Моя звезда (2/2)

— Что между вами, Сонхва? — в лоб задает интересующий его вопрос когтевранец, обходя Уёна и вплотную подходя к Паку, смотря снизу вверх, сверкая хитрой, но совсем не дружелюбной улыбочкой.

— Тебя это никак не касается, — шипит Пак, крепче сжимая учебник. Он закусывает губу, когда Хонджун закатывает глаза и цокает, выдавая все свое недовольство.

— О, Мерлин! — кричит обреченно Ким, возводя руки к потолку, но вновь скрещивает их, серьезно уставившись на старшего. — Так трудно признаться, что вы встречаетесь? Ладно мне ты не сказал, но ведь Уён заслуживает знать правду, разве нет?

— Что?.. — Уён стоит в стороне, не веря ни глазам, ни ушам, но вмешиваться не хочет, потому что ему боязно.

Никогда ему не было так страшно, как сейчас.

— Ты не знал? Не заметил? — наигранно удивленно спрашивает Хонджун, оборачиваясь на гриффиндорца. — Твой любимый хен встречается с Субином! Здорово, правда? Жаль он не сказал нам, а молчал, пропуская наши совместные занятия в библиотеке, чтобы провести это время с ненаглядным. Вам по вечерам в комнате времени не хватает? Ты только скажи, мы с Уёном и по утрам тебя встречать не будем…

Видит бог, Сонхва долго терпел. Глотал неприятные слова, давал договорить до конца, не смотрел на лицо Уёна, чтобы не видеть там разочарования. Просто стоял и слушал, чувствуя, как злость стремительно разносится по венам, как к глазам подступают слезы обиды, как он уже трижды успевает прокусить губу до крови. Слышит, как хрустит переплет учебника от того, как сильно он его сжимает. И пусть он был самым терпеливым в их троице и никогда не позволял себе лишних слов или действий, молчал о собственном состоянии и о том, как каждый раз ему обидно. Сейчас он не мог больше терпеть.

Он больше не в порядке.

По коридору разносится громкий звук шлепка. Хонджун замолкает, не закончив свою речь, и хватается за щеку, начинавшую гореть от внезапной боли. Сонхва стоит перед ним с низко опущенной головой, но держится, не позволяя слезам потечь по щекам. Он тяжело дышит и когтевранец впервые мечтает вернуть время вспять и заткнуть себя.

— Ты себя слышишь вообще? Можешь ли ты хотя бы раз в своей жизни заткнуться и не нести лютый бред? Я ненавижу тебя, Ким Хонджун.

Хонджун фырчит, а потом начинает смеяться, медленно отходя от старшего.

— Так я оказался прав? — сквозь смех спрашивает Ким, снова касаясь покрасневшей от удара щеки. Он не может остановиться, не замечая, что говорит.

— Хен, перестань! — Уёну надоедает развернувшаяся картина, и он мечтает заткнуть когтевранца, но все еще боится подходить, а потому просто стоит в стороне, едва выдавливая из себя слова. — Нас это не касается, прекрати лезть, куда тебя не просили.

— Тебе не обидно, что он не сказал тебе? Мы же друзья! Таким, вроде как важным событием, принято делиться, разве нет?..

Сонхва бьет снова, на этот раз кулаком, но сразу же одергивает себя, когда чувствует боль на собственных костяшках.

— Ты сам это себе придумал, а теперь и Уёну пытаешься втереть, — произносит пуффендуец, подходя ближе к схватившемуся за щеку когтевранцу, наблюдая, как на коже расцветает синяк. — Мы с тобой не друзья больше. Не подходи ко мне, не лезь ко мне, даже не говори обо мне. Ты мне противен.

— Рад хоть какую-то правду от тебя услышать, — выплевывает Хонджун, наблюдая, как в глазах напротив блестят слезы, грозящиеся вот-вот хлынуть по щекам. Сердце неприятно колет, и эта боль перекрывает жгучее ощущение чужого удара.

Сонхва обходит его, кидает полный боли взгляд на гриффиндорца и убегает дальше по коридору.

Уён не верит тому, что произошло.

Три ссоры в день, и того около двадцати одной в неделю. Умножить на четыре, чтобы узнать, сколько в месяц.

Но теперь это не имеет смысла.

Потому что эта ссора, кажется, была их последней.

***</p>

Сонхва вбегает в гостиную, игнорируя окликнувшего его Донхека, и сбегает в комнату, стараясь максимально задерживать дыхание, чтобы ни один всхлип не вырвался наружу. Слезы капают из глаз, скатываясь по подбородку, а губы уже горят от того, как сильно он их кусает. В груди что-то нещадно жгло, и голова, казалось, вот-вот взорвется.

