О поликлинике и Яське (1/2)

Наверное, в любой другой ситуации Антон был бы рад прогулять школу. Пропустить уроки, посвятить день какой-нибудь совершенно ненужной и неважной ерунде, может играм компьютерным — мечта. Да вот только мечта заканчивается там, где начинается отвратительное самочувствие. И тут уж начинает казаться, что школа — это, на самом деле, не такая уж и плохая альтернатива. По крайней мере, она не мучала подростка болью в горле и голове, школа не мучала его насморком, ощущением слабости и повышенной температурой. Школа не мучала, а вот собственный организм это делает, причем уже который день подряд? Кажется, пятый. Хотя в этом Антоша не уверен, эти дни были такие однообразные, что слились в один нескончаемый. И ведь его организм, по сути, должен быть на его стороне, раз уж он Антону и принадлежит, но отчего-то сейчас он решил играть против мальчика. Словно предатель, который решил неожиданно перейти на сторону врага и теперь выступает против своих бывших союзников. Ну ладно, одного союзника. И битва между ними сложная, невыносимая, и Антону кажется, что он ее неумолимо проигрывает. Да и можно ли вообще в ней победить?

Поначалу бывшее лёгким першение в горле за эти дни переросло в постоянное ощущение боли даже при элементарном глотании слюны. Казалось, что кто-то неведомый неумолимо натирал это самое горло наждачной бумагой, стараясь прибавить в и так не радужное состояние подростка «острых» ощущений. Так ко всему прочему во рту все ужасно пересыхало из-за вконец заложенного носа. Словно пустыня, в которой из-за невыносимой жары пересохли даже оазисы. Губы трескались и при малейшей попытке что-то сказать, улыбнуться или чихнуть покрывались тысячами мелких-мелких ранок, которые неприятно саднили и заставляли замирать, боясь снова сказать хоть слово. Температура, всенепременно сопровождаемая головными болями и общим состоянием нестояния, скакала туда-сюда. Благо, она не поднималась выше тридцати девяти, но постоянно снижалась и повышалась, совсем как цены на фондовой рынке, и тем самым очень сильно изматывала и так ослабший организм. Постоянно хотелось спать, хотелось пить, но совершенно не хотелось есть. Но самое ужасное не это. Самое ужасное то, что вчера с утра уши мальчишки прострелило такой невыносимой болью, что захотелось взвыть. И она до сих пор не проходила, иногда становилась чуть менее ощутимой, просто пульсируя, а иногда становилась ещё сильнее, отдавая, кажется, вообще во все возможные стороны и направления. В такие моменты вместе с ушами усиливалась головная боль преимущественно где-то в области лба да даже зубы ныть начинали, хотя проблем с ними не было совершенно. Ужасно, просто ужасно!

Но Антоша молчал. Арсений постоянно спрашивал, как он себя чувствует, на работу не ходил, боясь, что температура у мальчишки может подскочить слишком резко и неожиданно, беспокоился, переживал, носился вокруг, как курица носится над цыплёнком, а Антон упрямо молчал. И нет, он делал это не потому, что хотел усложнить папе задачу и уж тем более не для того, чтобы задержаться на больничном подольше. Он ни слова не сказал про больные уши, просто потому что прекрасно понимал, что в таком случае Арсений сразу же поведет его в какую-нибудь поликлинику, выяснять, в чем причина. А в поликлинике кто? Врачи. Да, конечно, Антону четырнадцать, и он вроде как мог бы уже и перестать бояться их, они ведь помочь стремятся, а не навредить. Да вот только каким образом можно перестать бояться, если страх сам не желает уходить? Перебороть его? А как, если он не исчез даже после всех походов к врачам, которые уже были совершены в прошлом? Как вообще можно бороться с тем, что настолько масштабно, настолько велико, что на его фоне даже Антошка со своим немалым ростом кажется маленьким муравьишкой? Страх этот огромен, как какой-нибудь древний замок, но мрачен и страшен, словно замок этот выполнен в готическом стиле. Тонка грань между величественностью и устрашением, и человеческий страх неведомым образом умудряется сочетать в себе и то, и другое. Возможно, он и сам является этой гранью, смешивает в себе все то, что, казалось бы, смешать невозможно, и заставляет человека содрогаться от ужаса, надеяться на то, что это чувство когда-нибудь исчезнет. И Антон не хочет его испытывать, совсем не хочет. Боль в ушах пройдет и сама, он уверен, ее можно просто игнорировать, в конце концов. А вот собственный страх игнорировать не получится, он слишком силен, чтобы просто не обращать на него внимание. А потому, несмотря на далеко не самые радужные ощущения, он ни за что не признается старшему в своем самочувствии, пускай тот думает, что проблема только в больном горле и насморке.

