Часть тринадцатая (2/2)

— Верю, конечно, — тихо произнесла Юлиана и осторожно положила ему руку на плечо. Внутренний голос подсказывал, что Пашке сейчас нужно было услышать от нее что-то еще, но что — на это он ответа не дал. — Просто… Когда я проснулась, мне показалось, что сейчас глубокая ночь и я решила, что…

— Да ладно тебе, я не обижаюсь, — Пчелкин вдруг повернулся к ней лицом и улыбнулся своей фирменной улыбкой: радостной, широкой, вселяющей надежду на светлое будущее. — Это я уж так, смехом сказал, а ты оправдываться начала.

— Странное у тебя чувство юмора, Пчелкин. Ты бы сходил к врачу, обследовался, что ли…

— К шуткологу? — решил развить тему, пробуя вселить в девушку хоть капельку своего оптимизма, но та оставалась все такой же серьезной.

— К психиатру! — воскликнула Юля, демонстративно выдергивая плед из-под парня и пытаясь укрыть им ноги. — Вообще, что за демагогию ты здесь развел? На нормальную тему поговорить не можем?

— Дина, если что, до дома добралась. Она звонила мне пару часов назад, — отрапортовал вмиг посерьезневший Паша.

— Отлично, только… — Юля опустила взгляд на свои ноги. — Только, может быть, поговорим о чем-то другом? Не на тему нашего дела.

Запрос был необычным. Причем, для них обоих. Пчелкин уже привык к тому, что круговорот загадочных событий вокруг подруги детства затянул и его. Все его действия и слова, адресованные ей, вылетали на «автомате» — бездумно и бесчувственно. Все сводилось к привычкам, въевшимся в кожу. И сама Юля жила почти также: круг интересов безбожно сузился; все, о чем она думала — это обстоятельства смерти Миши. Искала, думала, анализировала, совершенно позабыв о себе и тех, кто рядом. Забыла о том, что мир гораздо более многогранный и интересный, чем ей казалось. А теперь вот вспомнила и решила удивить Пашу, а заодно и себя саму.

Что ж, получилось, ничего не скажешь. Самое обидное, что они оба сейчас смотрели друг на друга, как два истукана и не понимали, что нужно говорить. Ответа на запрос Холмогоровой не находилось.

— Отец дома? — первой нарушила неловкую тишину Юля. Она согнула ноги в коленях и натянула на них многострадальную футболку. Она тихо треснула, но Паша не обратил на это внимание.

— Нет, он на работе задерживается. Для него это нормально, ты же знаешь…

Он потер переносицу и тяжело вздохнул. Хорошо было бы, если бы Юлиана ничего не поняла: ни его обреченности в голосе, ни спрятанных глаз, в которых вот-вот могли навернуться предательские слезы. Мужчины ведь не плачут. Даже когда больно и обидно от того, что всю жизнь считал себя ненужным самому близкому человеку. Да вообще никому не нужным: ни отцу, ни уж тем более матери, которую Пашка и в глаза не видел никогда, ни внучке профессора астрофизики.

— У него опять кто-то появился? — догадалась она. Павел никак не отреагировал на ее слова, а только лишь запустил пятерню в волосы, взлохматив их, будто ему это могло помочь прийти в себя. Юля прикусила язык: ей показалось, что ей все же не стоило говорить это вслух, тем более, что всем, кто близко знал Виктора Павловича, это было и так ясно.

Человек он такой: без внимания к своей персоне — особенно женского — жить не мог. Ему жизненно необходимо было чувствовать себя кому-то нужным, даже пусть и для таких низменных целей. В этом они с сыном очень похожи. Для них одиночество хуже самой мучительной смерти.

— Да, скорее всего, — вдруг устало сказал Пчелкин.

Юлиана обняла себя за колени и положила на них голову. Она никак не могла оторвать взгляд от именно такого Паши: взрослого, серьезного. Его маска весельчака, балагура и дамского угодника ей уже изрядно надоела, тем более, что чувствовала на себе ее действие гораздо чаще всех остальных. А когда он становился таким, как сейчас, то Юлиане больше хотелось проводить время с ним, говорить и вообще видеть его. Она была более предрасположена к серьезности, нежели чем к легкомыслию. А еще к честности и свободе, а не к лицемерию, пусть даже и невинному, не приносящему людям ничего плохого.

— Главное только, чтобы он ее сюда не притащил. Конечно, навряд ли, но мало ли… — произнес Пчелкин, повернувшись лицом к подруге. — Не дай Бог, там какая-нибудь «любовь всей жизни» на старости лет нашлась.

— Почему ты так говоришь? — нахмурилась Юлиана. — Неужели ты не хочешь своему отцу счастья? Пусть уже он и немолодой, но ведь еще сильный и красивый мужчина. Да и потом, сорок пять лет в наше время — это еще совсем не старость!

