Арбуз в начале июня (2/2)

— Этого и добиваюсь, — Арсений старался говорить спокойно, хотя состояние ребенка выворачивало всю душу наизнанку.

Мужчина же не слепой, прекрасно видит, что Антон буквально мучается, вливая в себя марганцовку, и эти слезы в зелёных глазах. Тяжело, очень тяжело смотреть на него такого и продолжать буквально принуждать его делать, что сказано, так при этом ещё и хладнокровие сохранять. Жалко этого чудика, очень жалко, но если Арсений поддастся его капризам, то все может стать в разы хуже. Кому станет легче, если токсины начнут всасываться в кровь? А где гарантия, что они уже не начали это делать? А Антон ведь этого явно не понимает, ему просто плохо и он искренне считает, что Арсений делает только хуже. А на объяснения времени нет совершенно, да и не факт, что Антоша вообще будет эти самые объяснения слушать.

Антон начал пить вторую кружку, видимо осознав, что спорить бесполезно, да вот только даже половины не выпил и рванул в ванную, почувствовав, что вот-вот и его вырвало бы прямо на кухне. Арсений подождал минут пять, потом схватил кружку, долил марганцовки, снова наполнив ее чуть ли не до краев и двинулся за мальчишкой вместе с этой самой кружкой в руке. Обнаружился ребенок в ванной, он сидел на полу, прислонившись спиной к спине. Ему четырнадцать, а прямо сейчас кажется таким маленьким и несчастным. И Арсений бы очень сильно хотел обнять и успокоить его, но сейчас не время, сейчас есть вещи поважнее.

— Пожалуйста, не надо, — уже даже не пытаясь сдерживать слезы, простонал мальчик, не отводя глаз от этой чертовой кружки. — Хватит, папа. Я не могу больше.

Попов бы и рад прекратить, самому невыносимо видеть Антошу таким. Слезы ребенка осколками врываются в сердце, ранят его, терзают, заставляют обливаться кровью. И душа… Душа завязывается узлом, тугим-тугим, вовек не развяжешь. Кому больнее: Антону, ощущающему физическую боль или Арсению, боль которого далека от физической, но переносить её не менее тяжело? Арсений — отец, которому больно за своего ребенка. А Тоша — ребенок, которому больно. Как можно сравнивать эти две боли, если они, по сути, взаимосвязаны? Одна непременно влечет за собой другую, также как наступление ночи влечет за собой появление на небе звёзд и луны. Да, эти две боли разные, но они так тесно переплетены между собой, что возможно давно уже стали единым целым. И тяжело, как же сейчас тяжело им обоим.

— Зайчик, я знаю, что тебе не хочется и тебе тяжело, — нельзя давать слабину, нельзя позволить не выпить, но можно попробовать хотя бы немного его успокоить и поддержать, — Но Антош нужно, понимаешь? Нам нужно промыть тебе желудок.

— Не надо, — протянул мальчик, расплакавшись ещё сильнее.

— Антон, пей! — он повысил голос, не хотел, самому паршиво от этого, но повысил. Потому по-другому этот ребенок сейчас совсем не понимает. Совсем.

И Антон начал пить. Медленно, маленькими глотками, то и дело кашляя из-за судорожных всхлипов. Арсений сидел рядом, осторожно поглаживая мальчишку по волосам, по плечу, по спине. Он ведь совсем не хотел быть с ним грубым, но как можно было бы по другому заставить его? Но на самом деле Арс осознал, что если бы Антон и дальше протестовал, то он бы не смог влить в него марганцовку насильно, как грозится. Не хватило бы силы воли, да и страх случайно навредить ребенку тоже бы не позволил это сделать. Потому, наверное, даже хорошо, что его крик имеет воздействие на ребенка, в этом случае это оказалось неожиданно полезным. Ну кто бы мог подумать? Крик оказался полезным, а обстоятельства, при которых он пригодился, просто отвратительными.