И все это нужно было быстро скрыть, подавить и успокоить. Он молился всем богам, чтобы в комнате никого не оказалось, ведь было достаточно рано, а потому у него будет несколько мгновений прийти в себя и успокоиться, пока Донхек не ворвется в комнату вслед за ним.

Но сегодня все идет не так, как он хочет.

Прямо в дверях он врезается в кого-то, ударяясь носом. Учебник валится из ослабевших рук и Сонхва не находит ничего лучше, чем резко опуститься, поднимая его. Человек, в которого он врезался, так же быстро садится, протягивая руку к упавшему учебнику. И в этот самый момент предательские слезы капают на чужую ладонь.

— Хен… — Сонхва резко поднимает голову, видя перед собой ошарашенного Субина, неотрывно смотрящего на соленые капли на своей руке. Он так и не взял учебник, просто застыл, не зная, что делать.

— Извини! — Пак быстро подбирает учебник, стирает мокрые дорожки на щеках и с испугом смотрит на младшего, пытаясь как можно скорее привести дыхание в норму и унять учащенное сердцебиение. — Как прошло занятие по заклинаниям? С твоим домашним заданием все было хорошо? Извини, я не успел поинтересоваться за ужином…

— Хен, что случилось? — Субин дрожащими руками втягивает Пака в комнату, подводя к своей кровати. В дверях появляется Донхек, но моментально исчезает, когда видит, что сейчас, пожалуй, не лучшее время.

— Все хорошо, не беспокойся, — максимально спокойно и правдоподобно говорит Сонхва, садясь на чужую кровать. — Лучше скажи мне, что там с заданием. Ты же все понял?..

Чхве цокает, опускаясь перед старшим на пол, и заглядывает в глаза. Спокойно забирает учебник, откладывая на свободное место, и хватается руками за ладони Сонхва, пытаясь согреть холодную кожу.

— Не переводи тему, хен, — просит тихо, поглаживая костяшки и отмечая, что на одной руке они покраснели. — Я же вижу, что ты не в порядке. Расскажи мне, что случилось. Пожалуйста, Сонхва-хен.

Сонхва сжимает губы в тонкую полоску и зажмуривается, но это не помогает, и он просто начинает плакать, мотая головой из стороны в сторону. Слезы капают на их скрепленные руки, обжигая и скатываясь вниз, впитываясь в брюки.

— Хен…

— Это все Хонджун, — шепчет старший, всхлипывая. — Это все он. Он никогда меня не слушает. Он несет бред, вечно ругается со мной. Я ударил его, Субин! Ему наверняка больно…

— Хонджун? Это снова он? Что он сделал? — Субин одной рукой тянется к чужой щеке, стирая слезы, и стягивает очки, откладывая в сторону, чтобы суметь провести большим пальцем по нижнему веку. — Мне поговорить с ним? Я не позволю ему обижать тебя, ты только скажи, и я…

Сонхва быстро мотает головой, прижимается щекой к теплой ладони и шмыгает, снова пытаясь успокоиться. Он смотрит младшему в глаза и видит в них бесконечное обожание, тревогу и злость. Первого он никогда не видел в глазах Хонджуна, но очень хотел бы.

Хонджун, Хонджун, Хонджун.

Почему даже сейчас он не может перестать думать о нем? Почему, даже зная, что мысли об этом когтевранце принесут еще больше боли, он все равно не может выгнать его из своей головы? От того ли, что он бесконечно влюблен в этого придурка, и каждая слеза, пролитая из-за него, не казалась ему чем-то ужасным и неправильным?

Неправильным. Нет.

Мысли о Хонджуне, вот что неправильно, когда же он уже запомнит это.

— Хен… — Субин все еще смотрит на него, все еще держит за руку, все еще вытирает его слезы.

Почему и это ощущается неправильным?

— Субин, — зовет Сонхва ослабевшим голосом, отмечая, как парень перед ним вздрогнул. — Поцелуй меня.

— Хен, ты…

— Просто поцелуй меня.

— Я не могу, — Чхве опускает голову, упираясь лбом в бедра старшего.

Сонхва чувствует, как разочарование накрывает его с головой, а новый поток слез подступает к глазам.

— Почему?..

