глава одиннадцатая. (2/2)

Саша делает всё так, будто обращается с фарфором, и почти не злится, когда Аня в тысячный раз не может выехать с четверного.

Правда, у Саши появилась новая фишка: свои косяки она оправдывала тем, что Аня неожиданно поправилась за период больничного.

Да, грешок действительно был, но какое-то время назад Ане удалось вернуться в необходимый вес, близившийся к минимально допустимому при её росте.

Аня, не видя разницы на весах, не понимала, в чем дело.

Аня села на более строгую диету, и за последние четыре дня Саша видела её на кухне пять раз, два из которых Аня приходила попить воды.

Саша не придавала этому значения, потому что Аня могла есть где угодно и что угодно; Саша не думала, что Аню можно задеть лживыми словами о лишних килограммах.

Аня тихо плакала в подушку ночью, запиралась в ванной и часами обнималась с унитазом, не видя минуса на весах.

Саше, если честно, было совершенно не до этого, несмотря на то, что ей никогда нет ни до чего дела.

Саша отчаянно разбиралась с приставами, всё ещё старательно ищущими причину неисправности тормозов в машине — точнее, повод возникновения скандала.

Изначально поиски были безуспешны, ведь всю вину пытались спихнуть на Сашу, но после десяти осмотров в разных салонах на тормозных канатах была найдена едва заметная прорезь, из которой и вытекла вся жидкость, необходимая для остановки машины.

Ясно стало одно: Сашиной вины в произошедшем нет. Или почти нет.

И с тех пор у Саши началась невероятно весёлая жизнь: Саша одной ногой отрабатывала скольжение, а другой бегала по судам в поисках истины, запрашивала записи с камер всех возможных парковок.

Левое полушарие мозга отвечало за стремительную подготовку к грядущему старту, правое погрязло в ужасном болоте правосудия.

Тренировки не могут отойти на второй план, а приставы утверждают, что их дело не менее первостепенной важности.

Голова трещит по швам от переизбытка информации. </p>

Но через какое-то время под пристальными взглядами фанатов думать о чем-то, кроме выхода на лёд, сложно.

Визг людей эхом отзывается в висках, вызывает раздражение и усиливает и без того существующую мигрень.

После той аварии никто не ждал Аню в фигурном; их с Сашей пара была заявлена в списки в последний возможный момент.

Аня усиленно хлопает себя по ногам, растирает плечи, ощущая пробегающий по коже холодок.

Аня любит выходить последней — сразу можно знать, на какое место рассчитывать, ведь у остальных баллы уже известны. Жеребьёвке поэтому была искренне рада, чего не сказать о Саше.

Саша привыкла рывком побеждать, не оставляя даже мысли о возможности проигрыша.

Сейчас Саша перекидывается парой фраз с Этери, Аня же предпочитает посвятить оставшееся перед выходом время себе.

Тревожность отчего-то гораздо сильнее обычного. Может, связано с долгим перерывом, может, с отсутствием уверенности в стабильности элементов.

Прокат идёт гладко, и публика с восторгом принимает историю токсичных отношении. Аня чувствует, как тревога со временем отступает; Аня катает чисто и уверенно, чётко — до четверного флипа.

Аня делает степ-аут на нём и внутренне вся сжимается, чувствуя боль в ноге и ужасное головокружение. Должно быть, последствие сброса веса для Сашиного удобства. Гул прекращается, сменяется возгласом удивления.

Окончание получается смятое и словно лишнее, но технически идеальное. Аня пытается успокоить себя, пока Саша почти съедает её взглядом.

Саша в кисс энд край готова рвать и метать. Рвать, конечно, по большей части Аню.

Саша видит баллы и понимает, что за последние годы это второе серебро в её карьере. Разрыв с первым местом возник из-за сбавок за ошибку на Анином прыжке.

У Ани глаза наполнены слезами, но она тянет улыбку и показывает всем сердечко в камеру. Саша больно сжимает её ладонь, и Аня хочет сбежать в Сибирь, чтобы её там разорвал на кусочки медведь; так было бы гораздо человечнее, чем систематически растравливать её до медленной смерти.

— Это всё ты, твоя вина, — шипит на награждении Саша сквозь широкую улыбку, — Надо было усерднее работать, и тогда не пришлось бы теперь краснеть.

Аня поджимает губы, не желая устраивать публичных разборок. Они всё ещё прошли дальше, почему Саша не может понять, что за то время, что у Ани было, восстановиться даже так — дорогого стоило.

Аня слушает, слушает, слушает то дерьмо, которое снова валит на неё Александра, но в груди клином встаёт кол.

Аня не выдерживает и стремительно покидает лёд, когда камеры выключаются. Аня убегает без оглядки, не чувствуя ног, не чувствуя ничего, кроме уничтожающей пустоты.

Саша почти мгновенно срывается за ней, хотя раньше ей было бы наплевать.

Саша впервые чувствует, что сделала что-то не так.

Саша теряет время в коридоре, когда её задерживают с поздравлениями-сожалениями, и Аня успевает добежать до туалета и беспрепятственного запереться в кабинке.

Тремор пугает. </p>

</p> Руки и ноги у Ани трясутся хуже, чем у пропащего пьяницы, стоять становится сложно. Слезы неконтролируемо текут по щекам, макияж последовательно покидает лицо.

