Часть четырнадцатая (1/2)

Ночная Москва: блестящая, сияющая, горящая разноцветными огоньками. Тех, кто гулял внизу, она могла ослепить своим пафосом, а вот те, кто парил высоко, смотрели на эти огни снисходительно. Действительно, могло ли их ослепить то, что они, по сути, сами и сделали? Это их свет, их город — до последнего кирпичика их. Они были ослеплены своим собственным величием. Разве могли какие-то пятна света соревноваться с этой напускной царственностью в силе?

Пчелкин звонко чиркнул зажигалкой и поджег сигарету. Курение давно уже не считалось им вредной привычкой. Это было исцелением, очищением мозга от внутреннего мусора. Только когда вкус никотина проникал в язык Витя был способен на какие-то мыслительные прорывы. Вот и сейчас, пусть у него под боком и нежилась молодая красавица Наденька, работавшая у них секретаршей, но внимания на нее он уже никакого не обращал.

Хватит с нее на сегодня, мало, что ли, получила от него? Такая установка прослеживалась в отношениях Виктора с противоположным полом еще с незапамятных времен. Он настолько привык к тому, что в отношениях всегда всем заправлял именно он, пользуясь щедрыми дарами природы и теша тем самым свое самолюбие, что не заметил, как молоденькая девчонка воспользовалась им, а затем оставила — и не с носом, а с грудным младенцем.

Паша кое-что таки унаследовал от Лили — волосы и глаза. Пчелкин-старший тоже был счастливым обладателем бездонных голубых очей, но у сына они были другими: еще более бездонными, располагающими к себе всякого, кто в них посмотрит. Его глаза были такими же яркими, как у матери, отражающими лишь ту часть его души, которая выгодна ему на данный момент. Павел, как и Лиля, умел играть взглядом, а не выкладывал через них все свои внутренние «скелеты». Про шевелюру и говорить нечего: мягкие, каштановые волосы, чуть отдающие золотом на солнце. Когда Паша рос, Витя не мог не видеть его мать в нем и от того все чаще прибегал к услугам дам с низкой социальной ответственностью и просто свободных знакомых — нужно было срочно забыть Лилю, вновь заставить себя верить в то, что это — не ее сын. Чей угодно, но только не этой смешливой девчонки, которая могла ничего не говорить, а все равно запасть в душу любому человеку.

Бешеная энергетика была у Лилии Усачевой. Она из нее вырывалась, как вулканическая лава из кратера, стремясь охватить как можно больше людей и сразить их наповал. Пчелкин в девяносто четвертом году тоже был уверен, что его харизма и опыт помогут ему устоять перед этой девочкой-катастрофой, но, увы, таких самоуверенных наглецов эта самая катастрофа убирает с пути первыми.

Лиля была из детского дома, но своих родителей знала и помнила. Отец ее по пьянке кого-то пырнул ножом и присел сначала на скамью подсудимых, а после уехал в места, не столь отдаленные. Мать девочки долго крепилась, старалась растить Лилю одна, работала в нескольких местах, лишь бы прокормить себя и дочь, но спустя пару лет, когда пришла весть о смерти мужа в далекой Воркуте, наглоталась таблеток, пока Лиля была в школе. Бледная, с пушистым комком пены у рта — девушка помнила, как нашла труп матери, когда вернулась домой; помнила, как толпились в их маленькой квартирке соседи и смотрели, как медики выносили тело. Пожилая Анна Ивановна, их соседка напротив, сидела рядом с опустошенной девочкой, лила горькие слезы на свой цветастый халат и умоляла девочку держаться. После истории с отцом многие знакомые отвернулись от семьи, но эта женщина опекала несчастных мать и дочь и даже хотела забрать Лилю под свою опеку, но из-за возраста ей не позволили это сделать. Лиле было десять, когда тетки с серыми равнодушными лицами — почти как у ее матери в момент смерти — увезли девочку в приют.