— Потому что ты меня не любишь, хен, — младший шумно выдыхает, сильнее вжимаясь лбом в чужие ноги. — Ты нравишься мне с того самого момента, как на церемонии распределения ты улыбнулся мне, когда я шел к нашему столу. Я видел, как ты улыбался так каждому первокурснику, из года в год. Мне было грустно и немного обидно, но я знал, что никогда не смогу быть для тебя кем-то столь же важным, как Уён. Я видел, как ты улыбаешься Хонджуну. И я всегда мечтал оказаться на его месте. Но сейчас, когда ты просишь меня… поцеловать тебя…

— Извини… — шепчет Сонхва, позволяя новому потоку слез рухнуть вниз.

— Я хочу поцеловать тебя, хен, — Субин поднимает голову, снова утирая слезы с чужих щек, но в глаза не смотрит. — Но это будет нечестно по отношению к тому, кто тебе нравится.

— Что?.. Забудь о нем!

В комнате практически тихо. За окном снег крупными хлопьями опускается на землю, но ветра практически нет, и он не воет, пугая своим звуком младшекурсников. Лишь из открытой двери, в которую уже давно мог кто-либо зайти и застать их, доносятся веселые голоса ребят, болтающих в гостиной, среди которых самым громким, как и всегда, оказывается Донхек. Сонхва хочет, чтобы на секунду вокруг воцарилась мертвая тишина и непроглядная тьма.

— Как я могу забыть, когда ты сам только о нем и думаешь, — говорит младший, мягко улыбаясь.

Сонхва боится, что он сейчас уйдет, когда замечает, что Чхве поднимается на ноги. Но расслабленно выдыхает, когда парень садится рядом, все так же держа его руку в своей.

— Я правда хочу тебя поцеловать, хен, — Субин смотрит в глаза, стирает мокрую дорожку слез, поправляет челку и видит, как взгляд напротив расплывается. Сонхва щурится, ведь он все еще без очков и очень плохо видит, а слипшиеся слезы делают обзор лишь хуже, но он все равно пытается так или иначе смотреть в ответ.

Пак наклоняется вперед, прикрыв глаза. Субин на такое лишь хмыкает.

И накрывает ладонью чужие губы, касаясь собственными лишь сквозь них.

— Вам нужно помириться и выяснить отношения, Сонхва-хен, — младший отстраняется и смотрит в удивленные глаза, все еще не отнимая ладони от лица. — Ты не должен игнорировать свои чувства.

Сонхва хмурится и снова начинает плакать, когда слова Чхве доходят до него. Воротит головой, крепче сжимая руку младшего, но молчит, пытаясь прогнать образ Хонджуна с синяком на щеке из своей головы.

— Но если он тебя снова обидит, то я в стороне не останусь, так и знай.

Субин отнимает руку от губ старшего и притягивает его к себе, позволяя уткнуться в плечо и громко зарыдать, дрожа всем телом. Гладит по мягким розовым волосам и спине, наблюдая, как за окном кружатся в танце и блестят снежинки. А потом, утерев успокоившемуся старшему последние слезы и вернув предварительно протертые очки. Подводит к выходу из комнаты, крепко обнимает и напоследок шепчет:

— Вы должны поговорить сейчас, пока не стало слишком поздно. Все будет хорошо.

Сонхва крадется по замку бесшумно, как и всегда, стараясь как можно тише и реже шмыгать носом. Вход в Астрономическую башню закрыт ученикам во внеурочное время, и без учителя туда запрещено подниматься, но это правило, пожалуй, единственное, что пуффендуец нарушал за годы учебы в Хогвартсе.

Он помнит, как одержимый звездами Хонджун потащил его туда в ночи. Сонхва ругался и жутко трясся, что их могут заметить и наказать, но Ким тогда лишь шире улыбался и сжимал его руку, буквально утаскивая за собой. Он помнит, как в ту прохладную ночь когтевранец с восторгом разглядывал звездный купол, тыча короткими пальцами в каждую звездочку, каждое видимое созвездие. Поправлял очки на носу, щурился и улыбался, когда Сонхва расспрашивал его о каждой. Они долго сидели на холодном полу, обдуваемые ветром со всех сторон, и просто говорили ни о чем, дрожа от холода. А потом они выбрались туда уже втроем, и в тот день дружеская посиделка превратилась в урок астрономии, когда гриффиндорец решил, что достаточно умен, чтобы назвать каждое созвездие. Он быстро пожалел, что вообще раскрыл рот, когда Хонджун сказал ему, что из четырех созвездий он назвал правильно лишь одно, да и то с ошибкой.

С того дня они так часто стали выбираться на Астрономическую башню, вместе и по-отдельности, что ее можно смело прозвать их тайным местом, комфортным. Там были рассказаны самые глупые истории, страшно смущающие секреты, все самые нелестные слова о слизеринцах и учителях. Они все дорожили этим местом, пусть и не всегда была возможность пробраться туда незамеченными.

