Три месяца (1/2)

Железная дорога плавно уходила вдаль, по окнам поезда стекали ручейки дождевой воды, некогда бывшие крупными каплями. Уён бы вздремнул, погода располагает, да и плавное движение поезда убаюкивало лучше любой колыбельной. И Сонхва даже предлагал ему, без стеснения похлопав по своей ноге, мол, вот, пожалуйста, располагайся, я не против. Хонджун, сидящий напротив, правда, фыркнул на такое предложение, намекнув, что он, вообще-то, все еще здесь. Но Уён бы все равно отказал. Пусть эти двое ссорятся по другим причинам, если они им для ссор вообще нужны.

Чон думает, что им всем чертовски повезло оказаться на разных факультетах. Потому что эти двое не прекращают ругаться ни на секунду, находя поводы буквально везде и из ничего. А Уён просто не хотел слушать эти самые ссоры двадцать четыре на семь. Ему хватает и тех моментов, когда они собираются втроем. Потому что даже тогда они хотя бы раз, но ругаются, повышая друг на друга голос. И так из года в год, с того самого момента, как они познакомились, когда гриффиндорец учился на втором курсе.

За несколько часов поездки старшие поругались дважды. Первый раз из-за выскочившей в открытое окно шоколадной лягушки, которую Хонджун не смог удержать.

— Будто могло быть иначе, — закатил глаза Сонхва, заметив первые капли дождя на стекле. Пришлось подняться и закрыть окно, чтобы усиливающиеся ветер и дождь не проникли внутрь. Ну и чтобы ни одна шоколадная лягушка больше не выскользнула из крошечных и явно дырявых ладоней Кима.

— Заткнись, Пак Сонхва, — грубит Хонджун в ответ, смяв картонную упаковку от сладости в руке.

Уён едва успел успокоить их, когда заметил, как Сонхва, сжав руки в кулаки, уже готов был встать с места и навалять злобному хоббиту.

Спасибо, что не гному.

Во второй раз они поругались, когда Хонджун произнес вслух координату Эпсилон Стрельца, но ошибся на один градус в ее склонении.

— У Кауса Аустралиса<span class="footnote" id="fn_32987897_0"></span> склонение минус тридцать четыре градуса, а не тридцать три, — поправляет Сонхва, причем без какой-либо злобы. Он привык поправлять всех вокруг, но всегда делал это аккуратно и непринужденно, что никто не злился и не раздражался, а лишь благодарно кивал, запоминая поправление.

Никто, кроме Хонджуна.

Он мгновенно вспылил, отбрасывая учебник по астрономии в сторону, и сверлил злым взглядом старшего. Ему жутко не нравилось, когда другие умничали. Его бесило, когда ему тыкали в его ошибки. Он считал, что достаточно умен, чтобы поправлять других, но не чтобы поправляли его. Поэтому Ким разозлился и умудрился оскорбить Сонхва трижды за одно предложение.

Уён пнул его по колену, а затем со всей силы ударил по плечу. Только тогда Хонджун, отошедший от внезапного приступа агрессии, заметил поджавшиеся губы старшего и его брови, что сошлись на переносице. Пак молча вышел из купе, аккуратно прикрыв за собой дверь. И ровно через десять минут вернулся обратно, все так же занимая место рядом с младшим. Правда теперь он смотрел только в окно, расправив плечи и сложив руки на коленях.

Они еще долго молчали после этого. Хонджун вновь уткнулся в учебник, словно ничего не произошло, а Сонхва неотрывно смотрел за сменяющимся пейзажем, размытым дождевыми каплями. Уён чувствовал себя некомфортно, хотя пора бы привыкнуть. Оставалось разглядывать леса и поля, временами переключаясь на молчаливых старших.

До Хогвартса еще несколько часов езды, но они втроем давным-давно в форме и мантиях. Хонджун долго ворчал из-за этого, ведь для него форма — ограничение свободы. Свободы самовыражаться, разумеется. Даже несмотря на то, что ему как никому другому шли темно-синие галстук и мантия, прекрасно сочетаясь с его короткими черными волосами. Он выглядел строго, немного ботаником (потому что все когтевранцы так или иначе выглядели как ботаники), но все еще круто и дерзко, словно одних его острых глаз, даже если их всегда скрывают очки в прозрачной оправе, хватает, чтобы показать, какой невообразимый и яркий мир живёт в его голове.