— Да нет в его окружении нормальных, понимаешь? — в голосе Паши послышались истеричные нотки, хотя внешне он еще оставался спокойным. — Он их цепляет везде, где бывает, а это официантки, секретарши, просто какие-то левые бабы с сайтов знакомств. Короче, никого там адекватного нет, все только поживиться за его счет хотят!

— Моя мама тоже была секретаршей. И что, она по-твоему какая-то «не такая»?

Теперь был черед Пчелкина прикусывать язык, хоть и не вовремя. Он совсем забыл о том, что Людмила познакомилась с Космосом Юрьевичем как раз в «лихие» девяностые и долгие годы была секретаршей на их «предприятии».

— Твоя мама — это совершенно другое…

— Следи лучше за языком, Пчелкин. Трогать свою семью я не дам, понял?

Он только кивнул в ответ. Юлька всегда была семейным человеком, родителей любила сильно, хоть и трепала им нервы не по-детски. Бывала и грубой, и просто наглухо отмороженной стервой, но Пчелкин был уверен: случись что, она закроет их собой и ни на секунду об этом не пожалеет.

Паша даже завидовал Юлиане в этом отношении. Ему не суждено было понять, что значит полная семья, где все на своем месте. У них с отцом все было сложно: ревность, эгоцентризм, присущий им обоим, неготовность выйти за рамки собственного маленького мирка. Пчелкины с недовольством варились в этом котле, но не пытались выбраться из него. Так было привычно, так было спокойно.

Юля встала с дивана, продолжая растягивать футболку. Она вышла на кухню и открыла холодильник. Взгляд ее упал на нижнюю полку в двери, где хранились разные бутылки: и сок, и йогурт, и водка. Холмогорова нерешительно провела пальцем по блестящей крышке. Холод дул ей прямо в лицо и хотелось поскорее закрыть холодильник, но комок переживаний, заключенный внутри, хотел исчезнуть, раствориться в алкоголе. Мысли о Мише, появившиеся после сна, давили на нее, а слова, которые она была готова без остановки говорить ему, остались невидимым пеплом на губах.

Слизать его? Смыть? Нет, она не станет этого делать, ведь эти слова были адресованы дорогому человеку. Они отправились к нему, на небо. Там, где солнце встает и садится.

Холмогорова шмыгнула носом и смахнула слезы, после чего достала из дверцы бутылку и с громким хлопком закрыла холодильник.

— Можно? — бесцветно спросила Пашу девушка, ставя бутылку на барную стойку. Это произвело на него впечатление:

— Ты чего? — он подпрыгнул с дивана и двинулся к ней. На лице было написано явное беспокойство. — Нафига тебе напиваться?

— Ну уж явно не из-за тебя, Пчелкин! — саркастично заявила Юлиана, пытаясь открыть бутылку.

— Конечно, не из-за меня. Ты же скорее убьешь, чем нажрешься из-за меня!

Крышка поддалась и со звоном отлетела на стол. Юлиана взяла в руку бутылку и огляделась еще раз в поисках какой-нибудь емкости. Пчелкин подошел к кухонному гарнитуру и открыл один из верхних шкафов, где была сушилка для посуды. Он достал два стакана и со стуком поставил перед ней.

— Коли пьешь, так пей цивильно, — сказал Паша. Юлиана молча разлила водку по стаканам. Паша взял свой и взглянул на девушку, которая, недолго повертев стакан в руке, вдруг выпила все содержимое залпом.

По ней было видно, что долго не пила: закашлялась, согнулась пополам и уперлась руками в столешницу. Пашка метнулся к холодильнику и вынул оттуда пачку сока. Плеснул ярко-желтую жидкость в стакан Юлианы и поднес к ее губам.

— Закуски нет, но хоть запей, — заботливо произнес Пчелкин, помогая ей запить сладким алкоголь. Юля жадно глотала сок, а Паша аккуратно гладил ее по голове.

— «Отвертка» какая-то получается… — просипела Холмогорова, отставляя стакан. — Только все в ней по раздельности.

— Ну да, ну да… — усмехнулся Пчелкин. — Юль, а…

— Мне Мишка снился, — оборвала его девушка, понимая, какой вопрос он собирался ей задать. Разогнувшись, Холмогорова плеснула себе еще водки: — Живой такой. Только все равно труп.

Пчелкин повторил за ней. Девушка отодвинула пакет с соком и водку подальше и села на барную стойку. Вид у нее был гораздо более помятый, чем в начале.

— Он при мне этой дрянью закинулся, — продолжила она, смотря в стакан, где плескалась прозрачная жидкость. — Смотрел прямо мне в глаза, а все равно не видел.