***</p>

Сколько они уже так борются? Час? Два? Три? Арсений измотан, а Антон тем более. Но лучше не стало! Конечно, удалось довести все до состояния, когда тошноты нет просто потому что рвать то по сути больше нечем, разве что желчью. Но вообще-то после этого должно было стать легче. Пусть несильно, но хотя бы чуточку! Нет, оно бы, наверное, стало, если бы Арсению удалось дать Антону какой-нибудь сорбент. Но проблема была в том, что организм этого ребенка просто отказывался даже банальный активированный уголь принимать, он буквально тут же выходит обратно вместе с водой, которой его запивали.

И это все, Попов больше ничего не может сделать. Живот у Антона так и не прошел, а сам мальчишка выглядит ещё хуже, чем вначале. Щеки впали, а лицо бледное-бледное, словно не человек, а приведение. И Арсений прекрасно видит, что мальчик хочет спать, но не может, потому что ему все ещё плохо. Антоша просто сидит на полу и тихо так поскуливает, прислонившись головой к плечу мужчины. Глаза прикрыты, но не засыпает и не заснёт. И вот что делает Арсу? Он пытался, правда пытался решить проблему своими силами, но это больше не кажется возможным. Токсины из организма нужно вывести, а без лекарств этого не сделать, да вот только не хочет этот организм лекарства принимать, не хочет.

— Зайчик, ты сейчас не паникуй, пожалуйста, и не кричи, ладно? — тихо шепнул Арсений, осторожно прижимая это маленькое чудо к себе. Антон в ответ издал какой-то звук, но было непонятно, что он означает. — Антош, я сделал все, что мог, но лучше тебе не становится. Нужно скорую вызывать.

Мальчик оторвал голову от плеча мужчины и посмотрел на него. Антон был не в состоянии говорить, а потому просто отрицательно помотал головой, даже не пытаясь сдерживать откровенные рыдания. Он такой замученный, несчастный, а сейчас в зелёных глазах появился ещё и откровенный страх. Боится. Ну конечно же этот мальчишка боится. Он всегда боялся. Но разве у Арсения есть выбор? Теперь его точно нет, до этого была хоть какая-то надежда, что они смогут все решить самостоятельно, пускай и через боль и мучения, а теперь что? А теперь у них не останется другого выхода.

— Тише, мой хороший, тише, — мужчина шептал так ласково-ласково, стараясь успокоить, хотя и у самого сердце было не на месте, — Я знаю, что ты боишься, но я тебя не оставлю одного, слышишь? Все будет хорошо.

Антон бы и рад в это поверить, но сейчас все настолько плохо, что кажется, что хорошо уже не будет никогда. Болит уже кажется не только живот, а вообще все. Конечности ломит от усталости, голова раскалывается от недосыпа, так теперь ещё и страх свернулся клубочком где-то в глубине души и медленно-медленно так ее отравляет. Почему его за последние пару часов так сильно мучают все кому не лень? Собственный организм с этим идиотским отравлением, папа с его марганцовкой, теперь вот ещё и врачи. И хоть кто-нибудь спросил мнение самого Антона? А он ведь так устал, и так сильно хочется закрыть глаза, уснуть хотя бы на часик, а чтобы когда проснулся, — то все хорошо, за окном солнце и летняя жара. Звучит как сказка. А в реальности что? А в реальности только невыносимое, всепоглощающее чувство ужаса, которое медленно овладевает им изнутри, и усталость. Такая сильная усталость, что не передать словами.

— Малыш, у нас с тобой совсем не выбора, — Арсений встал и помог подняться Антону. Конечно обращение «малыш» может звучать неуместно по отношению к четырнадцатилетнему мальчишке, но когда он такой… Когда он такой, то к нему и вправду хочется относится как к малышу, его хочется уберечь, защитить от всех напастей, пусть это и кажется невозможным.

Арс осторожно помог Антону перебраться на кровать в его комнате, просто она была ближе всего. Сколько можно, в конце концов, сидеть на кафельном полу в ванной? Антоша не говорил ничего, просто свернулся на кровати и тихонько плакал. Уйти от него Попов просто не мог, пусть, наверное, и было бы лучше вызывать скорую в другой комнате, чтобы не нагнетать обстановку ещё больше. Но с другой стороны, разве может быть ещё хуже? Хуже уже просто некуда и кажется они оба это прекрасно понимают.