Уён думает, что ему бы тоже подошла темно-синяя мантия. И очки. И в его глазах тоже огромный яркий мир, Сонхва очень часто ему об этом говорил. «Не скрывай свой взгляд за челкой, дорогой. Люди не могут видеть твои красивые глаза.» — шептал он каждый раз, когда Уён, специально потреся головой, скрывал взгляд, уткнувшись в учебник в библиотеке. Оставалось лишь улыбнуться и зачесать волосы назад, но, признаться честно, так он чувствовал себя менее защищенно.

— Может все-таки приляжешь? Ехать еще долго, ты выглядишь уставшим, — тихий голос старшего доносится до Уёна, заставляя оторваться от созерцания дождевых капель на стекле. За окном поля и леса чередуются друг с другом, небо серое и совсем не приветливое. Резко захотелось домой к маме. Закрыться в темной комнате и читать вслух, чтобы перекрывать давящую тишину.

— Отстань от ребенка, — выпаливает Хонджун, скрестив руки на груди. На его коленях все еще лежит учебник по астрономии. Он внимательно смотрит на звездную карту на его страницах, время от времени проводя пальцами по линиям и вслух произнося склонение нужных ему звезд. — Если так хочется положить кого-нибудь себе на колени, то сходи в купе к Субину, уж он то тебе не откажет.

— Что ты несешь?.. — начал было злиться Сонхва, сжимая ладони на коленях в кулаки.

Уён лишь мысленно выругался, и пока не поздно, опустил ладонь на сжатые кулаки старшего, поглаживая большим пальцем его холодную кожу.

— Спасибо, хен. Только давай поменяемся местами, так удобнее. Сядь к окну, — шепчет старшему, поднимаясь. Он с радостью вздремнет, если это поможет двум его лучшим друзьям не ругаться хотя бы несколько часов. И он точно знает, что это сработает, потому что они слишком любят его, чтобы шуметь или вообще разговаривать, пока он спит.

Сонхва, как его и попросили, сдвигается к окну, сбросив с коленей свою желтую мантию. Уён быстро устраивается головой на его ноге, но не спешит закрыть глаза, рассматривая заботливое лицо старшего.

Пуффендуец действительно красив. Мягкие черты лица, пухлые губы, вьющиеся розовые волосы, напоминающие облака, окрашенные закатным солнцем. Ему шла его форма, и желтый делал его еще более мягким. Но все портили его ужасные очки в толстой черной оправе. Уён всегда грозился их сломать, если старший не прекратит их носит и не перейдет на тонкую оправу или линзы. Сонхва лишь мягко улыбался, качая головой. Его зрение было слишком плохим, поэтому требовались толстые стекла, из-за чего желательно было иметь толстую оправу. Младший кривился, выделяя слово желательно, и пищал, что это все еще необязательно, и он бы с радостью помог ему выбрать оправу посимпатичнее. Сонхва все еще мягко улыбался, качая головой.

— И все же у тебя отстойные очки, — говорит Уён, хмуря брови. Только сейчас и с этого ракурса он замечает еще не высохшую слезу на толстом стекле. Сердце неприятно ударилось о ребра из-за осознания, что старший плакал.

Чон вытягивает руку с натянутым рукавом рубашки и быстро стирает соленую каплю, а затем, заметив благодарную и немного смущенную улыбку пуффендуйца, поворачивается на бок, утыкаясь лицом ему в живот. Тонкие пальцы старшего зарываются в его волосы, нежно поглаживая, и Уён действительно засыпает, даже как-то слишком быстро, завернувшись в свою красную мантию.

Красную. Мантию.

Он всегда ненавидел красный, постоянно ворча, что форма гриффиндора самая некрасивая. И что ему там совсем не место. Или, быть может, он просто привык, что все вокруг говорят ему об этом.

