Часть двадцать третья (1/2)

С каждым днем осень все смелее и смелее показывала свою власть. Если в сентябре еще пригревало солнышко, листья все еще крепко держались за ветви деревьев, лишь немного пожелтев, то ближе к концу месяца они начали будто бы ржаветь, после чего ветер — уже не такой теплый и мягкий — грубо отрывал их от родных веточек, унося прочь.

Небо стало бледнеть и к началу третьей декады стало совсем бесцветным, плотно затянутым плотными и хмурыми облаками. В это же время ночная температура воздуха впервые упала ниже нуля.

Саша Филатова отчётливо ощущала на себе влияние этих перемен. С каждым днём становилось все труднее просыпаться, учеба уже не давалась так легко, как раньше. Трусливо спрятавшееся и резко охладевшее к москвичам солнце будто забрало у нее желание жить. А ещё вся эта история не могла не пошатнуть ее нервную систему.

Если раньше Филатову старательно ограждали от этой суеты, то теперь все как будто решили, что продолжать это делать бессмысленно. Как Саше казалось, это произошло как раз после того разговора в их квартире, когда Пчелкин — черт бы побрал его! — не успел вовремя прикусить язык и выболтал самый главный секрет последних шести месяцев ее жизни.

Жизнь Саши после этого стала больше напоминать сон. Все вокруг казалось нереальным, будто бы осталось всего несколько минут до того, как она откроет глаза и очутится в совсем ином мире. Когда Филатова задумывалась о том, как должна выглядеть та параллельная реальность, ничего в голову не приходило. Из раза в раз она натыкалась на осознание этого факта и вместе с ним собственной беспомощности.

Саше пришлось приложить много усилий, чтобы родители позвонили классной и сказали о том, что она вскоре вернется к занятиям. Сидеть дома и думать об одном и том же, бегать по замкнутому кругу было просто невыносимо. В конце концов, если ее выпускали на улицу, то можно и в школу отпустить. Там-то думать о своем будет некогда: пробники экзаменов, домашние задания — впервые за все это время Саше действительно захотелось заниматься своим образованием. В конце концов, ей его и так нужно было получить, вне зависимости от обстоятельств на личном фронте.

Когда папа сказал, что в школу и из нее Сашу будет возить его водитель, она неожиданно для себя облегченно выдохнула: так было и до всей этой кутерьмы, а за знаки и символы прошлого, даже самые незначительные она хваталась как за соломинку, которая должна была помочь ей вылезти из той страшной, темной пучины мыслей и страхов. Мама же, несмотря ни на что, отнеслась к этой идее скептически. Да и вообще, после того, как все всплыло наружу, она часто предавалась меланхолии и больше походила на робота: делала все то же, что и раньше, но перестала смеяться и болтать обо всем на свете, как это было раньше. Тамара все чаще отмалчивалась или давала размытые ответы на любые вопросы, сама ничего не спрашивала. Ее голос, который стал звучать гораздо реже в этом доме, теперь не излучал добра и заботы о семье. Отныне в нем звучала лишь непомерная тревога и Саше казалось, что мама вот-вот расплачется.

Недавно она не выдержала. Подошла к матери, когда та сидела на кухне, опустилась на колени перед стулом, положила руки на ее колени, обтянутые темно-красной тканью домашнего халата и стала сверлить взглядом, полным слез и надежды на то, что сегодня она сможет растопить тот лед, что завладел сердцем старшей Филатовой. Этот лед холодил души и сердца ее и отца, весь дом будто бы покрылся ледяной коркой. Больше всего на свете Саша хотела быть сейчас услышанной.

— Мам, я знаю, что поступила некрасиво, не рассказав тебе обо всем сразу, — начала девушка. — Но я не знала, как это лучше сделать. Ты же сама понимаешь, что это… странно. Это шокирует и мне нужно было время, чтобы подготовиться к разговору…

— Ты хотела мне все рассказать уже когда дети бы появились у вас? — лед в голосе Тамары даже не думал трогаться.

— Нет, что ты! — Саша испуганно замотала головой. — До этого бы не дошло, ни в коем случае! Ваня…он… Он меня очень любит. Ему важны мои желания и чувства, если бы я не хотела этого, то ничего бы не было!

— А ты хотела, значит?

Саша почувствовала, как лед, окутывавший до того момента только стены и крышу дома, вдруг начал заковывать пол. Босые ноги девушки предательски заскользили по нему и не знала она, что делать дальше. Разговор зашел совсем не туда, а как вернуть его в прежнее русло — она не знала.