Ничего хорошего маленькая Лилия от жизни уже не ждала. И детский дом, находящийся далеко от ее родного дома, не опроверг ее ожиданий: холод, бедность, жестокость. От дешманской проштампованной одежды первое время чесалось все тело. А дети — особенно те, что постарше — относились к ней с пренебрежением, потому что Лиля прибыла в учреждение не потому, что ее отдали туда родители, предали в угоду своим интересам, а лишь из-за смерти единственного родственника, который любил ее. Лиля знала, что такое любовь, в отличие от них. Только за это ее стоило ненавидеть тем, кто попал сюда из домов малютки или же был изъят из неблагополучных семей органами опеки.

Со временем девочка притерлась к обитателям детского дома, повзрослела рядом с ними, поняла их. Жить было нелегко, но хотя бы перестали гнобить. Еще до выпуска Лиля стала подрабатывать — везде, где брали. И упаковщицей, и уборщицей, и много кем еще. В старом и дряхлом шкафу появились шмотки, на которых не стояло уродливой детдомовской печати, украшения — пусть и бижутерия, а все равно приятно.

Новый девяносто четвертый год Лиля встречала уже не в обшарпанных стенах приюта — дали квартиру. Еды толком не было, телевизора тоже — обращение президента слушала по старенькому радиоприемнику. Зато под матрасом лежали некоторые сбережения, которые Усачева откладывала с каждой получки. Благородная работа уборщицы осталась в далеком прошлом, когда Лиля познакомилась в кулинарном техникуме с Настей — девчонкой из неблагополучной семьи, которая уже с пятнадцати лет подрабатывала своей красотой. Вместе с ней впервые вышла на большую дорогу, впервые получила деньги за удовольствие. Спустя некоторое время Лиля решила, что в столь прибыльном деле нужно как-то развиваться и приступила к поиску работы в более теплом и уютном местечке. Удача улыбнулась ей в «Метелице». Лиля старалась как можно быстрее привыкнуть к новому месту работы и найти человека, который бы помог ей взобраться еще выше по карьерной лестнице. О моральных принципах давно уже никто не вспоминал: деньги затуманили ей разум; она маниакально тянулась к шуршащим бумажкам и ничего, кроме них, вокруг себя не видела.

Говорят, что противоположности притягиваются, а одинаково заряженные частицы наоборот должны отталкиваться и вообще ненавидеть друг друга. Но жизнь в очередной раз подкинула Усачевой ироничную загадку в лице молодого и привлекательного преступника Виктора Пчелкина. Жизненный путь, который проходила Лиля, не располагал к наивности и чистой, искренней влюбленности. Особенно, в человека, напрямую связанным с криминалом. Виктор Павлович стал для нее эдакой оправдавшей все надежды инвестицией: не только хорошо платил за услуги «ночной бабочки», но и одаривал дополнительно. Их отношения развивались стремительно и вскоре Пчелкин привез Лилю в небольшую, но хорошо обставленную квартирку в Строгино и сказал, что она уволена из «Метелицы». Кто угодно на ее месте бы расстроился, но Усачева едва не плясала от счастья: все шло по самому лучшему из всех ее планов на Пчелкина. Жизнь девушки стала совсем как праздник: чистый, благополучный район, где за такую же светлую и уютную квартиру не нужно было платить ни копейки; почти каждый вечер Витя приезжал за ней и забирал красивую, «облагороженную» Лилю в ресторан, гонял с ней по ночной Москве на дорогом «немце» так, что покрышки жалобно скрипели и нещадно стирались. И целовались: много, жадно, страстно.

Период жизни с февраля по сентябрь тысяча девятьсот девяносто четвертого года был окутан ореолом сумасшествия и эйфории. Эти яркость, вседозволенность, неожиданно свалившееся на голову богатство так прочно вошли в жизнь Лили, что когда она узнала о беременности, даже сначала не поверила в происходящее. Переделала кучу тестов — от дешевых до дорогих — и все показывали один и тот же результат в виде двух красных полосок. Поехала втайне от Вити к врачу — и та тоже подтвердила факт беременности. Только тогда Лиля вдруг осознала, что ее ребенок вряд ли будет нужен такому безнадежному кутиле, как Пчелкин. Ему нужна была свободная девчонка, готовая прыгнуть к нему в кровать по первому же зову. К тому же, необходимо было быть красивой, ухаживать за собой, а разве с маленьким ребёнком успеешь все это? Только если у тебя есть деньги на няньку. Теоретически, на нее могли пойти те сбережения, что Лиля продолжала делать все это время — простая привычка, которая уже стала частью ее личности. Но впервые за долгое время Лиля задумалась не о материальной стороне вопроса, а о собственных чувствах по отношению к Вите и ребенку от него.