— Видишь, не я один считаю, что эти очки полнейший отстой, — зачем-то добавляет когтевранец, бросив быстрый взгляд на парочку напротив. Он видел странный жест младшего и оставшееся после него мокрое пятнышко на рукаве рубашки, но предпочел не думать об этом. Он ещё успеет дать себе по лицу позже, проклиная свой длинный язык.

— Тебя никто не спрашивал, — тихо отвечает пуффендуец, не удостоив Кима даже мимолетным взглядом.

Раздается щелчок фотоаппарата. Сонхва сжимает челюсть, еле сдерживая себя от драки. Хонджун улыбается получившейся фотографии, убирая камеру обратно в рюкзак. Магловский фотоаппарат, на лет десять старше него самого. Им еще его родители пользовались.

— Ты должен спрашивать разрешения, прежде чем делать фото, — раздраженно шепчет Пак, наконец повернув голову в сторону когтевранца. — Меня раздражает, когда ты делаешь это так внезапно, а потом даже не показываешь. А вдруг я…

— Ты всегда получаешься прекрасно, — перебивает когтевранец, смотря прямо в глаза. — Словно с обложки журнала сошел. Меня это даже бесит. И да, это был комплимент.

Сонхва заливается краской, отворачиваясь обратно к окну и ворча, что Ким вообще не заботится о том, что младший спит, и что ему стоит быть тише. Хонджун по-доброму на чужую реакцию усмехается, но ничего больше не говорит, возвращаясь к звездной карте.

И так каждый раз. Они едва не дерутся, уже готовые вот-вот пустить в ход свои кулаки или палочки, когда оскорбления заканчиваются. Но в ту же секунду ссора как-то сама обрывается, и они замолкают, делая вид, что ничего не произошло буквально пару секунд назад. И так из года в год.

До Хогвартса они доезжают в тишине и ни разу не ссорятся, как Уён и планировал.

На самом деле гриффиндорец ненавидит это место. Вернее сказать, ненавидеть Хогвартс его заставляют некоторые ученики, в нем учащиеся. Но он каждый чертов раз заставляет себя начать собирать чемоданы в конце лета. Ведь ему несказанно повезло родиться магом в семье маглов. И пусть он не знал своего отца, что бросил их как только Чон появился на свет, но он точно знал, что этот мужчина не был магом, как и его мама.

А значит, ему несказанно повезло.

И это куда лучше, думал он, чем половину жизни посвятить учебе на медицинском, куда он мечтал поступить с самого детства. Он едва мог удержать своими детскими ручками огромную книгу по анатомии, доставшуюся от матери, но усердно читал ее, разглядывал картинки и даже пересказывал за ужинами (единственное время, когда родительница могла провести время с сыном, ведь работа хирургом отнимала абсолютно все, включая и свободное время) строение скелета человека с указанием, где какой тип соединения. Да, он мечтал стать хирургом подобно любимой матери, и первые классы магловской школы ходил на дополнительные курсы по биологии и химии, несмотря на то, что его возраст не позволял подобного. Но стоило однажды проявиться его магии, а сове принести странное письмо, он напрочь забыл о своей мечте. Ведь магия — это круто. Куда круче внутренних органов, органоидов и тканей.

На самом деле уже после второго курса он задумался, а нужно ли ему это. Или его заставили задуматься.

Даже если так, Уён, на самом деле, все эти годы продолжал изучать биологию и химию. Привозил в школу магловские учебники и дополнительные тетради, усердно писал конспекты и делал все, чтобы в конце обучения в Хогвартсе иметь возможность поступить в медицинский университет уже там, в родном городке, видя гордость в глазах уставшей матери. Он честно не понимал, а зачем он все так усложняет? Зачем учится здесь, если не видит в этом будущего? Отличная тема для рефлексии и самокопания перед сном.

Но он все равно стабильно в конце августа собирал чемоданы, кинув туда учебники и книги по медицине, хватал билет на Хогвартс-экспресс и, попрощавшись с мамой до Рождества, спешил на станцию, где его уже ждали двое старших, мгновенно прекращая ссору, стоило двухцветной макушке Уёна появиться на горизонте.

Возможно, именно эти двое были причиной, по которой он из года в год возвращается сюда.