Лёгкий стук в дверь заставил подростка распахнуть глаза. Он не спал, нет, просто лежал с закрытыми глазами. Да и, наверное, заснуть бы у него все равно не вышло, жаропонижающее, которое Антон принимал ещё утром, уже давно прекратило действовать, и температура, кажется, снова начала расти. Ещё бы она не росла, на часах уже половина девятого вечера, удивительно, как этого не произошло ещё раньше. Днём ведь он чувствовал себя чуть лучше. Правда, в том-то и дело, что только чуть. И, конечно же, уснуть, когда все тело бьёт неприятный озноб, просто невозможно. Занять себя чем-то иным тоже не вышло, поскольку любые попытки посмотреть в экран телефона или компьютера заканчивались тем, что глаза начинали довольно сильно слезиться и в них появлялось совсем неприятное ощущение сухости и «песка». Антоша уверен, что тоже самое произошло бы, попытайся он что-нибудь почитать. Мозг совершенно не желал ни на чём сосредотачиваться, да и двигаться было довольно тяжело, непонятная усталость сковывала по рукам и ногам, как кандалы. Он просто лежал, замотавшись в одеяло чуть ли не с головой, и пребывал в мире собственных мыслей, даже за градусником, лежащим на прикроватной тумбочке, не хотел тянуться, поскольку для этого пришлось бы выбраться из «убежища», а значит и растерять тепло, которого и так, казалось, становилось все меньше.

— Тош, у тебя все в порядке? — с этими словами Арсений открыл дверь, поскольку так и не дождался разрешения со стороны ребенка.

Взгляд мужчины сразу же зацепился за «кокон» из одеяла, в который был замотан Антон, и Арс с тихим вздохом подошёл ближе. Неудивительно, что Антон никак не отреагировал, ему, кажется, снова плохо. Арсений на самом деле уже устал, правда устал. Он измотан бесконечными переживаниями, которые, кажется, не оставляют его ни на секунду, терзают душу, заставляют строить ужасающие предположения и самому ставить этому ребенку диагнозы. Неправильно, конечно, Попов не врач, чтобы наверняка знать, чем именно болен Антоша. Но все равно мужчина зачем-то выискивает возможные болезни, соответствующие симптомам, и каждый раз пугает самого себя. Человеческий фактор — пытаться разрешить все самостоятельно, параллельно раздувая из мухи слона. Но, с другой стороны, разве это нормально, что температура держится пятый день и, кажется, не собирается отступать? Да, безусловно, она не такая высокая, и слава богу, но все равно ничего хорошего в ней нет. И ведь в остальном что? Обычные симптомы, казалось бы, простуды, но ведь простуда проходит быстро, разве нет? Было у Арсения предположение, что из-за переохлаждения его ребенок умудрился схватить какой-нибудь вирус, но тогда бы от него и сам Арс заразился бы наверное. Все так непонятно и запутано. По-хорошему отвести бы Антошу к врачу, да вот только он же упрется, не пойдет. И Пашка, как назло, ещё непонятно, когда вернётся, его-то Антон хоть и боится, но не настолько. В общем, Попов запутался окончательно и не имеет ни малейшего понятия, что ему делать. Пытаться дальше лечить самостоятельно? Так результатов-то от этого лечения чего-то не наблюдается совсем. Вести Антона в поликлинику насильно? Да вот только проблема в том, что Тоша уже не десятилетний мальчишка, если он решит убежать, то Арсений никак не сможет это предотвратить. Нет, догнать то, конечно, догонит, но дальше-то что? Не таскать же ему четырнадцатилетнего подростка на руках, правда? Вообще мужчина-то, конечно, может, но вряд ли самому Антону это понравится. Сложно, почему же все так сложно?

— Опять у тебя температура, — как-то грустно констатировал мужчина после того, как, присев на край кровати, прикоснулся ладонью ко лбу Антона.