До того, чтобы закричать, раздирая повышением децибел глотку, Ане не хватает буквально самую малость.

И этой малостью почти становится Сашин бездушный голос внутри уборной.

— Аня, я ведь знаю, что ты здесь. Выходи. Кончай этот детский сад, — Саша явно злится, но на кого больше — на себя или Аню — понять не может.

Аня плотно закрывает рукой рот, создавая видимость отсутствия собственного существования, устало прислоняется к стене и прилагает максимум усилий, чтобы не сползти вниз.

— Аня, не валяй дурака. Ты и так уже прокололась сегодня, — Саша по очереди открывает кабинки и находит закрытую. Дёргает ручку несколько раз, зло шипит, когда петли жалобно завывают, но не поддаются грубым манипуляциям.

Таким же образом Саша дёргает Анины ручки и ножки за невидимые ниточки; манипуляции в современном мире пользуются спросом, и оттого предложение на чёрном рынке растёт.

— Уходи, — дрожащий голос из-за запертой двери меняет Сашино расположение духа.

Аня стоит через стенку и вряд ли догадывается о том, что Сашиной сокровенной тайной становится желание приобрести чуточку умения уступать, не чувствуя себя униженной при этом.

— Ты плачешь? — Саша дёргает ручку с тройным усилием. Ощущение неверности действий впервые застаёт её врасплох.

— Тебе есть какое-то дело? — Аня отходит дальше от двери, насколько позволяет кабинка.

Аня чувствует саднящую горечь в груди, расползающуюся нефтяными разводами по чистой и живой водной глади озера её души. У этой горечи даже есть имя: С-а-ш-а.

«Саша» — игриво щебечущий шёпот листьев, добегающий до сердца заготовленным ощущением дрожи и слабости.

«Саша» — выстрел в упор в грудную клетку, предотвращающий наличие стабильности, смерть в чистейшем её виде.

— Выйди. Поговорим нормально, — Аня не знает, почему слушается.

Ане хочется, чтобы Саша была к ней чуточку добрее. Ане начинает казаться, что она действительно заслуживает всего, что происходит.

Аня неторопливо выходит из кабинки, даже не пытаясь при этом вытереть потекший макияж.

— Ну и? — Саша стоит молча, чро анализируя происходящее. От вида плачущей Ани сердце сжимается в ужасной судороге.

Саша машинально тянется ладонью, чтобы убрать следы от потекшей туши, Аня шагает назад, упираясь спиной в кабинку и уклоняясь тем самым от попытки вторжения на её территорию.

— Ты так расстроилась из-за серебра? — Саша знает, что говорит глупость несусветных масштабов.

Саша знает, насколько нелепы её слова, знает, что сделала Ане больно, но не знает абсолютно, как из этой ситуации выйти без потери Ани.

— Издеваешься? Две минуты назад ты называла меня всеми ужасными словами, которые только есть в русском языке, — Аня старается быть объективной судьей, но Саша — явно допинговый спортсмен, и общие правила для нее являются неуместными.

— Аня, я просто зла, — Сашины оправдания нелепы, как и сложившаяся ситуация. Этого могло бы не происходить, если бы не Сашино чувство собственного превосходства и Анин максималистский отклик.

— Если ты зла, не обязательно каждый раз вымещать это на мне, — снова возражение, и штыки, кажется, упираются в штыки. Получив серебро, Саша отступать до победы не намерена.

— Я не умею иначе. Не научилась ещё, — говорит Саша, скрещивая под грудью словно мешающиеся руки.

Аня стремительно закатывает глаза, цокая языком. Ссора с Сашей в кои-то веки привела Аню в чувства, а не сделала что-либо прямо противоположное.

— А я буквально несколько недель назад снова встала на коньки. Я тоже не умею справляться со всем, что ты взваливаешь на меня, — кружок жалости к себе явно пополняется новым членом, пока тот, что с далеко не мудреным названием «худшее оправдание» вручает Александре очередную награду.

— Тебе стоит быть взрослее. Не обращай внимания на это. Знаешь же, что мои слова воспринимать не нужно, — Саша сейчас — набор клишированных враз, заученных в далёкие нулевые. Кажется, в свои криминальные тринадцать Саша обнаружила, что издеваться гораздо проще проведения обычного урока.

— Саша, мне только исполнится восемнадцать! Чего ты хочешь от меня вообще? Ты так часто говоришь о том, какое я ничтожество, что становится трудно думать иначе, — Аня защищается из последних сил, но её энергия уже явно на исходе.

Аня старается быть терпеливой и доброжелательной, но никогда не получает подобного в ответ; из-за этого из раза в раз теряет способность довериться и смотрит в чужие души внимательнее, чем когда-либо.

— Ты чересчур восприимчивая, — Аня саркастически/истерически улыбается; потрёпанный внешний виж добавляет ей антуража умалишенной.

Ане очень хочется свернуть Сашину шею.

— Черт бы тебя побрал! Если это извинения, то они совершенно точно не приняты, — Аня старается выйти из уборной, но Саша перекрывает выход.

Отсалось лишь понять: насколько хорошо надо попросить этого прощения, совершенно Саше не сдавшегося.

Вопрошающая тишина способствует бесконечной игре в гляделки.