Часть девятнадцатая (2/2)

— Филатова, для тебя мои слова вообще пустой звук? Я же сказал, чтобы ты возвращалась на тренировки только после восстановления!

Только не он. Саша мысленно молила всех богов, которых она знала, чтобы Юрий не увидел ее здесь, но, видимо, судьба наказывала девушку нещадно за все эти месяцы забвения.

Тренер прошел внутрь зала, а потом его заплывшие глаза расширились, когда к нему повернулся лицом Валерий Константинович.

— А вы что тут делаете?.. — ошеломленно прошептал он, просовывая сильные широкие руки в карманы красно-синей спортивной кофты.

— Неважно, — холодно ответил Филатов.

— Валерий Константинович, а вы вообще видите, в каком состоянии Саша? — не унимался тренер, подходя к мужчине ближе и пытаясь заглянуть в его глаза. — У нее перелом, а вы ее на тренировки пускаете!

— Пускаем? — возмутился Валерий Константинович. — Никто ее никуда не пускает. А вы, перед тем, как обвинять, лучше спросите, в чем дело.

Юрий Анатольевич смутился и завел руки за спину, надув губы. Саша, уже перешедшая обратно на ту сторону поля, стояла рядом, крутила в руках мяч и слушала разговор мужчин. Если бы ее попросили признаться честно, Филатова вряд ли бы рассказала, что чувствовала в этот момент. Она, скорее, страдала от того, насколько разные чувства ее переполняли в тот момент; Саша ощущала себя где-то на краю пропасти, но не пугающей, а манящей. Если бы только представился случай прямо сейчас все высказать этому старому вруну… Но не сказала бы.

Если бы она сейчас протянула язык, пришлось бы уходить. А уходить в никуда — глупо и страшно. И никакой Олимпиады, никаких чемпионатов Европы и мира у нее могло никогда не случиться.

«Динамо» был очень сильным волейбольным клубом. Оттуда много кого забирали в сборную. Саша оказалась слишком труслива, чтобы променять медали на собственные принципы. От осознания этого, у нее внутри все ухнуло и обмякло.

Сердце ее оказалось насквозь пластилиновым.

— Я могу хотя бы лечебной физкультурой заниматься? — глухо спросила она, умоляюще взглянув на тренера. — Если вы меня дома запрете, я вообще форму потеряю!

— В щадящем режиме, — строго произнес он, осматривая спортсменку оценивающе, с неким недовольством, как ей показалось.

Саша выдохнула. Внутри нее за этот час давно уж сгнило и начало кровоточить, а потому улыбаться не хотелось. Но ей пришлось выдавить из себя эту улыбку на долю секунды и сразу отвернуться.

— Следите за Сашей внимательнее, Валерий Константинович, — попросил тренер. — Чтобы, не дай Бог, новой травмы не случилось.

— Проследим, — кивнул отец.

Саша откинула мяч куда-то в сторону и, не в силах больше находиться в этом помещении, отправилась в раздевалку. В зале было душно и холодно — странное сочетание. И пахло тоже чем-то странным. Скандально-терпким и тошнотворно-сладким.

***Шарканье голых стоп по ледяной плитке звучало слишком громко в сонной тишине. Но у Вани от усталости уже ноги не поднимались: последнее время он не общался ни с кем, кроме учебников.

Белов поставил чашку с остатками кофе в раковину и потянулся вверх, разминая спину и руки. Парню одновременно очень хотелось спать, но в то же время он знал, что сон его будет короток и глубок: только он закроет глаза, как тут же наступит очередное учебное утро. А ему хотелось ещё чуть-чуть свободы, даже такой смазанной.

К тишине он привык: после того, что произошло в квартире Филатовых, у Беловых молчали много. Но даже не потому, что не знали, о чем теперь говорить, а потому что все трое членов этой семьи прятались за работой и учебой как за каменной стеной.

И все трое успокаивали себя тем, что какой никакой, а разговор об отношениях с Сашей все же состоялся. Значит, не такие они плохие родители, а он не такой плохой сын.

Разговором назвать это было сложно: ни отец, ни мама не могли подобрать правильных слов, а потом и вовсе чуть не скатились в бытовую истерику. Оба.

— Я-то все думал, почему у тебя девчонки нет, а ты, оказывается, помоложе себе искал! — в тот вечер отец демонстрировал чудеса «остроумия». — Ты головой маленько думай, сынок. Головой, а не хуем! Как я теперь с Филом разговаривать буду? Как я ему потом в глаза посмотрю?