Паша смотрел куда-то в сторону. Он внимательно слушал рассказ подруги, а потом лихо запрокинул голову назад и выпил все, что было в стакане. Юля же по-прежнему сидела с каменным лицом и смотрела на дно емкости, а Пчелкин же вдруг сел рядом с ней и положил свою руку на ее.

Не отдернула. Вообще никак не реагировала. Только думала о своем сне и переживала его заново. Пусть этого было не видно, но он чувствовал, как она сомкнула челюсти, чтобы не разрыдаться.

— Знаешь, какого это? Ты видишь, как дорогой тебе человек собственными руками убивает себя, но спасти не можешь. Ты будто за стеклом стоишь, бьешься в него, а тебя не слышат, — тихо сказала Юля. На водку в стакане она смотрела уже не как на эликсир, способный подарить ей облегчение, а как на что-то очень мерзкое. Девушка набралась смелости и выпила содержимое.

В этот раз не кашляла. Взяла вдруг руку Пчелкина, укрытую рукавом свитера, и втянула носом воздух. Пашин свитер пах кофе — оно и неудивительно, ведь Пчелкин иногда давал внутреннему эстету свободу и разгуливал по пафосным и не очень кофейням, принципиально заказывая только самые необычные напитки. Нравилось ему, видите ли, исследовать те или иные сочетания ингредиентов. Пожалуй, в чем они с Юлианой безоговорочно сходились, так это именно в любви к кофе. И к приключениям, конечно же.

Пчелкин терпеливо наблюдал за действиями девушки. Юлиана же, оправившись, положила свою ладонь в его и сжала. В голубых глазах Холмогоровой по-прежнему читалась какая-то сосредоточенность. Паша согласно сжал ее ладонь в ответ и посмотрел на нее. Хотелось придвинуться, хотелось обнять. Даже без всякого подтекста, только по-дружески, с искренней заботой и желанием защитить. Да и какой, к черту, подтекст, когда перед ним сидел абсолютно разбитый человек, которого сегодняшние события разбили вновь?

— Юль, — наконец позвал ее Пчелкин, невесомо касаясь другой рукой ее плеча и жадно ловя каждую эмоцию девушки, выискивая в них разрешение или запрет. Но ничего из этого не было: Холмогорова просто смотрела на него снизу вверх и ждала, что будет дальше. — Можно же, да?..

Запах алкоголя смешался со сладковатым привкусом кофе, отчего Юлиана слабо улыбнулась. Ей нравился этот аромат: сладкий, манящий и по-странному уютный. Это был именно его, Павла Викторовича Пчелкина запах.

— Ну да, а почему нет? — она пожала плечами, двигаясь ближе к нему. Эти объятия были совершенно другими — в них не было чувства собственничества и желания обладать ею. Забота, отсутствие всякой фальши. Она ощущала каждой клеточкой тела, что Паша ценил эти минуты и был благодарен ей. Это ощущение заставляло рот Холмогоровой расплываться в довольной улыбке, которую окропила пара слезинок из ее льдистых глаз.

— Ну сейчас-то ты что плачешь? — прошептал он над самым ее ухом, вытирая большим пальцем дорожку слез.

— Не знаю… Честно, не знаю, — пробормотала она. — Алкоголь, наверное, так действует на меня.

Паша усмехнулся в ответ на ее слова:

— Этому столику больше не наливать, значит? — шутливо спросил он. Юля тихо хихикнула, а потом вдруг повернулась лицом к нему. Расстояние между ними было минимальным и они почти что дышали друг другу в рот. Девушка закинула руки на плечи Пчелкина и нежно коснулась своим лбом его.

— Паш, поклянись, что будешь рядом до самого конца, — одними губами прошептала Холмогорова, прикрыв глаза. — Я боюсь. Мне страшно от того, что я чуть не связала свою жизнь с конченным наркоманом. Он снится мне, обдолбанный, понимаешь?

Юлиана медленно открыла глаза и встретилась с точно такими же глазами Пчелкина. Тот скользнул руками по ее спине, но до низа не дошел.

— Клянусь, что никогда не оставлю тебя наедине с твоими кошмарами. Клянусь, что всегда помогу. Клянусь, что ты никогда не разочаруешься во мне, — Пчелкин говорил это самозабвенно, будто бы разум отключился, а голосом завладела его душа. Иначе как могла родиться такая потрясающая клятва, которой она верила безоговорочно и которая действительно вселила надежду на спасение?

— И я клянусь… — сказала Холмогорова, утыкаясь носом в плечо Паши.

Она не сказала, в чем именно клялась. Впрочем, здесь и так все было ясно. И потому Паша Пчелкин так долго не мог прийти в себя от счастья.