Часть семнадцатая (2/2)

— О Дине, — сказала она, продолжая стоять напротив Паши, который сидел на стуле перед ней и задумчиво рассматривал ее. — Тебе хоть не безразлична ее судьба? Ведь она нам помогла.

— И где нам ее, по-твоему, искать? Может, с ней вообще ничего не случилось, а она подалась в бега, как и мы? — он говорил с ней таким тоном, словно перед ним был глупый и шкодливый ребенок. Юля, казалось, даже не обратила на это внимание: она была слишком поглощена внутренними переживаниями.

Паша оглядел ее и встал со стула. Он осторожно подошел к ней, словно охотник к дикой лани и хотел было взять ее за плечо, как девушка резко повернулась к нему лицом и чуть запрокинула голову, чтобы смотреть Павлу прямо в глаза. От этого ему стало неловко.

— Если она действительно уехала из города, она найдет способ связаться с нами, — облизнув губы от волнения, проговорил Паша. — Да, возможно, что мы не все знаем, но если найдем ее, то…

— Вот именно, что «если найдем»! А если ее похитили? Где нам ее искать?

Паша не смог сдержать усмешки. Перед ним стояла добрая, справедливая девчонка, которая больше всего боялась предательства. Она всеми фибрами души хотела спасти человека, к которому привязалась. Несмотря на холодный и трезвый разум, внутри Холмогоровой было горячее и верное сердце, которое было способно жертвовать и любить.

Интересно, было ли в нем что-то подобное? Не превратилось ли это светлое чувство в что-то грязное и постыдное?

— Надо позвонить ей, — сказала Юлиана.

— Сейчас? — спросил Паша. Девушка отрицательно помотала головой.

— Завтра. Сейчас я очень хочу спать и… — она вдруг запнулась, а и без того большие глаза округлились и в них заблестели слезы. Холмогорова отвернулась и шмыгнула носом, а потом вновь обратилась лицом к парню. Он смотрел на нее с недоумением и ожиданием, а Юля нервно кусала губы, будто боялась что-то сказать.

Неожиданно она выдохнула и подошла к нему совсем близко, опустив руки на его плечи:

— Вовсе ты не ужасный человек, — сдавленно прошептала она, не в силах справиться с вновь подступившими к горлу и глазам слезы. — Не надо так говорить про себя.

— Что? — спросил он, не веря своим ушам. — Так ты…

— Делала вид, что сплю. Ну, точнее, сначала спала, а потом проснулась и услышала твой разговор с отцом… Я испугалась и не стала открывать глаза.

Эти слова повергли Пашу в шок. Он до сих пор не знал, как реагировать на это, а между тем девушка продолжала говорить:

— Это я ужасная. Я, потому что мы давно должны были обо всем поговорить, как взрослые люди, а не бегать друг от друга и не ругаться из-за каждой мелочи, — она отстранилась и села перед ним на стул, спрятав руки в объемных рукавах свитера. — Просто… Мне было очень страшно. После ужасной смерти Миши я боялась привязаться к кому-то также сильно, как к нему. И когда я узнала о наркотиках… — она потупила взор, будто говорила о чем-то постыдном. — Мне стало еще страшнее.

— Ты боялась не просто потерять любимого человека, но еще и разочароваться в нем, — сухо констатировал Пчелкин.

— Чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться. Знаешь такую поговорку? — подняла глаза Холмогорова. — Я решила, что больше никогда никого не полюблю, потому что терять любимых — это адская боль. Я не хочу пережить это снова.

Эти слова были так важны для них. Если бы только Юля сказала правду раньше, если бы он понял ее до конца… Все было бы совершенно по-другому.

— Но ведь когда-то ты потеряешь отца, мать. Неужели ты и их перестанешь любить? — Паша сел на корточки перед ней и дотронулся до рукавов свитера, будто пытаясь вытащить ее ладони на свет, но девушка только больше съежилась и скинула его пальцы с них. Ответа на вопрос у нее не было и она даже не старалась это скрыть.

Он задел за живое и поставил в тупик. Осознание этого факта безумно злило, потому что он выставлял ее глупой и беззащитной.

— Ты не сможешь перестать любить, — продолжил он. — Просто потому, что это невозможно. Нет на свете людей, даже среди злодеев, которые бы не любили хоть кого-то и хоть когда-то. Да, любовь идет за руку с болью. Но это такая неприятная правда жизни, с которой мы можем только смириться. Это как невкусное лекарство, которое способно спасти тебе жизнь.