Уён ненавидит это место. Вернее, ненавидит одного конкретного человека в этом месте. И в попытках не пересечься с ним где-то ещё, помимо совместных уроков зельеварения, защиты от темных искусств и, господи, спаси его душу грешную, на поле для квиддича, прячется за спинами других гриффиндорцев в Большом зале. Кажется, перед ним стоит Марк Ли — капитан их команды по квиддичу. Один из немногих его товарищей, кто хоть немного заинтересован в учебе. Уён бы подружился с ним, если бы тот всегда мог вот так скрывать его за своей широкой спиной. Но Марк предпочитал компанию его шумного лучшего друга Ли Донхека с Пуффендуя абсолютно всем вокруг, и по-настоящему разговаривал с кем-то на своем факультете лишь на тренировках. Так что у Чона просто не было возможности хотя бы поздороваться с этим смешным парнем с бровями-чайками.

Проходит традиционное распределение первокурсников, скрипучий голос Шляпы эхом отражается от стен, и Уён изо всех сил старается не прикрывать уши руками. Бедные дети, они еще не знают, на что, черт возьми, подписались.

В этом году удивительно много слизеринцев. Шляпа едва касается юных голов, громко прокричав название этого факультета. Девочки и мальчики радуются, и с высоко поднятым носом направляются в сторону крайнего стола.

Слизеринцы громко кричат, хлопают и топают, стоит имени их факультета раздаться. И среди огромного количества голосов Уён не может не услышать тот самый, приятный и достаточно громкий. Голос, что четыре года, с самого поступления твердит, что ему здесь не место. С усмешкой каждый год просит его не возвращаться в Хогвартс и жить соответствующей его крови жизнью.

Чхве, мать его, Сан.

Уён не уверен, когда точно это началось, но было ощущение, словно этот заносчивый и высокомерный слизеринец преследовал его с первого курса, едва его одиннадцатилетняя макушка ступила за порог школы. Чон понятия не имеет, откуда все эти люди знают, что он маглорожденный, и почему их вообще это волнует, но каждый обладатель зелёной мантии считал своим долгом подойти к нему и покичиться своей чистокровностью, словно только они здесь рождены от двух волшебников. Хотя все они, признаться честно, не были какими-то особенными, гениями в дисциплинах, паиньками или детьми великих волшебников. Они были просто слизеринцами. В то время как Распределительная Шляпа прокричала «Гриффиндор!», когда ровно пять лет назад ее водрузили на голову Уёну.

Вот так просто. Чон Уён был маглорожденным гриффиндорцем. Чхве Сан был чистокровным слизеринцем.

И черт бы побрал этого глазастого придурка и его дружков. Стоило гриффиндорцу кинуть мимолётный взгляд в сторону слизеринского стола и найти идеально уложенную черную макушку, как ее обладатель мгновенно повернулся и своими хитрыми и злыми глазенками уставился прямо на гриффиндорца, как-то по-кошачьи улыбнувшись.

Противный.

Злой и противный. Если бы Уёна попросили описать этого человека, он бы описал его именно так. Хотя нет, Чхве Сан был злым и противным придурком.

Да, так лучше.

Слизеринец все ещё смотрел на Чона, сощурив глаза, и одними губами что-то ему сказал. Уён надеется, что это было «Привет». Надежда умирает последней.

Гриффиндорец показательно закатывает глаза и, сложив руки на груди, отворачивается, делая вид, что распределение чертовски увлекательное событие и он едва может оторвать от него взгляд. Но наглый парень продолжает смотреть в его сторону, прожигая профиль взглядом. Уён изо всех сил старается не повернуться, отважно отстояв всю церемонию не повернув головы.

— То ли дети внезапно стали злее, то ли кто-то из этих идиотов заколдовал Шляпу, чтобы та произносила лишь «Слизерин! Слизерин!» всю церемонию, — ворчит Хонджун, подходя к Уёну, когда все начинали расходиться. В его руках какая-то книга, очень смахивающая на учебник по ЗОТИ за седьмой курс, и Чон не может не цокнуть, усмехнувшись.