— Хотя… — Тамара не стала дожидаться ответа дочери. Она покрутила тонкое золотое обручальное кольцо на пальце и как-то совсем горько усмехнулась. — Чего я еще ожидала от собственной дочери?

Эти слова прозвучали как удар большого железного шара на толстой цепи об кирпичную, расписанную разнообразными ругательствами стену «недостроя». С виду крепкая, но на самом деле совсем хлипкая стена, разделявшая сердце и разум Филатовой, начала рушиться. Она все еще пыталась судорожно искать подходящий ответ для матери, но уже чувствовала, что нить взаимопонимания между ними стремительно истончалась, готовилась к окончательному обрыву буквально на глазах. Их отделяли лишь секунды от мига, когда все закончится. Саша была не уверена, успеет ли она что-то почувствовать в тот момент, но точно знала: чувства накроют ее позднее, когда время безвозвратно уйдет и шанса на спасение больше не будет.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно поинтересовалась Саша у матери. Нужно было говорить все, что угодно, лишь бы не молчать. Пока она молчит, нить истончается и становится неумолимо близка к обрыву.

— Да я так, о своем, — задумчиво пробормотала мать. Она к тому моменту уже сняла кольцо и крутила его в руках медленно, вдумчиво, рассматривая его так, словно на нем было написано что-то очень важное и сокровенное для нее.

Младшая Филатова нарочито громко заскрипела стопами по паркету, напомнила о себе ещё более сильным, отчаянным сжатием халата матери. Тамара продолжала крутить в руках кольцо, изредка прищуриваясь, выражая тем самым свое недовольство тем, что дочь продолжала ее дергать.

— Прекрати, — с совсем несвойственным, очень неожиданным высокомерием вперемешку с более привычным раздражением, одернула она Сашу. — Словно маленький ребенок, честное слово!

— Так я и есть маленький ребенок. В твоих и папиных глазах, — ей настолько надоело вести эту игру плавно, аккуратно, что все-таки решилась перейти в наступление, хоть и не была девушка в нем уверена до конца.

Тамара снова повернула голову в сторону дочери, оглядела ее сверху вниз, но ничего не говорила. Кольцо неожиданно вернулось на место лёгким, совершенно неожиданным движением руки. Саша же медленно, будто оттягивая тот момент, когда нужно будет нанести ещё один удар, стала выпрямляться.

С точки зрения вида спорта, которым занималась девушка, медлить с ударом было преступлением против мирового волейбольного движения. Но здесь не волейбол, здесь жизнь. Здесь можно и даже нужно иногда пользоваться уступками судьбы, можно чуть помедлить с решением. Но как и в игре, момент подачи обязательно должен был настать. И подача та должна была быть точной, обдуманной и просто убийственной.

— Знаешь, иногда у меня появляются мысли о том, что все, что вокруг меня находится — искусственно, — сказала Саша. — «Шоу Трумана» смотрела? Там главный герой жил в городе, где все здания и люди были просто декорациями. Сценарий был расписан на годы вперед и мне кажется, что вы тоже расписали мне сценарий жизни, а я, зараза такая, вдруг проявила самоволие!..

— Закрой рот, пока не наговорила лишнего! — прорычала мать.

— Лишнего? — эти слова лишь привели Сашу в недоумение. — Я уже и не знаю, что сказать. Сижу тут перед тобой, пытаюсь понять тебя и донести то, что чувствую я, но ты говоришь загадками и делаешь вид, что не слышишь меня. Я ни одного нормального ответа от тебя не услышала!

— Хочешь услышать от меня «нормальный ответ»? — Тамара вдруг встала из-за стола. Светлые кудри весело подпрыгнул, но взгляд источал не только ярость, но и предвкушение чего-то особенного, как дети предвкушают подарки на Новый год или день рождения. Это не на шутку испугало Сашу.

Она положила руку на угол кухонного стола и сжала его через белоснежную скатерть. Все тело мелко задрожало в ожидании откровений, ведь казалось, что именно сейчас мама достигла нужных кондиций.

— Да, для меня ваши отношения с Ваней — это неожиданность. И, несмотря на то, что он — твой друг детства, я бы не хотела, чтобы ты связывала свою жизнь с ним и его семьёй, — Тамара говорила на удивление спокойно. Ни единой истеричной нотки не проскользнуло в ее ответе. Она шумно и глубоко дышала, смотрела на дочь не то с жалостью, не то с просьбой послушать ее.