Врачи приехали оперативно, ну хоть что-то, а то Антоша, да и Арсений тоже, если честно, уже просто устали от этих мучений. Нет, конечно, Антон не успокоился, продолжал плакать и не смущали его ни врачи, ни собственный возраст. То ли усталость так сказывалась, то ли боль, которая все никак не отпускала, то ли страх. Хотя лично Арсу казалось, что там все вместе смешалось. Мужчина просто смотрел на свое маленькое чудо, плечики которого тряслись от тихих рыданий и не находил себе места. Ещё и сирена эта нагнетает атмосферу, вызывает ужасные чувства, в такой обстановке кто угодно будет ощущать себя отвратительно и испытывать сильнейшее желание плакать, что уж говорить о мальчишке, который мало того, что мучается от боли, так ещё и до жути, буквально до дрожи боится врачей и всего, что с ними связано? И страшно так Арсу за мальчишку становится. Он кажется таким хрупким, словно фарфор, одно неверное движение и треснет. Нет, конечно, Антон не фарфор, но легче от этого Арсению не становится.

А сам Антоша что? Подвывал и старался не открывать глаз. Больно и страшно. Это единственные два слова которые он может воспринимать. Кажется папа шептал ему что-то, поглаживал, пытался успокоить, но все тщетно. Тоша даже не замечал этих попыток. Он достиг такого состояния, когда ты испытываешь какую-то эмоцию и ни на чём кроме нее не можешь сосредоточиться. Да и боль сильно мешает думать о чем-то хорошем. Кто вообще её придумал? Дурак какой-то, наверное, определено точно дурак. И сирена такая громкая, кажется этот звук запечатается в памяти навечно. Кто-то что-то делает, кто-то его зачем-то трогает, кажется его куда-то везут, но уже так не важно. Глаза открывать не хотелось, судя по окружающим звукам, в больницу они уже приехали, но смотреть на нее Антон не хочет. Совсем не хочет. Он хочет домой и чтобы все это наконец закончилось. И на ручки он тоже хочет, можно его кто-нибудь возьмёт на ручки? Да, ему четырнадцать, и что? Все равно хочет.

Мальчишка не сопротивлялся уже ничему, впрочем, глаз он тоже не раскрыл. Он не пытался убегать или сопротивляться, спокойно позволил взять анализы. Только сопровождалось это все таким скулежом и плачем, что Арсению захотелось наорать на этих людей и сделать так, чтобы они больше не трогали его ребенка. Здравый смысл победил. Не наорал. И слава богу, что не наорал, потому что легче бы от этого никому не стало.

Врачи подтвердили, что это отравление, ну да, а то до этого прямо было непонятно. Собирались промывать желудок, одумались после того, как узнали, что Арс там уже промыл все, что только можно. И хорошо, что одумались, потому что Антон бы явно не выдержал этой пытки ещё раз. Какой-то молодой врач, кажется он вообще аспирант, попытался дать ему активированный уголь. Идиот что-ли? Думает, что если бы им помог уголь, то Попов стал бы вызывать скорую? В этот раз Арсений не сдержался, все-таки наорал, сказывалась бессонная ночь и переживания. Врача заменили. И хорошо, что заменили, потому что у Арсения терпение на грани, а в больнице точно никому не нужен аспирант-калека. Пришла какая-то другая врач, принесла капельницу. Мужчина боялся, что вот сейчас Антоша точно может начать вырываться, но нет, он все также хныкал совсем как маленький ребенок и просто отвернул голову, не оказывая никакого сопротивления. Кажется и вправду слишком сильно вымотался. Женщина ушла, оставив Арса и Антона в палате вдвоем.