— Ты можешь поручиться, что ты не умрешь?

Она сказала это прямо, как будто и не было всех этих недомолвок и страхов. Может, он действительно смог ее убедить в том, что не стоило прятаться от собственных чувств и заставлять себя жить монахиней из-за неудачного опыта в прошлом? Эта мысль прибавила Паше серой, тусклой радости — самое большое, что он мог сейчас испытывать.

— А ты хочешь, чтобы я не умирал? — глупый вопрос, но в контексте их разговора у него могло быть двойное дно.

Девушка согнулась пополам и обхватила руками колени, не упуская из виду его глаза, в которых плескались сомнение и надежда. Эти чувства как радовали Юлю, так и расстраивали. Сейчас она должна была признаться в самом важном и навсегда изменить ход истории. Но, ожидаемо, это было тяжелее всего, а вернуться назад нельзя.

Это тебе не пленка, которую можно отмотать на нужный кадр.

— Конечно, хочу, — вдруг улыбнулась она, невротически дернув при этом уголками рта.

— Ну и не умру тогда. Я же клялся тебе, помнишь? Пчелкины свои клятвы держат.

И вот он снова говорил привычным тоном избалованного мальчишки: самоуверенность буквально лезла изо всех щелей и это увело мысли Юли назад. Туда, где они были беззаботны и неразлучны.

Она целовала его впервые за долгое время сама. Он в третий раз за этот вечер не знал, что и думать, в который раз убеждаясь в непредсказуемости этой девчонки. Его девчонки, которая, кажется, решила довериться ему в полной мере и отпустить себя и огромное количество своих мрачных мыслей в свободное плавание, подальше от черепной коробки. И каждой секундой, которую Холмогорова проводила язык к языку с Пчелкиным, она доказывала себе, ему и этому жестокому миру, что ее невозможно сломать.

Рано ее еще хоронить, ведь она чувствовала. Каждой клеточкой тела чувствовала целый спектр эмоций, среди которых главенствовала честная, ничем не прикрытая и буквально сорвавшаяся с цепи страсть.

— Мне ведь это снится? — спросил Пчелкин, отрываясь от ее губ. Юлиана выглядела потрепанной и даже будто сонной: видимо, вся ее энергия уходила в эти нежные, но в то же время требовательные и бескомпромиссные поцелуи.

Она отрицательно качнула головой и безмятежно улыбнулась, обхватывая его шею руками и вновь приближаясь к его лицу. Паша подхватил ее и усадил на пустой стол. Видимо, это совпадало с желаниями Холмогоровой, потому что она довольно хмыкнула и чуть отодвинулась, чтобы сделать себе удобнее.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спросил он.

— Пчелкин, ты идиот? — неожиданно громко спросила его Юлиана, при этом еле сдерживая истерический хохот. — Твое давнее желание наконец-то исполняется, а ты вопросы тупые задаешь.

И в знак подтверждения своих слов она уцепилась пальцами в ремень на джинсах, пытаясь дрожащими от волнения руками расстегнуть его. Этот жест был настолько красноречивым и правдивым, что сомневаться в намерениях Юли не было уже ни желания, ни реальных оснований. Она вся раскраснелась, будто температура подскочила до сорока градусов и недовольно сопела. В конце концов, когда пряжка ремня звякнула, он схватился за ее свитер и потянул вверх. Девушка безукоризненно выполняла все, что требуется и скинула вещь на пол.

— Скажи, что любишь меня. Прямым текстом, — прошептал он ей на ухо. Холмогорова схватила его лицо обеими руками и приблизила к своему.

— Люблю, — прохрипела она. — Всегда, дурака, любила. Просто сама дурой была и себе не признавалась!

Все, что происходило, напоминало сон в состоянии алкогольного опьянения. Тело ходило ходуном, а сам ты порой забывал, где находишься: в реальности или в царстве Морфея. Все вокруг плыло, а только их очертания в глазах друг друга сохраняли какую-то четкость. Пусть это была конспиративная квартира, пусть за ними, возможно, уже выехали хладнокровные убийцы — они здесь и сейчас были друг у друга и им жизненно необходимо было расставить все точки над «и».