Часть восьмая (1/2)
Запах спирта, хлорки, жестких больничных простыней. Постоянная беготня медперсонала. Ни в одной больнице мира не могло быть спокойной работы — эти люди спасали жизни, здесь нужно думать и делать все быстро. Иван Белов — практикант с третьего курса — находился здесь уже две недели и каждый божий день пытался влиться в столь энергичный ритм работы.
Когда его курсу только объявили о начале практики в хирургии, все возликовали: никто не думал о том, что это сложно и страшно; у всех была только одна мысль: «Буду крутым хирургом в красивом костюмчике!»
Некоторые старательно романтизировали выбранную профессию и Ваня, который от природы не был склонен к этому, все же понимал этих людей, поскольку они были единственными, кто осознавал всю тяжесть работы медиком и потому старались скрыть свои страхи и опасения за «розовыми очками». Сам же он отнесся к этой новости спокойно: обрадовался, как и все, но без лишнего восторга. Знал, что это не просто практика, а проверка, где будут отсеиваться слабые и глупые, и Ване нужно проявить себя как можно лучше.
Отец мог ему обеспечить хлебное место в абсолютно любой клинике, но Белов считал это деградацией и решил, что будет просить помощи только если ситуация сложится самым худшим образом. Поэтому он не стал сопротивляться решению комиссии, выдававшей направления на практику; покорно отправился в обычное хирургическое отделение обычной городской больницы и также смиренно стал пытаться стать частью рабочей команды врачей, зарекомендовать себя как перспективного хирурга.
Ваня был слишком серьезным для своего молодого возраста — идеальное комбо для доктора. В то же время, он мало времени проводил за учебниками, поскольку лучше воспринимал информацию наглядно. В ход шли фильмы, картинки и вершиной его понимания будущей профессии как раз должна была стать практика в больнице.
Первую неделю парень активно пытался влезть во все подряд, искал удобного случая, чтобы продемонстрировать опытным медикам свои знания и способности. Один из ведущих специалистов хирургического отделения — Николай Антонович Зайцев — особенно часто подвергался излишнему вниманию со стороны парня. Еще бы: на счету Зайцева огромное количество весьма сложных операций, он не просто закончил Сеченовку, но и являлся доктором наук, писал статьи в разные научные журналы. Многие практиканты, кто попал в это отделение, сразу избрали его своим кумиром и Ваня, естественно, был в их числе. Проблема состояла в том, что Николай Антонович был не то чтобы заносчивым человеком, а ему просто некогда было возиться со студентами да и не хотел он этого особо. По большей части для него юные медики были всего лишь недорослями, которым еще многое предстоит узнать, чтобы быть удостоенными хотя бы его взгляда.
— Ну просто Миранда Пристли, только в мире медицины! Ну и в мужском обличии, — сказала Саша, когда узнала о существовании подобного врача в их отделении.
Правда, потом она сразу же добавила:
— А ты как Андреа: классный, перспективный, настойчивый… Я тебе зуб даю, что потом этот Пристли потребует тебя в свое отделение!
С тех пор к Зайцеву и приклеилась кличка «Мистер Пристли». После просмотра самого фильма, Белов решил, что он, как и юная девушка Андреа, сможет добиться признания Николая Антоновича, а потому стал еще более внимательно наблюдать за его работой и проситься в помощники с утроенной силой.
— Ну почему вы думаете, что я не справлюсь? Там же торакоцентез нужен, только и всего…
— Сначала надо провести обследование! Или ты мне хочешь сказать, что с ходу определил плеврит у этого пациента?
Ваня обернулся на худого и сморщенного старика, чья лысина блестела от пота ярче, чем многочисленные мамины бриллианты. Он заходился в кашле настолько надрывно, что Белов по-настоящему чувствовал, как все скудные силы старика уходили только на это. К тому же, мужчина пожаловался и на отсутствие аппетита — хотя, впрочем, сильная худоба при немаленьком росте говорила сама за себя, а поэтому Иван Белов сразу же соединил каждый симптом, словно провод, и лампочка вспыхнула внутри него — экссудативный плеврит.
— Да я ж не против обследования, Николай Антонович, только я уверен, что и флюрография, и весь комплекс анализов докажут мою правоту!
— Я не понимаю, Белов, ты чего от меня хочешь? — Зайцев скрестил толстые руки на груди и взглянул на практиканта из-под своих очков-прямоугольников так, как смотрел бы психиатр на шизофреника. Ваню одновременно захлестнули страх и обида, но он, стиснув зубы и сжав кулаки, только тряхнул шапкой темных волос и попытался придать себе деловой вид:
— Я хочу, чтобы мы пошли и уже начали помогать этому несчастному, — Белов абсолютно серьезно в тот момент боролся со страхом взглянуть хирургу в глаза. Он знал, что его попытки выглядели жалко, но и смотреть в пол тоже было нельзя — очередная попытка взрастить хоть какой-то авторитет в глазах Николая Антоновича закончилась бы, даже не начавшись. — Вместе пошли, понимаете? Я хочу стать таким как вы, высококлассным специа…
Договорить ему не дали. У входа загрохотала каталка и замелькало несколько почти одинаковых фигур в объемных ярко-синих куртках и штанах. Николай Антонович, завидев суматоху, подтолкнул надоедливого студента к каталке:
— Иди лучше там разберись. Если что, перенаправляй другому врачу.
Ваня не успел ничего возразить, как мужчина буквально испарился в потоке белых халатов, снующих в разные стороны. Он поправил волосы и, стараясь скрыть расстройство, пошел в сторону бригады «скорой помощи», куда его и направил Зайцев. Впрочем, когда он увидел, кого привезли, злость на врача тут же пропала.