— Это из-за того, что дядя Саша изменял своей жене? — закономерный ответ не заставил себя долго ждать. — Думаешь, он и со мной также поступит?

Тома вновь шумно выдохнула и вдруг согнулась пополам, при этом вцепившись пальцами в свою талию, которая, несмотря на приближавшийся бальзаковский возраст у нее была ещё достаточно неплохо очерчена. Саша уже хотела подбежать к матери, но через пару секунд та разогнулась, зачесала назад светлые волосы и бессильно упала на стул. Взгляд ее устремился куда-то в сторону духовки.

— Мама? — испуганно лепетала Саша, сознавая, что ее излишняя осведомленность могла стать причиной плохого самочувствия матери. Девушка сделала несмелый, скользящий шаг в ее сторону, но Тамара вдруг продолжила говорить:

— Это Ваня тебе рассказал? — поинтересовалась женщина у оторопевшей дочери. Саша молча кивнула.

— И папа… — вдруг добавила она. — Папа подтвердил его слова.

Мать угукала в ответ почти на каждое ее слово. Саша чувствовала, как этот разговор прижимает ее к полу так, как это делают неприятные воспоминания. Что делать и говорить дальше? Она не знала. Мыслей о том, как донести до матери свое мнение и заставить ее смириться с произошедшим уже не было. Лишь бы хуже только не сделать теперь своим длинным языком.

— Черт знает что у вас в головах творится… — устало произнесла Тамара, потирая переносицу. — Ты спишь с парнем, который намного тебя старше, Юля дома не ночует, потому что бандосов каких-то ловит, Пашка с ней, потому что любит… Милка вся извелась, говорит, мол, умру, как мать — от сердечного приступа — скоро.

Саша только хотела открыть рот, чтобы подробнее узнать о матери Юли, как Тамара оборвала ее все тем же усталым тоном:

— Лезете в дерьмо всякое, потому что думаете, будто взрослые уже. И фиг до вас донесешь, что не так все, как вы думаете! — Тамара сделала паузу, чтоб вдохнуть побольше воздуха. Ей явно было, что ещё сказать. — Не вам тягаться с этим отродьем, не вам, слышишь? Сначала отцы ваши мнили невесть что о себе, а мы терпели, так теперь дети вдруг духом воспряли, а нам снова терпеть и молчать? Нет уж, не будет этого!

Кухню разразил всхлип матери: не то гневный, не то бессильный. Она закрыла лицо руками и плечи ее, облаченные в темно-красный атлас, заходили ходуном. Но дочь и не думала подходить к ней, как хотела каких-то пару минут назад.

— Она мстит за человека, которого очень любила, — напомнила Саша так тихо, что ее перекричал скрип половиц под ее же ногами. — Если бы папа тогда умер, ты бы не захотела отомстить?

Тамара выглядела ужасно помятой. Казалось, она даже не услышала того, что сказала дочь. Сидела и смотрела ей в глаза, но как будто куда-то сквозь них, словно Саша была призраком.

— Мне некогда было мстить, я тебя только родила. Если б я влезла в эти дела, ты бы сейчас росла с кем-нибудь другим, а не с нами.

Мама слабая. Терпеть и молчать, как она, могут все, а отомстить, что-то сделать ради любимого человека — нет. Саша с одной стороны понимала ее: мама хотела, чтобы ее ребенок вырос в семье, хоть в какой, но в семье, среди родных людей. Но с другой стороны она знала, что на ее месте бы не смогла сидеть сложа руки. Впервые за все это время Филатова осознала, что одобряет методы и решения своей подруги.

— Это вы ничего вокруг себя и своих чувств не видите, потому и мечтаете о мести, — нравоучительный тон матери выбил девушку из размышлений. — А любовь — это не отомстить. Любовь — это не допустить смерть любимого человека.

Саша отвернулась к окну. Последние слова матери в том разговоре эхом отдавались в ее ушах.

В чем же она не права? Саша была согласна с матерью насчёт ее видения любви. Но нельзя также думать, что тот, кто допустил смерть любимого, на самом деле его не любил. Юля не знала ни о чем, это обнуляет ее счёт. А если бы знала, то точно не допустила бы того, что в итоге произошло, в этом Саша была уверена.