Сонхва ходил туда поплакать. Он считал, что только там он в праве позволить себе быть слабым. Он не любил звезды, но в те моменты лишь им позволял быть свидетелями его слез. Лишь им позволял быть его поддержкой.

Наверное, потому что они напоминали ему о Хонджуне. Были его отражением в ночном небе. А их холодный свет ощущался как его объятия. Которые он, впрочем, никогда полноценно не получал.

И башня как всегда встречает темнотой и холодом. Правда небо не усыпано миллионами блестящих звезд, а покрыто тучами, с которых нескончаемо падают снежинки, сцепляясь друг с другом в полете.

Сонхва подходит к краю, опираясь на ограждение. Едва ощутимый ветерок дует в лицо, а тело моментально покрывается мурашками. Щеки жжет и стягивает от высохших соленых дорожек, но он уже не хочет плакать. Он хочет просто вдохнуть полной грудью, опустить плечи и, по возможности, обнять сам себя, в попытке согреться. Ему нужно некоторое время перед тем, как пойти в башню Когтеврана и поговорить с Хонджуном. Он не уверен, что все получится, что он просто не получит по лицу или не разрыдается на месте, не сумев связать и двух слов. Потому ему нужно время все продумать, каждое свое слово.

Вдруг он чувствует, как чьи-то руки обвивают его, скрепляясь в замок спереди. Сердце начинает бешено стучать в груди, а тошнота от внезапного страха мгновенно подступает к горлу. Он стоит и трясется, не зная, кто сзади и чего от него можно ожидать, пока не чувствует, как этот кто-то прислоняется лбом к его спине и шумно выдыхает.

— Прости меня.

Пак не может сдержать громкого всхлипа и чувствует, как некогда пустые глаза наполняются слезами вновь.

— Ты дурак, Хонджун, — сквозь всхлипы и резкие вдохи выдавливает пуффендуец, разворачиваясь в кольце рук.

Хонджун перед ним сжимается, но рук не убирает. Совсем на него не смотрит, пытаясь скрыть взгляд под короткой челкой. На щеке красуется большой синяк, к которому Сонхва не может не притронуться, тем самым приподнимая голову младшего, заставляя посмотреть ему в глаза.

Он забывает о том, что, вообще-то, все еще не знает, что сказать и как поступить. Он забывает, что совершенно не готов к этой встрече, и просто позволяет всему плыть по течению.

— Больно? — старший оглаживает пострадавшее место, второй рукой быстро стирая свои слезы рукавом. Хонджун в это время мотает головой, притягивая друга ближе к себе, и смотрит загнанно, словно не уверен в том, что Сонхва перед ним настоящий.

— Я не знаю, почему я так зол, — когтевранец отступает, отдергивая руки и пряча их за спиной, неловко водит ботинком по тонкому слою снега на полу. — Это твоя жизнь и я не должен вмешиваться. Субин славный парень, да. Я рад, что вы вместе, — он неловко дергает руками в воздухе и пожимает плечами, словно пытаясь сделать этот разговор более непринужденным. Или просто скрыть свое волнение от чужих глаз.

— Мы не встречаемся, — Сонхва тяжело выдыхает, бросая взгляд на небо. — Я нравлюсь ему, это правда. Но и он, и я, мы оба прекрасно понимаем, что мне нравится другой человек.

Хонджун прекращает водить ногами по полу, резко поднимая голову на друга. Его руки неосознанно сжимаются в кулаки, но он молчит, просто смотря на Пака в ожидании продолжения.

— Но из-за тебя я чуть не совершил ошибку. И чуть не предал того, кого действительно люблю.

— О чем ты, я не понимаю? — Ким делает шаг ближе, но Сонхва останавливает его одним лишь взглядом.

— Ты знал, что я никогда не любил астрономию? — пуффендуец подходит к краю и садится спиной к ограждению, опираясь на тонкие прутья. Хлопает ладошкой недалеко от себя и ждет, пока Хонджун сядет рядом. — Я всегда считал, что звезды слишком далеки от нас, слишком холодны и блеклы. Я чувствовал только одиночество, съедающее изнутри, когда смотрел на них.

Он шумно выдыхает, чувствуя, как Хонджун тянется к нему, обвивает свободно лежащую руку и позволяет положить голову на его плечо.

— Но я не мог оторваться от них, — шепчет едва слышно, вдыхая ночной морозный воздух, резко смешавшийся с запахом чернил и старых книг, которыми пах Ким. — Потому что тебе они нравятся.

— Ты знаешь, почему мне нравятся звезды? — спустя долгое молчание начинает когтевранец.

