пирога, — Уён снова шмыгает носом, быстро вытирает слезу краешком Хонджунова шарфа и протягивает сверток. — Тут, кажется, тыквенный пирог и пирожки с мясом. Вы не пришли на обед и ужин, так что я подумал, что…

Пуффендуец с тихими словами благодарности забирает свернутую в платок выпечку и чувствует, какие у младшего ледяные руки. Отдает платок Хонджуну и в ладони заключает руки гриффиндорца, стараясь согреть.

— Нам нужно в школу, — Пак хватает обоих парней за руки и тянет к выходу, с улыбкой отмечая, что они совсем не сопротивляются.

Уён чувствует, как его трясет, когда тепло Хогвартса обволакивает замерзшее в одной мантии тело. Стягивает с себя синие шапку и шарф, возвращая Хонджуну. У того все лицо залилось румянцем от мороза, уши были краснее алых роз. Сонхва тяжело вздыхает, видя, как обоих парней трясет, и приказывает расходиться по гостиным, чтобы погреться у камина и быстро ложиться спать. Но Чон хватается за его руку снова и не отпускает.

— Я просто хочу сказать, что очень за вас рад! И надеюсь, что у вас все будет хорошо, — нижняя губа дрожит от вновь подступающих слез. — Не обижайте больше друг друга. Я вас так люблю.

— Уён… — Пуффендуец прижимает младшего к груди и гладит по волосам, водит теплыми ладонями по спине, пока тот не успокаивается. Заправляет отросшие волосы за уши, стирает мокрые дорожки, нежно проводя большими пальцами по щекам и, не сдержавшись, чмокает в лоб. — Мы тоже тебя любим. И мы точно не оставим тебя, слышишь? Ты наш самый драгоценный младший.

Хонджун кивает на каждое сказанное слово, хмыкает и широко улыбается. Подходит к ним ближе и треплет гриффиндорца по макушке, взъерошивая приглаженные Паком волосы.

— Лучше скажи мне, кто тебя так, — кивает на разбитые губу и бровь, поправляя очки на носу. — Если нужно, то я порешаю все.

— Да с Саном подрались, — пожимает плечами Уён, почесывая кожу над бровью. — Я ему больше навалял, так что не надо разбираться.

— Почему дети не могут решать все словами, — Сонхва тяжело вздыхает и внимательно осматривает лицо Чона. — Завтра обязательно загляни в мадам Помфри.

— Конечно, хен.

Провожая по традиции сперва Пака, парни медленно крались в сторону кухни, стараясь не шуметь. Время давно перевалило за одиннадцать и находиться за пределами комнат им всем было запрещено. Но проходя мимо Большого зала Уён не смог сдержаться и заглянул туда. Ему всегда было интересно, как он выглядит ночью, когда внутри никого нет и столы пустуют. Увиденное заставило его застыть на месте.

Весь зал в мгновение преобразился. Вокруг зажглись крошечные огоньки гирлянд, вдоль стен стояли украшенные и горящие золотом ели, а потолок, имитирующий ночное небо, был усыпан яркими звездами.

— Уён? — Сонхва оборачивается, замечая, что младший застыл на месте. — Что там такое?

— О, уже украсили! — Хонджун присвистывает, заглянув в зал. — И ведь точно, сегодня двадцать четвертое.

— Быстро же время летит, — кивает пуффендуец, разглядывая недалеко стоящую елку, засматриваясь на самую ее верхушку, где сияет большая звезда.

Уён молчит. Просто смотрит на это искусственное небо и думает. Думает о том, что время, действительно, пролетело незаметно и ему бы радоваться этому. Но что-то не дает ему с трепетом ожидать завтрашнего дня. Он мечтал уехать все полугодие, но сейчас одна лишь мысль об этом отзывается чем-то странным, похожим не на приятное волнение, а на тревожную тошноту.

Завтра Рождество. Завтра он уедет и не вернется сюда. Последний раз сядет за стол с другими гриффиндорцами, последний раз поговорит с друзьями, последний раз выслушает праздничную речь профессоров.

А затем уедет домой, встретит праздник с мамой и навсегда забудет это место.

Завтра.