Он прекрасно помнил тот пасмурный сентябрьский день, когда он узнал от еле держащей себя в руках, чтобы не разреветься посреди речи, Лилии о том, что скоро станет отцом. И это был первый и единственный раз в жизни, когда он видел девушку взволнованной. До этого Лиля никогда не показывала, что творится у нее внутри, пряталась за беззаботным смехом, за тонной косметики и кричащих тонов платьями. В тот день она появилась перед ним в джинсах и футболке, поверх которой была накинута длинная кофта с поясом. Макияжа, казалось, вообще не было на ее лице, хотя, приблизившись, Пчелкин видел, что ресницы все-таки были подкрашены, а на губы был нанесен жирный бальзам — попытки показать себя более совершенной, чем она была на самом деле, мол, посмотри, ничего не изменилось и я ничего не боюсь. А Лиля боялась и еще как, потому что не утратила те жалкие остатки света в своей душе и направила их к своему ребенку.

Ребёнку, которого она все же хотела родить и неожиданно для самой себя мысленно молилась, чтобы Витя принял их.

— Вить, я… Я его люблю… — руки, в которых она сжимала ремешок от маленькой сумочки, тряслись; она дышала шумно, глубоко и часто, пытаясь не расплакаться. Девушка была готова на все, что угодно ради того, чтобы Пчелкин остался рядом с ней, но жалкие остатки душевного тепла мешали Лиле полностью покорится судьбе.

— И тебя тоже люблю. Очень сильно! — подобострастно продолжила она, широко распахнув свои и без того большие глаза и даже чуть улыбнувшись ему. Вите тогда стоило огромных усилий не рассмеяться ей в лицо. — Вить, я не знаю, что мне делать. Пожалуйста, помоги…

Голос ее постепенно утихал и смотрела Лиля на Витю, как собака в приюте на потенциального хозяина. Этот взгляд был хорошо ему знаком: многие девушки смотрели на него так, думая, что их потрясающая верность и едва ли не идолопоклонение способны тронуть хоть какую-то часть его души. Витя смотрел будто сквозь несчастную девушку, курил излюбленный «Кэмел» и усердно отгонял от себя мысли, что Лиля могла говорить правду.

— Я тебя к своему знакомому врачу отвезу. Пусть он скажет, беременна ты или нет. А то тесты эти китайские могут и врать!

Лиля только пожала плечами, мол, делай, что хочешь. Витя тогда решил долго не тянуть с этим вопросом и на следующий день повез девушку в нужную клинику. Но все же он помнил, как спокойно реагировала на его слова Лиля. Это спокойствие было таким натуральным, безусильным, что наводило Пчелкина на страшные мысли: она действительно беременна и ему придется брать на себя ответственность за нее и ребёнка. Привычный холостяцкий мир стремительно рушился перед его глазами, а когда врач сообщил ему о том, что Лиля не солгала и находится на уже довольно приличном сроке — почти восемь недель — он даже смог услышать, как последний камушек звонко упал ему под ноги. Всё. Витя Пчелкин доигрался.

Родители Вити обрадовались, узнав о Лиле и ребенке. Для них была придумана легенда о романтичном знакомстве в парке. Лиля переехала к Пчелкину и они стали жить почти как настоящая семья. Одно только расстраивало девушку — Витя не спешил делать ей предложение. Его вполне устраивала устная договоренность с ней о том, что ребенок будет носить его отчество и фамилию, обещал помогать материально. Женитьбы он будто чурался и вообще считал, что это будет лишним.

В середине июня девяносто пятого года Витя осознал масштабы грянувших изменений. Его радовало только то, что родился сын, а не дочь. Вариант рождения девочки он вообще отметал, потому что боялся за нее. Это была бы самая родная ему девочка, его принцесса. И он знал, что был не готов бояться за нее постоянно. Растить мальчика было гораздо проще. Особенно, если ты планировал лишь давать деньги на его содержание каждый месяц.