— Перелом пальца, — объяснил Белову один из фельдшеров. — Доставили прямо с тренировки.
— Что-то не клеится у тебя в это межсезонье, не правда ли? — грустно проговорил Ваня, смотря на Сашину перевязанную левую руку. Выглядела она не то, что расстроенной, а по-настоящему раздавленной этой травмой.
— Давайте-ка на рентген человека: посмотрим, не нужен ли будет остеосинтез<span class="footnote" id="fn_32846464_0"></span>, — Ваня тяжело вздохнул и постарался убрать из голоса усталость и личные переживания, вновь становясь серьезным доктором.
Филатова не проронила ни слова. Лишь только когда медсестры подхватили у фельдшеров управление каталкой, она обернулась ему вслед уже не с таким равнодушным взглядом. Она открыто просила о помощи, будто бы Ваня был ее единственной соломинкой, при помощи которой она бы не утонула в болоте длительного восстановления после травмы.
«Она даже не знает, что такое остеосинтез, но уже надеется, что до этого дело не дойдет», — понял Белов, смотря на постепенно удалявшуюся от него рыжую макушку.
Вообще, ему стоило отправиться за ней, но мысли о нелегкой спортивной судьбе девушки будто прижали его ступни к полу, обернутому в светло-серый линолеум с непонятными мелкими крапинками. Совсем скоро этот линолеум будет блестеть почти как лысина старика с плевритом, а он же будет сидеть рядом с Сашей, у которой обязательно будет самый обычный перелом фаланги. И никакой операции не потребуется.
Их отношения многие бы осудили, если бы узнали. Впрочем, так оно и случилось, когда об этом прознала Юлиана. Но Ваня вовсе не был кем-то вроде отвратительного Гумберта из «Лолиты», хотя выкрашенная в рыжий голова Саши иной раз сводила его мысли к этому; он любил ее, потому что она была гораздо взрослее, чем казалось всем вокруг. Самая младшая из всех четверых, выстраданный ребенок своих родителей — иной раз абсолютно все ловили себя на том, что относились к ней не так, как полагалось, а ведь по уровню самообладания и миропонимания Саша могла посостязаться со многими взрослыми. Ваня же понял ее, дал возможность развиваться не только как спортсменке или ученице, но и как девушке. Сугубо одностороннее развитие без уяснения устройства человеческой души могло потом сыграть с ней дурную шутку. Разве она заслуживала потом огромных трат на психологов, ощущение себя черствой и холодной тварью, умевшей только флиртовать, а не строить серьезные и здоровые отношения?
Ведь Филатова была очень романтичной натурой, открытой чувствам. Белов знал, что он у нее первый во всех смыслах: до него она даже не знала, что значит термин «влюбиться». На вопрос «влюбился ли он сам в нее?», который совесть Ване ставила нередко, он не мог ответить однозначно: он понимал и принимал Сашу, восхищался ее спортивными достижениями да и просто человеческими качествами. Он любил слушать ее, потому что она была молода и видела мир совершенно иначе. В какие-то моменты она представлялась ему пластилиновой фигуркой, которую можно было легко изменить в любой момент, хотя сам же Ваня этих мыслей очень стеснялся и старался избегать, поскольку осознавал, что это отдавало чем-то не совсем нормальным.
А был ли он нормальным, раз закрутил роман с малолеткой, которой только через две недели должно было исполниться семнадцать?
Опасения Вани не подтвердились: перелом у Саши был самый обычный, для нее — почти что бытовой. Внимательно изучив снимок еще пару раз, парень окончательно убедился в своей правоте.
— Поздравляю, недельки три — и ты снова в строю! — обрадованно сообщил Филатовой Ваня, когда они вышли из кабинета рентгенографии.
— Целых три недели… — печально пробормотала она, положив волосы, собранные в хвост, на плечо.
Белов прикусил язык: давно надо было понять, что для нее любая травма — это серьезно. Для Саши вообще не существовало ничего несерьезного, кроме, пожалуй, Паши Пчелкина. На это «исключение из правил» она поглядывала с подозрением и, что было просто уморительно, не поддерживала его сердечной привязанности к Холмогоровой.
— Поматросит и бросит! — фыркала она всякий раз, когда речь заходила об этой безмерно любопытной парочке. — Хорошо, что Юлька не дура и не подпускает его слишком близко.
Как бы Ване хотелось, чтобы Саша сейчас привычно осуждала Пчелкина, хоть это и не было приятно для самого Белова; чтобы смотрела на него, как кот из «Шрека» и просила больше, чем одну встречу в месяц.
После бронзы на первенстве России Филатова стала еще более суровой, чем прежде. Она все больше молчала в компании, думала о своём и вообще производила впечатление последней буки. Ваня чувствовал себя единственной отрадой в ее жизни и потому собственные мысли касательно «нормальности» их отношений все больше изводили его и он уже не мог бросить ее, потому что боялся, что нанесет тот самый удар, после которого мгновенно проявятся старые, залежалые и почти заросшие травмы — физические и моральные.
— Как это вообще случилось?
Саша неопределенно пожала плечами и опустила взгляд на палец:
— Неожиданно, — сухо ответила она. — Это случилось очень неожиданно. Я даже не сразу все поняла.
— Мяч прилетел, да? — это предположение прозвучало столь наивно и просто, что Филатова не удержалась и прыснула со смеху, впрочем, это не продлилось и пяти секунд и она вновь нахмурилась, но Белов все же почувствовал облегчение, потому что после этого Саша уже не казалась бесчувственной статуей, филигранно выточенной из острого булыжника, а все же какое-то тепло шло от нее, просто оно все еще было задавлено обидой на обстоятельства, хоть и уже не так сильно.