Мужчина осторожно присел около ребенка и стал осторожно перебирать волосы на его голове. Тоша разговаривать не желал, но в какой-то момент перехватил рукой, не подключенной к капельнице, руку старшего и сжал ее, словно ища поддержки. Ему просто требовалось ощущать тепло, хотя бы какое-то в этом сером и таком страшном мире. И сколько они так сидели? На самом деле непонятно, но в какой-то момент Антошка расслабился, боль стала сходить на нет, да и сам он вскоре заснул, не отпуская теплой руки Арсения. А сам мужчина даже глаз не сомкнул. Да и как тут заснешь? Вот закончится это все, он убедится, что Антон точно в порядке, там уже и поспать можно будет. А сейчас нет. Сейчас он все равно не заснет.

***</p>

Проснулся Антон ближе к вечеру, но оно и не удивительно, все-таки всю ночь считай не спали. Самочувствие было на удивление неплохим, по крайней мере оно и рядом не стояло с тем, что было ночью. Арсения Антон обнаружил на стуле совсем рядом. Мужчина что-то печатал в телефоне, а потому не сразу обратил внимание на проснувшегося мальчика. Зато Антоша сумел рассмотреть папу во всей красе и выглядел тот, откровенно говоря, очень уставшим. Под глазами залегли тени, да и сами эти глаза были слегка воспаленными из-за бессонной ночи. Ну да, это Тоша поспал, а папа что? А папа не спал и явно не собирается.

— Пап? — тихонько позвал мальчик, и осознал, что во рту у него довольно сильно пересохло. И вправду когда он в последний раз пил? Ах ну да, все что он пил надолго в организме не задерживалось, а потому даже удивляться нечему.

Арсений тут же оторвался от экрана и перевел взгляд на Антошу. Мальчишка выглядел получше, все ещё бледный конечно, но сейчас его хотя бы не мучала боль и он не скручивался пополам, только бы стало полегче.

— Тош, ты как? — обеспокоенно спросил мужчина, пересаживаясь к ребенку и легонько проведя рукой по его голове. Мальчик чуть приподнялся, принимая полусидячее положение, а потом, подумав немного, и вовсе подался вперёд обвив Арсения руками. Попов на объятия, конечно же, ответил и стал осторожно поглаживать мальчика по спинке.

— Пить хочу. — Арс дотянулся до небольшой тумбочки, на которой лежала бутылка воды, чуть отстранился от Антона, помог ему открутить крышку, потому что у мальчишка просто не хватало на это сил. Пил Антоша жадно, словно неделю провер в пустыне, а потом, отложив бутылку в сторону, снова прижался к Арсению.

— А ещё я устал, хотя вроде бы ничего не делал и вообще спал, — произнес Антон, откровенно нежась в таких теплых и уютных папиных объятиях. — И мне тут не нравится, ты же знаешь, что я не люблю больницы. Пап, мы можем домой пойти?

— Пока что нет, чудо мое, — Тоша после этих слов печально вздохнул, — Я понимаю, что ты не хочешь здесь задерживаться, но у тебя было довольно сильное отравление и твой организм сейчас ослаблен, поэтому ты, кстати, и уставшим себя чувствуешь. Если все будет нормально, то завтра к вечеру нас выпишут, а пока что понаблюдают за тобой.

— Знаю я это «понаблюдают», сейчас припрутся и анализы сдавать заставят, а я не хочуууу, — проныл Антоша, утыкаясь лицом в плечо Арсения. Не плакал, нет, он уже достаточно наревелся за все это время, но вздыхал очень печально и трагично.

— Не без этого, — поцеловав мальчика в макушку, со вздохом подтвердил Арс, — Но, Тош, в этом же нет ничего страшного, ну чего ты в самом деле? Не в первый раз уже.

В первый, не в первый. Папе легко говорить, не в него всякими иголками тыкают и кстати об иголках…

— Пап, — истерично прошептал Антон, а сердце заколотилось в разы быстрее, — А они же снова капельницу ставить не будут? Скажи пожалуйста, что не будут, я очень тебя прошу.