— Как я посмотрел, так и ты посмотришь, — что-то в этом стиле пробубнил тогда ему в ответ Ваня.

Отцовские нравоучения спокойно пролетели мимо него кометой. Кто вообще думает головой в момент, когда влюбляется?

Он-то сам ей думал, когда с мамой познакомился?

— Да что ты говоришь, родной? — горячился старший Белов. — Ты дочку его полгода ебал! Несовершеннолетнюю! Тебе сверстницы не дают, что ли? Как ты вообще до такого додумался?

Отец Вани не отличался выдержанностью в семейных отношениях. Тогда он вскочил со стула и направился к сыну. Он бесцеремонно ощупал его уши, щеки, волосы, несмотря на крики Ольги и возмущения оторопевшего сына.

— Пап, ты что творишь вообще? — отбрыкивался Ваня изо всех сил.

— Понять хочу, что с тобой не так, — объяснил Александр, отпуская парня. — Вот вроде с виду нормальный пацан, не урод совсем, а волочишься за малолеткой!

— Ей скоро семнадцать! — ухватился Ваня.

— Да какая нахер разница? Все одно: ты с ней ненадолго. Девочка только жить начинает, а ты ей уже веру в мужиков разбиваешь! — парировал Белов, в голосе которого уже чувствовалась такая натянутость, что, казалось, он вот-вот бросится объяснять все сыну более «доходчиво».

— По себе людей не судят, Белов.

Эта фраза, так спокойно вылетевшая из уст матери семейства, произвела эффект бомбы. Отец и сын тут же поутихли и повернулись к ней, смотря на абсолютно невозмутимую женщину с бокалом белого в руках. Она стояла у окна и смотрела на мужа с вызовом и укоризной. Александр отпустил сына и подошел к жене:

— Че ты начинаешь-то? Или хочешь сказать, что они в будущем поженятся и народят нам внуков?

— Может, и народят, — продолжала все тем же тихим голосом говорить Ольга, болтая в полупустом бокале-пузыре алкоголь. — Ты-то что привязался? Ваньке уже двадцать. Нам с тобой по сколько было, когда мы познакомились?

Белов ничего не ответил супруге. Вместо этого он с явным недовольством выхватил у нее из рук бокал и поставил на стол.

— Бухать заканчивай, а то ересь всякую нести начинаешь, — надменно произнес он.

Оля теперь тоже молчала и продолжала смотреть также колюче, как и до этого. А потом вдруг взяла и хлопнула ладонью с изящным маникюром по его щеке. И ни один мускул на лице не дрогнул — привыкла уже.

Женщина прошла мимо сына, который уперся взглядом в кухонную плитку на полу, вцепившись при этом в один из ящиков гарнитура темного дерева. Вино с собой не забрала. Штаны и рубашка из темно-синего шелка беспорядочно, будто в судорогах, развевались при ходьбе, а медные волосы, собранные золотистыми крабиком на затылке, блеснули хвостиком кометы в свете люстры. Босые узкие стопы громко шлепали по кремовой плитке, а вскоре дверь супружеской спальни звонко хлопнула.

Ваня тоже пошел к себе в комнату. К таким взаимоотношениям между матерью и отцом он давно привык, а потому не считал, что увидел что-то недозволенное. Ему вообще было почти все равно на их споры и ругань — это ведь их жизнь, лезть туда бессмысленно. Когда Ваня был существенно младше, он яростно пытался восстановить в доме мир — такой, какой он видел в семье Холмогоровых или Филатовых. Но часто за столь благородные порывы получал по «шапке». И чаще от отца.

Поэтому по мере взросления Иван постепенно отстранялся от родителей, решив, что их уже ему не исправить, а вот свою семью по собственному разумению он сам и построит. Махнул на них, словно на отработанный материал, и ушел с головой в медицину и такую родную, мелкую, романтичную Сашку.

Единственное, за что парню было обидно, так за то, что отец и мать, по всей видимости, не жили по тому же принципу, что и он. Лезли в его жизнь, как к себе домой. Лучше бы сами разобрались, наконец.

Ваня подошел к окну кухни. Осенняя ночь окутала своим ледяным мраком эти такие же неприветливые, высокомерные соседские дома. За каждой такой дорогущей стеной, дверью, крышей прятались свои секреты. И Ваня был уверен, что его секрет, который уже перестал быть таковым, на фоне остальных совсем безобидный, даже детский.

Жаль только, что всем окружавшим его людям это было невозможно доказать. Как и истинность его чувств к Саше.