— Да я уж догадался, — голос у Антоши был хриплый и очень тихий, да он бы и не смог говорить громче, закашлялся бы.

— Почему тогда не выпил жаропонижающее, если догадался? — чуть нахмурившись, спросил у него Арсений и осторожно провел рукой по растрёпанным кудрявым волосам.

— Откуда ты знаешь, что не выпил? — Антон часто моргал, глаза немного пекло из-за температуры, — Может, я просто жду, пока оно подействует?

Нет, вообще-то подросток и вправду ничего не пил, сил не хватило, даже несмотря на то, что и таблетки, и стакан с водой лежали все на той же тумбочке. Но ему стало интересно, как это так вышло, что папа так легко догадался об этом. Хотя… Может этот самый стакан с водой его и сдал? Он же нетронутый стоит.

— Я просто слишком хорошо тебя знаю, — Арсений чуть улыбнулся в попытке подбодрить, — Смею предположить, что ты температуру даже не измерил, что уж тогда говорить о том, чтобы ее сбить?

— Не измерил, — не стал отрицать мальчишка, но губу прикусил, явно чувствуя себя виноватым. Ну в самом деле, мог бы и измерить, и сбить ее без напоминаний, не маленький же уже вроде.

— Значит давай сейчас это исправлять, — сказал мужчина и стал осторожно высвобождать свое болеющее чудо из одеяла.

Замотался Антоша, конечно, знатно, Арсений еле-еле сумел стянуть это самое одеяло. Он заметил, как мальчишка поежился, видимо, ощутив неприятный холод, но позволять ему снова замотаться чуть ли не с головой тоже нельзя. Антон достаточно тепло одет, да и одеяло далеко не тонкое, ему-то кажется, что холодно, а вот организм, наоборот, только сильнее нагревается. Им все-таки сбить температуру нужно, а не сделать так, чтобы стало ещё хуже.

— Держи, — Попов взял градусник и протянул мальчику. Подросток спорить не стал, перехватил его из рук старшего и, чуть оттянув ворот кофты, сунул термометр под мышку. — Ты, может, хочешь чего-то? Чай? Или может все-таки поешь, ты ведь толком не поужинал, — предложил мужчина, вспомнив, что съел Антон едва ли пару ложек куриного супа.

— Я не хочу есть, — все так же негромко, скорее даже шепотом сказал Антон, — А чай… — он задумался на мгновение, — Наверное, можно.

— Сейчас сделаю, — произнес Арсений, а потом, снова проведя рукой по волосам Антона, поднялся и вышел из комнаты.

Подросток дождался, когда градусник оповестит об окончании измерения писком, который казался ему ужасно отвратительным. Почему вообще эти электронные термометры обязательно должны пищать? Неужели нельзя было какой-то более привлекательный и главное тихий звук выбрать? Или это просто именно этот градусник такой? Ну если так, тогда вопросы к производителям. Зачем? Этот писк же только сильнее раздражает и так не очень-то довольных жизнью больных. И уж тем более он ни капельки не скрашивает впечатление от высветившейся в маленьком окошке цифры — 38,5. Это все отвратительно, паршиво и уже очень сильно надоело Антону. Так ещё и уши эти. Прямо сейчас они не то, чтобы болят, скорее просто ноют, а ещё они заложены, и почему-то при разговоре голос мальчишки отдается странным эхом, словно есть ещё один Антон, который повторяет за ним слова, сидя где-то внутри его головы. Очень странное ощущение, которое подростку не нравится от слова совсем. Да вот только что он может с этим сделать? Ничего.

Арсений вернулся обратно довольно быстро, казалось, прошло лишь чуть больше пяти минут, большую часть из которых, Антон уверен, мужчина ждал, пока закипит чайник. За это время Антон уже успел выпить жаропонижающее и теперь снова замотался в одеяло с головой, приняв положение полусидя.

— Тош, ну не нужно так заматываться, — снова присаживаясь на край кровати и откладывая пока что слишком горячую кружку с чаем на тумбочку, — Температура спадать должна, а ты ее, наоборот, повышаешь.

— Но мне холодно, — пожаловался мальчишка.

— Знаю, зайчик. Какая температура?

— Тридцать восемь и пять, — отозвался Антоша, — Я уже выпил таблетку. Останешься со мной? Не хочу один сидеть.