Витя помнил, каким был Пашка в первые дни после рождения. Крупный, с большими щеками, из-за которых и глаз сначала было не видно. И, что удивительно, совершенно спокойный. Он молча рассматривал мир вокруг себя, открывал и закрывал, словно рыба, рот. Даже зевал он неслышно. Витя в то время постоянно ловил себя на том, что засматривался на новорожденного сына, с интересом наблюдал за каждым его движением и эмоцией. Тогда он отнесся к ребенку как к неведомой зверушке и совершенно неожиданно почувствовал слишком много всего: страх, жалость, интерес, но только не отвращение. Павлом Пчелкин назвал сына в честь отца, с которым в тот же летний вечер они пили за его рождение. Мама Вити плакала от счастья и не отходила ни на шаг от «невестки».

Лиля смотрела на сына без особой любви. В тот день, когда она впервые увидела его, она сразу подумала, что теперь-то уж Витя точно решит на ней жениться, ведь мальчик непременно должен растопить его холодное сердце. Но, увы, расчет не оправдался: как только их выписали из роддома, Пчелкин привез Лилю с ребенком в их квартиру в Строгино, показал, что купил для Пашки и, положив на тумбочку в прихожей пачку денег, спешно уехал. Спокойный малыш Пчелкин тут же стал раздражать Лилю до такой степени, что ей иной раз хотелось выкинуть его куда-нибудь и забыть о нем. К тому же, спустя некоторое время возникли закономерные проблемы и вечно спящий мальчик внезапно стал много кричать и плакать. Его мать выла раненой волчицей и едва не вешалась от недосыпа и уже стоявшего в ушах младенческого рева. Она слышала его отголоски даже в те редкие моменты, когда Паша спал. За несколько месяцев с момента рождения сына девушка превратилась из стройной красавицы в осунувшуюся, нагруженную сложностями роли матери-одиночки женщину. Вместо коротких юбок и платьев, большого количества бижутерии и каблуков в ее гардеробе стали преобладать заношенные спортивные штаны, растянутые майки и футболки, резиновые шлепанцы и кеды. Привыкшую к совершенно иной жизни Лилю эти изменения пугали и заставляли еще глубже погрузиться в пучину отчаяния и безнадежности.

Спустя полгода такой жизни Усачева решила: хватит это терпеть. Сын сидел у нее уже в печенках, на себя ей было страшно смотреть, а Пчелкин со временем стал только звонить Лиле и спрашивать о ребенке. Даже ежемесячные платежи стали появляться тогда, когда Лили с сыном не было дома: Пчелкин имел ключи от их квартиры и спокойно оставлял деньги, когда Лиля уходила с Пашкой в магазин или поликлинику. С сыном он виделся почти каждые выходные, но разговоров о заключении брака по-прежнему не велось. Да Лиля уже и не надеялась на это. Она просто проклинала тот день, когда решила, что нужно рассказать Вите о беременности, а не сделала втайне от него аборт. Тогда бы жизнь была совершенно другой: такой же праздной и веселой, как до этого.

За две недели до Нового года Лиля позвонила Пчелкину с просьбой взять сына в очередной выходной к себе. Тот согласился, поскольку до этого еженедельные свидания с отпрыском прерывались и переносились из-за «работы» Вити. Лиля давила на это и Пчелкин в ходе разговора даже почувствовал что-то похожее на укол совести. Он назначил удобное для себя время и бросил трубку. Та неделя как назло пролетела незаметно и в субботу раздался звонок в дверь. Лиля передала сына и сумку с его вещами через порог и обняла Витю на прощание:

— Пашка очень скучал по тебе, — Лиля так старалась улыбаться ему, чтобы Витя ничего не заподозрил. — И я рада, что ты, наконец, нашел время для него.

— Я не в игрушки здесь играл, девочка моя, — строго сказал Пчелкин. — В воскресенье вечером отвезу Пашку к тебе, так что планов не строй.

— И не собиралась, — глухо отозвалась девушка, уже закрывая за собой дверь.