— Снова пытаешься казаться умнее всех, расхаживая с учебниками на курс старше, — с прищуром произносит гриффиндорец, ткнув в старшего пальцем. — Ты хоть слово оттуда понял, умник?

— К нашему великому сожалению — да, — Сонхва не заставляет себя долго ждать, подходя к друзьям. — Трансфигурируйте меня в утку, молю. Год только начался, а я уже не могу находиться здесь.

Пак опускает голову на плечо Уёна, устало прикрыв глаза. Младший тянется рукой к его кудрявым волосам, нежно поглаживая, в попытках утешить.

— Вам осталось всего лишь два года, хен. Потерпи, год пролетит, ты и моргнуть не успеешь.

— Очень надеюсь, — стонет в ответ пуффендуец, бросив мимолетный взгляд на Хонджуна, спокойно наблюдающего за ними.

Внезапно свободного плеча Уёна кто-то касается, ощутимо сжав его пальцами. Парень от неожиданности дергается, резко поворачиваясь в сторону и встречаясь взглядом с, пожалуй, самыми бесячими глазами на свете. Ну конечно. Чхве Сан собственной персоной.

— Что, Уён, год еще не успел начаться, а ты уже в окружении любимых гнома и сахарной ваты? — усмехается слизеринец, как-то слишком приблизившись к лицу гриффиндорца. Его пальцы все еще сжимали плечо, а губы растянулись в гаденькой улыбке, показывая миру ямочки на щеках.

— Отвали, Сан, — вступается Хонджун, хмуря брови, и за руку притягивает к себе оторвавшегося от плеча младшего Сонхва, который в свою очередь тянет за собой Уёна, вырывая из лап противного слизеринца.

— Птичкам слово не давали, так что прекрати щебетать, — огрызается Чхве, скрестив руки на груди и выпрямив спину. — Я все никак не могу понять вот что, Ким Хонджун, — начинает он, задирая нос все выше и выше. — Зачем тебе, вроде умному, чистокровному и классному парню, возиться с этими двумя? Так нравится защищать бедных грязнокровок и их безобидных пушистых курочек-наседок?

— Еще хоть слово, придурок, — начинает Хонджун, впихивая учебник Паку, чтобы закатать рукава рубашки и откинуть мантию. Ох, как же его кулаки чешутся.

— Хен, оставь его, — безэмоционально говорит Уён, цепляясь пальцами за мантию пуффендуйца. Сонхва хватает Кима за локоть, чтобы удержать на месте, и тянет на себя, увеличивая расстояние между ними и слизеринцем. — С придурками связываться вредно для мозга. Ты же не хочешь быть таким же тупым, как он?

— Следи за языком, грязнокровка. В отличие от тебя я…

— Завали пасть, угорь недоделанный. Иди учебники почитай, может в кои-то веки сможешь с первого раза сварить зелье, а не взорвешь, как всегда, все вокруг, — перебивает его Уён, сразу же отворачиваясь, и утаскивает Сонхва с Хонджуном за собой, оставляя не изменившегося в лице Сана позади.

Слизеринец, быть может, и не отреагировал никак, но Чон точно знает, что его слова ударили по самому больному. Потому что на совместных уроках зельеварения Уён всегда преуспевал, получая похвалы от самого профессора Снейпа<span class="footnote" id="fn_32987897_1"></span>, чем люто бесил абсолютно не смыслящего ничего в данной дисциплине Чхве, у которого любая попытка сварить зелье к концу урока заканчивалась небольшим взрывом. И гриффиндорец не может отказать себе в удовольствии громче всех над ним смеяться, а выходя из кабинета усмехнуться, смотря Сану прямо в глаза. Лучшие моменты в его жизни.

— Мне кажется, или тебя только что унизил Уён, — спрашивает Хёнджин, сокурсник Чхве и по совместительству его лучший друг, плавно подойдя к Сану и коснувшись его спины рукой.

— Заткнись, — выпаливает Сан, опустив руки и расслабив плечи, провожая уходящую троицу взглядом.

— Ты придурок, Сан. На его месте я бы давно разбил тебе нос, — Хёнджин похлопывает друга по спине, а затем неожиданно дает подзатыльник, словно это поможет Чхве прийти в себя.