В одиночестве ему и правда сидеть не хотелось. Состояние и так оставляет желать лучшего, а если оставаться с самим собой тет-а-тет, то становится только паршивее. И вообще Антону хочется объятий, очень сильно хочется. Они ведь такие уютные и наверняка теплые, самое то для мальчишки, которого мучает озноб.

— Останусь, — сказал Арсений, — Только, пожалуйста, раскройся хотя бы немного.

Антон послушался, стянул с себя одеяло примерно до живота, а потом чуть отодвинулся к стене, явно намекая на то, чтобы Арс сел ближе к нему. Мужчина намек понял, передвинулся и одной рукой обхватил мальчишку за плечо, позволяя ему положить голову себе на грудь. Подбородком Арсений прижался к кудрявой Тошиной макушке, а сам Антон устало прикрыл глаза, но засыпать даже не думал.

— Чай немного остынет, и выпьешь его, хорошо? — Попов старался говорить размеренно и тихо, прекрасно понимая, что, когда человек болеет, слишком громкие звуки его только раздражают.

— Угу. Пап, — начал Антон, — Как думаешь, что все-таки с Ясей стало?

Арсений тихо вздохнул. Этот вопрос Антон задавал ему чуть ли не каждый день, казалось, мальчишка и вправду волновался за девочку. Да вот только ответа на Антошин вопрос Арс дать не мог. Позавчера он, по Антошиной просьбе, попытался связаться с органами и узнать, как там девочка, но ему отказались давать хоть какую-то информацию. И понятное дело, что Тоша переживает, кажется, ему действительно хочется, чтобы в жизни девочки все было хорошо, но что может Попов? Соврать ему, что узнал и все у нее в порядке? Во-первых, врать собственному ребенку — это самое отвратительное, что только может быть. А, во-вторых, какой смысл? Давать ложную надежду, чтобы что? Антон ведь не дурак, да и ему не пять лет, он легко может попросить доказательства, а Арс их предоставить не сможет. Потому приходится каждый раз говорить правду, наблюдать, как разочарованно и грустно блестят глазки этого ребенка. От этого самому мужчине очень больно, но он ничего не может изменить.

— Тош, я по-прежнему не знаю, — сказал Арсений и услышал, как мальчик тихонько вздохнул, — Если хочешь, я могу попробовать снова позвонить, не сейчас, конечно, но может завтра. Только нет никакой гарантии, что мне ответят, понимаешь?

— Понимаю, — отозвался мальчишка.

Какое-то время они сидели молча. Арсений просто осторожно гладил Антона по плечам и спине, и казалось, подросток и вовсе задремал. Да вот только в какой-то момент Антоша чихнул. Оглушительно, громко так. И, казалось бы, чихнул, и чихнул, что с того? Да вот только проблема была в том, что уши при этом пронзило такой невыносимой болью, словно кто-то вогнал в них иглы и попытался разорвать барабанную перепонку. Антон моментально дернулся и ухватился за них, словно это могло как-то уменьшить боль. Но это не помогало. Было очень больно, настолько больно, что, казалось, ещё чуть-чуть, и боль поглотит его полностью. Подросток стиснул зубы, которые начали ныть вместе с ушами. Вернее это не сами зубы ныли, это болезненные ощущения отдавали даже туда. Невыносимо, как же это все невыносимо.

— Что случилось? — обеспокоенно, даже слишком обеспокоенно спросил Арсений.

Все как-то слишком резко произошло, вот в один момент его ребенок практически засыпает, а в другой подскакивает и хватается за собственную голову. И совершенно непонятно, что происходит. Голова у него так сильно разболелась, что ли? Может быть, температура все-таки ещё не спала.

Антон глубоко дышал, почему-то ему казалось, что это помогает быстрее избавиться от отвратительнейших ощущений. Боль отступала, Антоша знал, что она не исчезнет полностью, просто потому что и до этого не исчезала, но хотя бы она прекращала быть настолько сильной и пронзительной. Он медленно отвёл руки от ушей и тут же столкнулся с крайне обеспокоенным взглядом синих глаз. Кажется, папа его что-то спросил, но Антон не услышал, слишком сильно был поглощён болью.

— Что у тебя болит? — став отчего-то серьезнее, поинтересовался мужчина.