Это действительно пугало, тогда он смирился со всем происходящим, просто потому что сил не было совсем. Сейчас же эти силы появились, пусть и немного, и снова давать воткнуть в себя эту ужасную фиговину Антон не намерен. Он будет драться, кусаться или бежать сломя голову. Все что угодно, но только не капельница, только не снова! И вообще он хочет домой, очень-очень хочет. Почему их не могут просто отпустить?

— Не должны, если твой организм уже восстановился в достаточной степени, — сказал Попов и казалось ещё крепче прижал ребенка к себе, — Знал бы ты, как сильно меня напугал, — шепнул мужчина.

Напряжение начало отпускать Арсения только сейчас, да и то не до конца. Осознание того, что вот он Тоша, здесь, живой и относительно здоровый, приносило неимоверное облегчение. Мужчина испугался, действительно испугался, но осознать это в полной мере смог только сейчас. До этого он просто не мог позволить этому страху завладеть собой, а теперь… Теперь его не накрыло с головой, только потому что он ощущал Антона прямо под боком. И, если бы было можно, он бы вообще больше никогда и никуда его не отпускал. Да вот только нереально это, совершенно нереально. Это чудо растет, хочет проводить время с друзьями и это нормально. Да вот только если каждая из прогулка будет оканчиваться чем-то подобным, то Арсений просто не выдержит. Он и так на успокоительных сидит, да и на голове, он уверен, можно найти седину. А ему всего тридцать шесть. Кто бы мог подумать, что быть родителем — это так сложно? А впрочем… Оно того стоит, вот такие бессонные, ужасно напрягающие и до жути пугающие ночи стоят всех тех улыбок, объятий и смеха, которые Арс слышит и видит гораздо, гораздо чаще. И что есть одна такая ночь в сравнении с тысячами счастливых мгновений? Ничто, ничего существенного, просто очередное препятствие, которое впрочем успешно удалось успешно преодолеть.

— Прости, — тихонько ответил Антоша, — Я не хотел тебя напугать.

— Тебе не за что извиняться, — Арс легонько улыбнулся, но Антон этого не видел, потому что все ещё не отрывал головы от плеча мужчины, — Это случайность и она могла произойти с каждым. Хотя я все же даже предположить не могу, что такого вы ели, чтобы результат оказался настолько плачевным.

— Ой, а ты, наверное, ругаться будешь, если я скажу.

Попов после этих слов напрягся. Выходит, Антон знает из-за чего все произошло и, раз он решил, что Арс будет ругаться, то ещё и он прекрасно знал, чем это может аукнуться с самого начала?

— Говори, Антош, даже если и буду ругать, то несильно, — с тихим вздохом сказал Арсений.

— Когда мне плохо стало, я об этом, конечно, не вспомнил, но сейчас… Короче мы это… Арбуз ели, — шепнул мальчишка. — Не все правда, Димка вон не ел, он арбузы не любит, — зачем-то счёл нужным сообщить Антон.

— Арбуз, — нервно повторил Арсений, — Антоша, зайчик мой, скажи мне, пожалуйста, с каких пор у нас арбузы спеют в июне, м?

Седьмое июня на дворе. Седьмое! То что на улице жара стоит, совершенно не значит, что арбузы от этого спеют быстрее. Этот ребенок сведёт Арсения с ума. Все вот это произошло просто потому что Антон решил поесть арбуз. Нет слов, одни выражения. Да и те далеки от литературных…

— Ты сказал, что не будешь ругаться, — тут же поспешил напомнить ребенок.

— Я сказал, что не буду ругать тебя сильно и, если ты не заметил, я этого не делаю. — поправил его мужчина, а Антошка тяжко вздохнул, — Я сколько раз тебе говорил, что фрукты и ягоды нельзя есть, когда для них не сезон? Ты хотя бы представить себе можешь, чем они напичканы, если зреют так рано? Тош, ну головой думать можно было!

— Знаю, глупо получилось.

— Глупо, Антош, очень глупо, — подтвердил Арсений и устало прикрыл глаза.

Арбуз… Обыкновенный арбуз, а сколько последствий. Мужчине они теперь в кошмарах начнут сниться. Но хотя бы Антон чувствует себя лучше. И на том спасибо.