— Полнейший придурок, — соглашается Сан, потеряв из виду двухцветную макушку гриффиндорца.

Уён мчится в сторону коридора, ведущего на кухню, все еще крепко сжимая желтую мантию пальцами. Старшие спокойно идут следом, не проронив ни слова. Сонхва лишь отдал учебник по ЗОТИ обратно Хонджуну, мельком взглянув на обложку и торчащие уголки каких-то вложенных туда листов. Их троица в целом всегда выглядела комично. Высокий пуффендуец с розовыми волосами, вечно лезущий всем и везде помочь; злобный карлик с когтеврана, вечно строящий из себя непонятно что и приходящий чуть ли не каждый месяц с новым цветом волос; тихий гриффиндорец на год младше, что знаменит как «лучший загонщик Гриффиндора», деля это звание со своим сокомандником Чонхо. И, пожалуй, все. Никто больше не мог ничего сказать о них, все просто наблюдали за их взаимодействиями и перепалками то между собой, то со слизеринцами, вечно лезущими к ним.

Уён никогда не хотел быть объектом обсуждений. И уж тем более не мечтал стать кем-то вроде Трумена, да, того самого, из фильма, который вечно крутят по телевизору летом. Но от судьбы никуда не денешься. По крайней мере он находится в компании действительно хороших людей, которым доверяет и с которыми ему комфортно находиться. А до других ему нет никакого дела. Пока они не лезут лично, конечно же.

Гриффиндорец резко тормозит недалеко от всем известных бочек, ведущих в гостиную Пуффендуя, из-за чего оба старших врезаются в него и друг в друга. Побелевшие от напряжения пальцы отпускают смятую ткань мантии и он, наконец, может спокойно выдохнуть, прикрыв глаза.

— Не слушай этого идиота, хен, — зачем-то начинает Чон, поворачиваясь к Сонхва и упираясь лбом ему в плечо, сразу же ощущая успокаивающие поглаживания по спине. Эти двое всегда были такими тактильными, в то время как когтевранец рядом всегда держался чуть поодаль, никогда не присоединяясь к объятьям.

— Точно, Хва, — кивает внезапно оживший Хонджун, легонько хлопнув пуффендуйца по плечу. — Ты совсем не безобидный. Они тебя в гневе просто не видели…

— Ребят, я в порядке, вы чего, — бровь Пака ползет вверх, показывая все его недоумение. То есть его друзья действительно подумали, что слова этого наглого слизеринца могли задеть его?

— Мы знаем, хен, — приглушенно доносится от Уёна, а после он отрывается от широкого плеча. — Это я себя так успокаиваю.

Сонхва понимающе кивает, потрепав пятикурсника по волосам, а затем неосознанно поправляет ему галстук и воротник рубашки. Уён лишь улыбается на это.

— Что ж, я пойду. И вы тоже поспешите в свои комнаты, — Сонхва подходит к бочкам и, найдя ту самую, ведущую в гостиную, несколько раз стучит по ней в определенном ритме. — Я скучал по вам. Встретимся завтра на завтраке?

— Конечно, хен, — кивает Уён, помахав ладошкой. — Я тоже скучал. И Хонджун-хен тоже, — зачем-то добавляет младший, видя, что когтевранец не собирается ничего говорить им.

Пуффендуец кивает и скрывается в открывшемся за бочкой проходе. Гриффиндорец ждет, когда бочка вернется на место, а затем поворачивается к Хонджуну, скрестив руки на груди и нахмурившись. Порой он желает надрать этому упертому барану задницу еще больше, чем одному конкретному слизеринцу.

— Хотя бы извинись в следующий раз, хен.

— О чем ты? — спрашивает когтевранец, прижимая учебник к груди. Пальцы, сжимающие обложку, заметно побелели от напряжения.

— Если ты останешься таким же придурком, Хонджун, я перестану общаться с тобой, — Чон делает максимально серьезное лицо, чтобы у старшего не было сомнений в том, что его слова не шутка.