— Ничего, все хорошо, — Антон попытался состроить самый честный из всех возможных вид, да вот только было очевидно, что Арсений ему не верил.

И вот это, по мнению подростка, было уже совсем не хорошо. Потому что не стоит папе знать про уши, совсем не стоит. Да вот только как убедить его в том, что все в порядке? Непонятно! Да папа же читает как открытую книгу, он точно догадался, что что-то не в порядке.

— Я же знаю, что ты мне врешь, — покачав головой, сказал Арс, — Правду, Антон, пожалуйста. Я же не навредить, а помочь тебе хочу.

Арсений видел, как Антон закусил губу, явно раздумывая над ответом. Почему этот ребенок пытается от него что-то скрыть — непонятно. Ведь если ему плохо, то нужно искать причину плохого самочувствия и решать ее, а не пускать все на самотек. К тому же самого Арсения ужасно напугало то, как внезапно Антоша подскочил, явно ощущая боль. Это же ненормально, даже во время простуды ненормально, когда боль настолько сильна и неожиданная, что заставляет человека дёргаться и прижимать руки к больному месту. К больному месту… Точно! А Антон ведь не к голове руки прижал, вернее к голове, конечно, но не совсем. Он прижал их к ушам. И почему Арсений сразу не обратил на это внимание? Хотя ясно почему, он просто испугался, не понимая, что происходит с ребенком. А теперь понял. Точно, это точно ушная боль. Да вот только почему же Антон о ней ничего не сказал? Хуже же сам себе сделает.

— Тош, у тебя уши болят? — спросил мужчина.

— Нет, все хорошо, — врёт, Арс прекрасно понимает, что он ему врёт.

— Антон, у тебя болят уши, — утверждая, а не спрашивая, сказал Арсений.

Антон задумался на мгновение, а потом обречённо кивнул. Точно, папа точно умеет читать его как раскрытую книгу. Он знает Антона слишком хорошо, чтобы можно было вот так вот просто что-либо скрыть. С одной стороны, это здорово, когда человек тебя настолько хорошо понимает. А, с другой… С другой, это все, теперь папа точно поведет его к врачу.

— Почему сразу не сказал? — голос Арсения звучал несколько строго, но без раздражения или злости. Да на этого больного чудика прямо сейчас злиться было совсем невозможно, таким несчастным и подавленным он выглядел.

— Я не хочу к врачу, пап, — несчастно так выдал Антошка.

Арсений ласково погладил его волосы. Вот теперь всё встало на места. Да, очень глупо вот так вот пренебрегать собственными здоровьем из-за страха, но, с другой стороны, в целом, это можно понять. И жалко так это чудо, очень жалко. Да вот только Арс прекрасно понимает, что в поликлинику пойти придется, потому что проблемы с ушами — это уже не шутки, там такие осложнения бывают, что и в кошмарах не снилось.

— Зайчик, я знаю, что не хочешь, — возвращая голосу былую мягкость, произнес Попов, — Но выбора особого нет.

— Пап, ну пожалуйста, — это было похоже на откровенное нытье трехлетнего ребенка, но Антон совсем ничего не мог с собой поделать. — Я не хочу.

— Тош, придется, — ласково, но серьезно сказал мужчина, — Я запишу тебя к ЛОРу, сходим узнаем, что не так.

— Давай не будем, оно же совсем не сильно болит, — Антон наткнулся на серьезный взгляд голубых глаз, который ясно дал понять, что нытьем и спорами он ничего не добьется, — Ну хорошо, давай дядю Пашу позовём? А? Пожалуйста!

По неведомой причине Пашка пугал Антона гораздо меньше, чем какой-то неизвестный отоларинголог. То ли потому что Паша каждый раз терпеливо выносил все капризы, то ли просто из-за того, что с ним Антон хотя бы был знаком, но, действительно, мысль о том, чтобы позволить себя осмотреть дяде Паше, пугала гораздо меньше мысли о незнакомых врачах и поликлинике.

— Паша, во-первых, все ещё в отъезде и ты и сам это знаешь, — устало вздохнул Арс, — А, во-вторых, он не ЛОР, конечно, в чем-то разбирается, все-таки врач, но конкретный диагноз именно в этом случае он вряд ли поставит.

— У меня совсем нет выбора? — смотря таким несчастным, затравленным взглядом, пробормотал мальчишка. Арсений осторожно притянул его обратно в объятия, успокаивающе ведя рукой по кудрявым волосам.