По правде сказать, он тогда и впрямь ничего не понял. Лишь только в вечер воскресенья, когда уже темнело и Витя повез сына обратно, он понял, что произошло что-то не то. Опасения подтвердились, когда в сумке с вещами Павла он нашел комплект ключей от квартиры в Строгино. Нетрудно было догадаться, что он принадлежал Лиле. Сама квартира выглядела пусто и безжизненно, в шкафу были только остатки детской одежды, пеленки и прочее. Пчелкин открывал все ящики и шкафы, которые только видел, разворошил постель и только на кухонном столе вдруг нашел записку, где было всего четыре предложения:

«Если ты это читаешь, значит, я уже очень далеко. Я так больше не могу. Я ненавижу тебя и этого ребенка, я схожу с ума из-за вас. Прости меня, если сможешь, пожалуйста».

Вот и все. Четыре предложения, пропитанные женским разочарованием на смятой бумажке. Витя даже сказать ничего не смог, только захлебывался собственным возмущением. К тому, что девушки зачастую не получали от него всего, что хотели (в полной мере), он за свою не очень долгую жизнь привык. Но чтобы девушки действовали так нагло и смели оставлять за собой последнее слово — такое с ним случилось впервые. И впоследствии Пчелкин поймет, что Лиля была единственной, кто решилась на ответные действия.

Возможно, она пришла в его жизнь, чтобы щелкнуть по носу и показать, что его безнаказанность была лишь миражом.

Витя докурил сигарету и кинул ее в пепельницу, стоявшую на подоконнике. Воспоминания о событиях почти двадцатилетней давности заставили его переосмыслить все, что происходило в его жизни сейчас. Пашка давно вырос и, глядя на него, Витя не мог до конца понять, удалось ли ему его правильно воспитать или же парню придется воспитывать себя самостоятельно методом собственных проб и ошибок. Он был таким же громким, наглым, легкомысленным, как его отец в те же годы. Но еще он был за правду. И ради того, чтобы доказать существование этой правды он был готов расшибиться в лепешку.

— До завтра, Надь. На работу не опаздывай, — Пчелкин сухо попрощался с девушкой и, накинув плащ, вышел из гостиничного номера.

Сегодня он был сам за рулем, поэтому даже не пил на свидании с Надей. Все таки с годами человек становится более осторожным и это уже не раздражает ни окружающих, ни его самого. Вероятно, это и есть признаки взросления — не внешнего, а внутреннего, над которым не властны годы. Повзрослеть ментально можно хоть в сорок с лишним лет, хоть в шестнадцать, как Юлька Холмогорова. Или вообще в десять, как Лиля. Только неизвестно, лучше человеку от этого или хуже.

Вроде становишься более зрелым, серьезным, начинаешь не просто отличать черное от белого, но и понимать, что большинство предметов и явлений в мире окрашены в серый и однозначно охарактеризовать их нельзя. Понимаешь суть некоторых очень важных для взрослого человека вещей. Но у этого процесса, как и у всего в мире, есть обратная сторона: можешь потерять тех, кого любишь, потому что они еще не прошли через это самое взросление, они не понимают тебя и твои действия, осуждают. Рано повзрослевшему человеку приходится проходить через одиночество и, самое главное, не забыть о траектории своего жизненного пути и не погнаться за теми, кто по уровню эмоционального развития еще несколько ниже тебя, но все же безумно дорог.

Например, Паша был ниже Юли по уровню эмоционального развития, потому что ему не пришлось проходить через тот ад, через который год назад прошла она. Те события не могли сравниться ни с чем, потому что потерять любимого человека при столь странных обстоятельствах — не просто страшно, а убийственно больно. Все вокруг знали, что Юля с самого начала не поверила в официальную версию следствия и поэтому превратила всю свою дальнейшую жизнь в поиски той самой правды, тем самым мучая саму себя все это время.

Витя не собирался обесценивать переживания своего сына или сравнивать их с чужими. Но, тем не менее, все те падения, неудачи и потрясения, которые за свои девятнадцать лет пережил Павел, не могли стоять на одном уровне с тем, что довелось вытерпеть человеку, которого Пашка любил. Иначе бы не помогал искать ее истину и не взрослел рядом с ней. Хоть отношения между ними и были немного напряженными, однако в них чувствовалось наличие какой-то связи, с помощью которой они обменивались друг с другом опытом, мыслями, чувствами.