Сонхва отрицательно качает головой и понимает, что никогда даже не задумывался об этом. Он не помнит, когда Ким внезапно заинтересовался звездами, не помнит, когда стал показывать успехи на уроках астрономии. Словно это было с ним всегда. Это было так привычно.

— Ну и ладно, не знай дальше, — внезапно выдает Хонджун, и когда Пак лупит его по плечу, начинает громко смеяться, ударяясь головой о железное ограждение.

— Раз уж начал, то говори! — требует возмущенный пуффендуец, но замолкает, когда друг продолжает.

— Потому что ты моя главная звезда, Сонхва.

— Что?

Хонджун широко улыбается, довольный тем, как ловко сумел обескуражить старшего, и, воспользовавшись моментом, резко приближается, оставляя на чужой холодной щеке мимолетный поцелуй, сопровождающийся стуком оправ и стекол.

— Ты моя главная звезда, — повторяет как можно быстрее. — Я так люблю звезды, потому что они сияют так же, как и ты, Сонхва. Я смотрю на них, я наслаждаюсь ими, потому что не могу позволить себе смотреть на тебя, наслаждаться тобой. Они так далеки от меня, что я никогда не смогу их коснуться. Ты столь же далек. И я боюсь тебя коснуться.

— Я не позволяю касаться, потому что ты ведешь себя, как полный придурок, — Сонхва хмурится, пытаясь обработать услышанное и произошедшее, но не видит связи между тем, как когтевранец с ним обходится и тем, что он сейчас говорит и делает. — Ты же ненавидишь меня.

— Я люблю тебя так сильно, что ненавижу тот факт, что ты можешь быть с другими, — Ким качает головой, а затем сбрасывает шапку с головы и зарывается руками в волосы, оттягивая их. — Меня бесит любая мысль о том, что с другими ты мил, понимаешь? Я не могу не быть придурком, когда ты улыбаешься всем вокруг, кроме меня. Это так жестоко с твоей стороны.

— Ты ужасный, ты знаешь это? — пуффендуец аккуратно разводит чужие руки, чтобы парень больше не калечил себя, и берет отброшенную на пол шапку, стряхивая с нее снег.

— Знаю, — кивает Хонджун, позволяя старшему натянуть еще хранившую тепло вещь обратно на голову.

— И ужасно ревнивый, знаешь?

— Знаю.

— Занудливый и бесячий.

— Знаю.

— Тебе надо поработать над вспыльчивостью.

— Я в курсе! Я знаю какой я ужасный и злой, хватит! — не выдерживает Ким, скрещивая руки на груди. Сонхва все еще поправляет шапку, заправляет челку внутрь, натягивает ниже, чтобы закрыть мочки ушей.

— И ты знаешь, что я тебя люблю, да?

— Впервые слышу.

Сонхва громко цокает и, наплевав на все, стягивает шапку Киму на глаза, прямо поверх очков. Убеждается, что младший ничего не видит и не сопротивляется, снова оглаживает синяк на щеке и оценивает результат.

— Если ты не поцелуешь меня, то я разочаруюсь, — говорит каким-то заскучавшим голосом котевранец, пытаясь подавить ухмылку, лезущую на лицо, когда Пак бьет его по плечу и давится возмущенным вздохом.

— Теперь точно нет, иди к черту, — Сонхва отталкивает младшего и поднимается с места, направляясь к выходу. — Ты реально не умеешь держать язык за зубами, когда это нужно!

Хонджун убирает шапку с глаз и быстро встает, догоняя пуффендуйца. Хватает за руку, с силой разворачивает к себе и впивается в его израненные губы своими, на удивление горячими.

В воздухе кружатся снежинки, сверкают и блестят, подобно звездам, что скрыты за тучами. Сонхва думает, что сейчас все куда правильнее, чем могло бы быть, не будь Субин таким мудрым и храбрым. Он думает, что звезды, пусть он их и не видит сейчас, на самом деле гораздо ближе и совсем не одинокие. И они не так холодны, как кажется на первый взгляд. Он надеется, что они видят его и принимают как своего, ведь он тоже чья-то звезда, пускай и довольно теплая и маленькая.

Сонхва чувствует чужие губы на своих, чужие ладони на талии, вдыхает чужой запах, смешавшийся с его собственным, и вспоминает, как этот самый обладатель всего чужого однажды говорил о физически двойных звездах. Что-то о поглощении, связи и притяжении.

Но что конкретно, и не спутал ли он термины, он узнает потом. Потому что тот, кто смог бы рассказать об этом, сейчас немного занят.