Хонджун же в лице не меняется, лишь отводит взгляд в сторону бочек, пытаясь найти середину ряда и ту самую вторую бочку снизу, но сколько бы раз он не пытался, он каждый раз сбивается. Столько лет они с Уёном провожают Сонхва до гостиной, следя, как он уходит, но он все никак не может запомнить расположение прохода. Это магия?

— И не подпущу тебя к Сонхва, — внезапно добавляет гриффиндорец, отвлекая друга от размышлений и расчета. Тот мгновенно замирает, медленно переводя сердитый взгляд на младшего. — Тебе следует поработать над собой, хен. Вам осталось два курса до выпуска, а вы все еще собачитесь каждые десять минут.

— Но я не один… — пытается оправдаться Хонджун, хмуря брови и поджимая губы. Младший не дает ему сказать.

— Нет, хен. Ты и только ты начинаешь перепалки. Только ты не следишь за своими словами. И если я подобное все время слышу со стороны Чхве Сана и привык, то Сонхва переживает по поводу любого твоего оскорбления. Поэтому еще раз предупреждаю: научись следить за своим языком и перестань быть придурком.

Хонджун застывает на месте, смотря другу прямо в глаза, а затем шумно выдыхает, левой рукой хватаясь за волосы на затылке, крепко их сжав. Уён кивает, посчитав это чем-то вроде «Я постараюсь». А затем, подойдя к когтевранцу, приобнимает за плечи, разворачивая в противоположную от бочек сторону. Следующий пункт — гостиная Гриффиндора, их привычный маршрут.

Они всегда сперва провожали Сонхва, движимые какой-то тревогой и заботой о старшем, словно без них он не будет в безопасности, что абсолютно не так, конечно. Из них троих Сонхва был, пожалуй, сильнейшим в чародействе, что всегда било по самооценке когтевранца. Но даже так они все равно предпочитали убедиться лично, что Пак в целости дойдет до гостиной. Затем они вдвоем доходили до гостиной Гриффиндора, где прощались. Уёну тоже не нужен был защитник, но на данной схеме настоял пуффендуец, с кем никто не мог поспорить. К Хонджуну лезли меньше всего, видимо, синяя мантия и значок Когтеврана как-то на это влияли. Поэтому в башню он шел уже один на один со своими мыслями и сожалениями.

***</p>

Вливаться в учебу на пятом курсе, когда тебя со всех сторон пугают одним из важнейших экзаменов в вашей жизни, становится очень тяжело. Уён сказал бы адски тяжело. И сколько бы Хонджун и Сонхва его не успокаивали, говоря, что СОВ не такой уж и сложный, гриффиндорец верил с трудом. Потому что один лишь строгий и серьезный взгляд профессора Макгонагалл всю душу из груди выбивал. И землю из-под ног тоже.

Особенно тяжело было осознавать, что его знания о строении тела, витаминах и гормонах никак не помогут ему на СОВ. Ровно как и история магии будет абсолютно бесполезна при вскрытии. Однако Уён все еще жил эти две совершенно противоположные жизни, допоздна засиживаясь в библиотеке, перескакивая с одного учебника на другой, с тетради к пергаменту и обратно. И прямо сейчас, в, кажется, девятом часу вечера, он пытался не перепутать название какого-нибудь витамина группы В с заклинанием. Уж очень они были похожи.

— Ты пропустил ужин, — чьи-то ладони опускаются на плечи и Чон подпрыгивает на месте, чувствуя, как сердце бьется где-то в глотке.

Он резко поворачивает голову и видит, кто нарушил его покой. Сонхва на его напуганное лицо виновато улыбается и, размяв младшему слегка напряженные мышцы, присаживается рядом, заглядывая в учебники. И как всегда, он делает все это абсолютно бесшумно, даже шелест мантии практически не слышен. Уёну думается, что это точно какая-то магия.

— Ты всегда появляешься слишком тихо, хен, — гриффиндорец трясущимися от легкого испуга руками захлопывает учебники, вложив всякие бумажки, что служили закладками, внутрь. — Где Хонджун? — Сонхва едва открывает рот, чтобы ответить на вопрос, как за соседним стеллажом раздается глухой стук и тихая ругань. А вот и ответ.