Школьный звонок разбудил девушку. Она заправила рыжие волосы за уши и стала торопливо собирать учебники в сумку. Это был звонок с последнего урока. Сейчас она вернется домой, а завтра, наконец, поедет на долгожданную тренировку. Повязку с пальца сняли раньше времени: врач был удивлен, что кости девушки очень быстро срослись.

Филатова заставляла себя прокручивать в голове мысли о школе, тренировках, обо всем, что не касалось Вани. О Юле с Пашей она тоже старалась думать все меньше, хотя опасения за их судьбу, особенно после неожиданного отъезда из съемной квартиры младшего Пчелкина, не покидали ее.

Черный седан водителя уже стоял возле школы. Бегло попрощавшись со школьными знакомыми, Саша села в автомобиль.

— Ой…здрасьте, — растерянно пробормотала Филатова, когда заметила, что вместо Сергея — водителя, который всегда возил ее в школу и из нее, сидел совсем другой человек.

Она уже испугалась, что перепутала автомобили, потянулась к ручке двери, как что-то звонко щёлкнуло — блокировка дверей. Страх сковал Сашу.

— Сиди тихо и не привлекай внимания. Попробуешь сбежать — твоя подружка получит труп, а не тебя.

Не дожидаясь ответа от похищенной, автомобиль с ревом сорвался с места, увозя испуганную девушку в неизвестность.

***На Калитниковском кладбище пахло дождем, сырой землёй, краской, которой сердобольные родственники красят оградки своих почивших родителей, братьев, сестер и, что самое страшное, детей. Голые деревья нещадно били друг друга на ветру, что усиливался время от времени. На фоне темно-серого, с синеватым оттенком неба это выглядело устрашающе.

Нужная могила находилась далеко, на отшибе кладбища. В стародавние времена это вовсе не было территорией погоста. Там хоронили тех, кто предпочел самостоятельно оборвать свою жизнь, даже не отпевали в церкви, будто и не люди вовсе.

Теперь эти традиции канули в лету, кладбище существенно расширилось и нельзя было сказать, кто здесь самоубийца, а чью жизнь сама госпожа Смерть прибрала к своим костлявым рукам.

Низкий заборчик, выкрашенный черной краской, уже облупившейся, отчего заборчик походил на далматинца. На крохотном клочке земли, который находился под защитой оградки, находилась длинная узкая гранитная плита, над которой возвышался такой же памятник. На памятнике было выгравировано лицо молодого парня. На вид ему можно было дать лет двадцать, хотя годы жизни говорили об обратном. Прямые жёсткие волосы немного топорщились, глаза искрились жизнелюбием. Если бы кто-то другой, кто не знал всей правды, увидел эту могилу, то решил бы, что молодой человек стал жертвой беспощадной болезни. Потому что не могли быть такие глаза у человека, который сам покончил с собой, а до того употреблял запрещённые вещества.

Юля и ее отец упрямо прокладывали себе путь к той могиле. Шли через мокрую пожухлую траву, прятали лица от холодного колючего ветра в воротники курток. Когда они, наконец, достигли цели, весь мир будто остался позади. Больше ничего, кроме могилы Михаила Николаевича Сергеева, умершего в мае две тысячи тринадцатого года в возрасте семнадцати лет. Лишь три месяца он не дожил до своего совершеннолетия.

Холмогоровы осторожно, будто ожидая разрешения прошли через ограду. Юлиана присела на корточки и закуталась в черную кожаную куртку, и так наглухо застегнутую. Капюшон теплой флисовой кофты синего цвета и черная бейсболка закрывали волосы и лицо девушки. От осознания своего внешнего вида и его причин хотелось заплакать. Большая и тяжёлая ладонь отца легла на плечо Юли — это не позволило ей дать волю чувствам. Они здесь были ни к чему, как бы цинично это ни звучало.

— О чем думаешь? — поинтересовался Космос у дочери.

После всех событий, связанных с Пчелкиным-младшим, посещение могилы Миши должно было быть обрамлено каким-то совершенно новым пониманием ситуации. Космос Юрьевич не настаивал ни на чем: лишь дочери решать, кого любить, с кем и как свою жизнь дальнейшую строить.

— О том, какая была слепая. Человек дурью баловался, а не видела ничего! — ответила девушка, продолжая изучать захоронение пристальным, цепким — «ментовским» — взглядом.

— Баловался… — прыснул со смеху Космос. — Да он на ней крепко сидел! Ещё и распространял. Сколько там полагается за такое преступление в нашем родном УК РФ?