— Увы, Антош, — шепнул он, позволяя ребенку ещё теснее прижаться к себе.

***</p>

— Почему из нас двоих у врачей постоянно оказываюсь я? — мальчишка недовольно глядел на приближающиеся двери поликлиники.

Нет, ну вот оно ему разве надо? Не надо, конечно, да вот только попробуй теперь убеди в этом папу. Это ж нужно было так неудачно выдать самого себя. И теперь что? Теперь Арсений чуть ли не под ручку ведёт его к врачу, потому что в одиночку Антоша точно туда не пойдет. У него, даже когда папа рядом, сердце не на месте, а где-то в пятках, дыхание сбивается, словно марафон пробежал, и все тело пробирает дрожь. И в этот раз эта дрожь не из-за температуры, подросток утром жаропонижающее выпил, потому сейчас чувствовал себя, что называется, сносно. Да вот только панику, которая захлестывала с головой и заставляла живот стягиваться тугим узлом, никто не отменял. Он ненавидит врачей!

— Я не знаю, — несколько грустно проговорил Арсений, положив руку на плечо мальчика в ободряющем жесте.

На самом деле Арс бы с удовольствием поменялся с Антоном местами и ходил бы по всем этим докторам, которых его ребенок просто терпеть не мог, самостоятельно, да вот только невозможно это. И все, что может Арсений — это оставаться рядом. Да, безусловно, его сыну уже четырнадцать лет, возможно кто-то может посчитать это странным, что он везде таскается за ним. Но, во-первых, в поликлинике все равно одного Антона ни один врач не примет, поскольку он несовершеннолетний, а, во-вторых, если Антону так спокойнее, то почему бы и нет? Зачем его оставлять одного, если есть возможность сходить с ним и поддержать?

— Тебе не кажется, что во вселенной должен существовать какой-то баланс? И что этот баланс был нарушен? — как-то нервно сказал подросток, явно стараясь отвлечь самого себя разговором, — В том плане, что количество посещений медицинских учреждений должно быть как-то распределено между людьми. Мне почему-то кажется, что кто-то подкинул мне парочку своих посещений, я тебе гарантирую. Осталось только выяснить, кто это был, и покарать этого человека. Почему вообще из всех людей он выбрал именно меня? Он что, не понимает, что я боюсь?

Арсений вздохнул. Интересные, конечно, у его ребенка рассуждения, хоть и бредовые. Баланс, распределение, и кто, по мнению Антона, этот баланс установил? Да и как можно передать человеку количество, как выразился мальчик, посещений? Глупости это все, конечно глупости. Но, с другой стороны, Арс прекрасно видит и замечает, что этими глупостями Антон просто пытается отвлечься, чтобы не начать бояться ещё сильнее. И наверное это лучше, чем он будет убегать или, упаси боже, плакать. Потому что слез своего ребенка Арсений просто не выносит и становится готов устранить любую угрозу, которая эти слезы вызвала. Да вот только тут-то как раз все и становилось гораздо сложнее, страх — это не та угроза, которую можно устранить, с ним Арсений, к сожалению, не может сделать ничего.

Антошка продолжал нести какую-то ахинею про чашу весов, которая слишком сильно склонилась в его сторону. Арс не перебивал, пусть этот ребенок рассуждает о чем угодно, пока это хоть как-то помогает ему успокоиться. Да вот только чем ближе была стойка регистрации, тем более явной становилась Антошина паника. Он то и дело вытирал потеющие руки о собственные штаны, осматривался по сторонам и вздрагивал каждый раз, когда замечал проходящих врачей и медсестер. Арсений старался не отпускать его плечо, прекрасно помня о том, что ребенок этот и сбежать может. Параллельно мужчина разговаривал с женщиной за этой самой стойкой. Вообще-то Попов записался заранее и теперь ему просто нужно было узнать имя врача и номер кабинета.

— Солнце, ну чего ты? — негромко спросил мужчина, отходя вместе с ребенком от стойки, когда ему наконец сказали в какую сторону идти, чтобы попасть в нужный кабинет.

— Боюсь, — шепотом отозвался мальчишка, — Ты же не отправишь меня туда одного? Пожалуйста, не отправляй меня одного, — с каким-то отчаянием в голосе добавил он.