Пчелкин сидел в уже прогретом автомобиле, положив голову на руль и смотрел на полупустую парковку. Не так давно прошел дождь и свет от уличных фонарей отражался в лужицах, тем самым создавая эффект солнечных пятен на мокром асфальте. Многоэтажное здание гостиницы упиралось в темно-синее небо, а рядом сновали другие машины: кто-то заезжал на парковку, кто-то, как и Пчелкин, собирался выезжать с нее.

Витя надавил на педаль газа. Он плавно двинулся в сторону выезда с парковки и, когда он уже почти выехал на дорогу, телефон разразился пронзительной трелью. Пчелкин чертыхнулся и нажал на кнопку «Ответить», зажимая телефон между ухом и плечом и пытаясь при этом вклиниться в ряд проезжающих мимо автомобилей.

— Пчел, не занят? — голос Космоса в трубке звучал немного приглушенно, а интонация была непривычно серьезной. Холмогоров редко разговаривал в таком тоне, в особенности, с закадычными друзьями, отчего Витя сразу понял, что он звонил ему по серьезному поводу.

— Если не считать моих попыток выехать на чертово Садовое, то нет, — раздраженно ответил ему Пчелкин, с нетерпением ожидая подходящего момента. — Кос, ты по делу или как?

— По делу, по делу, — пробурчал в ответ Холмогоров. — Слушай, я извиниться перед тобой должен. Ну, то есть, не только перед тобой, но и перед Белым, Филом тоже…

— Кос, ты что лепишь? За что тебе извиняться?

Витя к тому моменту таки выехал на злополучное Садовое кольцо и теперь мог продолжать разговор. Холмогоров говорил как-то невнятно, что заставляло Витю ерзать на месте в нетерпении. Он жаждал объяснений и собирался получить их от Космоса любым путем.

— Короче, я покумекал немного насчет той херни и понял, кто мог такое прислать, — тяжело вздохнул Космос. — Помнишь Пловцова из «антимонополистов»?

Вите крайне повезло, что на одном из многочисленных московских колец он встал в невероятно длинную пробку. В противном случае, он был не уверен в том, что справился бы с управлением и не врезался в капот машины, стоявшей впереди него.

— Этот кучерявенький, что ли? — нахмурился Пчелкин. — Ну да, ну да, а я ведь еще тогда подумал, что он та еще с-с-с… Собака!

— Ой, да хорош тебе! Подумал он, посмотрите, самый умный нашелся! — вспыхнул Космос. — Я к нему обратился, чтобы он все несостыковки наши прикрыл. Он сначала согласился, а потом…

— А потом мы узнали, что он в Думу выбирается и поперли нахер, — закончил за него Пчелкин.

— Короче, Пчел, надо бы завтра нам навестить этого шутника. А то хрен знает, что он еще выдумает.

— Да, дельная мысль… — задумчиво протянул Витя, оглядываясь по сторонам. — Да и потом, что нам еще остается делать? Других-то под рукой нет.

— Другие нам и не нужны! Этот во всем виноват! — продолжал «полыхать» душой Космос. Он говорил так радостно, что Пчелкин не смог сдержать ухмылки. — В общем, решили: завтра едем. Да, и еще… Давеча мне Пашка твой звонил. Говорил, что Юля у вас с ночевой останется. Ты об этом ничего не знаешь?

— Ничего себе! — он воскликнул совершенно искренне, поскольку сын ничего ему об этом не говорил.

Он вспомнил, какой растерянной была Юлиана у них дома несколько часов назад. Конечно, она силилась показаться веселой и жизнерадостной, однако какое-то напряжение между ними чувствовалось. То, что Холмогорова вместе с Пашкой что-то скрывали, было ясно как божий день, но вот в чем конкретно была вся «соль» — неизвестно.

— Слушай, Кос, я прекрасно понимаю твои нежные отцовские чувства, но давай они там сами как-то без нас разберутся, хорошо? — Витя выдохнул, собираясь продолжить говорить. — Мы с тобой немного в разных положениях, но и они — взрослые воспитанные люди…

— Я не про это! — прервал его Холмогоров. — Понимаешь, я слишком хорошо знаю свою дочь и не менее хорошо знаю твоего сына. Пусть они и ссорятся часто, но они всегда помогали друг другу. Не удивлюсь, если и Пашка твой замешан как-то в той истории.