Арбуз в начале июня (1/2)

Окно было открыто настежь. Ночной воздух был прохладным, но не до такой степени, чтобы можно было замерзнуть. Даже наоборот, этот воздух был довольно приятным и приносил, пусть небольшое, но облегчение. Экран телефона тускло освещал комнату, совсем слегка разгоняя тьму. Цифры на экране показывали почти два часа ночи. Поздно, даже учитывая тот факт, что наступило лето и Арсений позволял четырнадцатилетнему мальчику ложиться позже.

На самом деле Антон бы спал, правда спал, если бы состояние не было таким паршивым. По непонятной причине живот словно скручивался узлом, да таким, что его даже развязать невозможно. Он болел где-то посередине, кажется там находится желудок, ну или кишечник, а может поджелудочная? Да откуда подростку это знать? Он что биолог? Анатомия человеческого тела, пусть и входила в школьный курс биологии, никогда мальчишку не интересовала и вряд-ли заинтересует. Все, что он может определить — это то, что живот у него болит, причем достаточно сильно. А уж где конкретно и почему — это уже другой вопрос, ответа на который у Антона нет. Ещё и тошнота. Отвратительный ком, то и дело подступающий к горлу, выхода которому мальчик не давал только благодаря огромным усилиям.

И днём ведь все было так хорошо, замечательно даже. Они с друзьями были в лесу, устроили пикник, купались в речке и главное — без присмотра взрослых. Сами развели костер, у них в компании были ребята постарше, которые пожарили мясо. Антон искренне считал, что одного его папа отпустил только потому что там как раз таки были эти самые парни постарше, с которыми Арс был знаком. Впрочем, оно не слишком то важно, главное, что отпустил. И ведь чувствовали все себя такими взрослыми, самостоятельными и совершенно точно счастливыми. А теперь что? А теперь ему плохо, хотя, Антон бы даже сказал, что не просто плохо, а отвратительно и хреново.

Но плохо ему стало не сразу, он спокойно вернулся вечером домой, общался с папой, рассказывая как здорово они с друзьями провели время, потом успел порубиться в комп. А потом… Сначала появился лёгкий, непонятный дискомфорт. Просто лёгкое недомогание, которое, хоть и было неприятным, но все-таки терпимым. Ложился в кровать мальчишка с мыслью, что все само пройдет и ему не о чем беспокоится, в конце концов, так часто бывает, когда съешь какую-нибудь «тяжёлую» пищу, а он целый день только ее и ел. Не прошло. Следом за недомоганием появилась боль, а за болью пришла тошнота. Хуже ещё и то, что сопровождалось это состояние ещё и усталостью. Ему плохо, очень плохо, но он даже не способен встать с постели и дойти до ванной комнаты, чтобы элементарно умыться. Хотя поможет ли умывание избавиться от тошноты — это большой вопрос. В любом случае, сил хватало только на то, чтобы бездумно листать страницы социальных сетей и изредка писать сообщения Димке, который вместо того, чтобы спать, собрал команду в онлайн игре и двинулся на босса, а теперь считал нужным отчитываться обо всех успехах. Антон бы может и тоже поучаствовал во всем этом, но, как уже было отмечено ранее, он даже с кровати подняться не мог, какая уж тут игра?

Наверное, по-хорошему, ему стоило бы пойти к папе, попросить что-нибудь от живота, да хоть бы и активированный уголь. Но сил не было, равно как и желания будить давно уже спящего Арсения. К тому же, Антоша умудрился найти позу в которой было немного легче. Оказалось, что если лечь на бок и подтянуть ноги ближе к груди, сворачиваясь чуть ли не калачиком, то можно вполне себе сносно существовать. Да, именно существовать, потому что когда человека тошнит, да и в целом состояние такое, будто по нему по меньшей мере стадо слонов пробежалось, то жизнью это никак не назовешь.

Новостная лента, текст сообщений, какие-то мемы и непонятные картинки, — все это вроде перед глазами, но не приносит совсем никакой радости. Хочется спать, но не получится, слишком сильно болит живот, слишком сложно отвлечься от этой боли. И рвотные позывы становятся всё сильнее, контролировать их с каждым разом всё сложнее и сложнее. Нужно встать, нужно, но не выходит. Кажется, что если пошевелиться, то боль станет ещё невыносимее, а она и так отвратительна. Люди осознают всю прелесть тех моментов, когда у них не болит живот, только когда он начинает это делать. Вот и Антон осознал. Его состояние сейчас похоже на пытку, наверное, в каком-нибудь средневековье она была бы очень востребована, по крайней мере, мучений от нее предостаточно.

— Твою ж… — договорить мальчишка не сумел. Это все, сдерживать тошноту он больше не в состоянии.

Антон подскочил с кровати и рванул в сторону ванной, уже даже не заботясь о том, чтобы соблюдать тишину. Какая уж тут тишина, если ему настолько плохо? Сумел добраться до места назначения вовремя — уже хорошо. Тошнота — эта кажется одна из самых ужасных вещей на планете. И ведь он даже контролировать ее не в силах, организм сам пытается вывести наружу все содержимое желудка. И зачем спрашивается? Да хрен его поймёшь, организм этот. Да вот только легче не становится, глаза застилают слезы, а в области живота ощущаются такие спазмы, что хочется скулить, как побитая собака. Чисто рефлекторно мальчишка ухватился руками за собственный живот, будто это хоть как-то могло ему помочь, будто он волшебник и руки должны обязательно исцелить его, убрать эту ужасную боль. Но нет, нет, это так не работает. Ничего не работает. То, что его прямо сейчас больше не рвет, совершенно не означает, что ощущение тошноты пропало. То, что он поднялся с кровати, совершенно не значит, что исчезла слабость. Да он на ногах еле стоит, коленки подрагивают, руки тоже трясутся, а по щекам текут слезы. Сами по себе текут, это не те слезы, которые можно контролировать. Дойти бы до раковины, плеснуть водой в лицо, но для этого нужно выпрямиться, а это сделать прямо сейчас невозможно. Вообще ничего невозможно сейчас сделать, только опуститься на пол, снова поджать под себя ноги. Не легче. Почему-то теперь от этого не легче.

***</p>

Какой-то шум вынудил мужчину распахнуть глаза. Темно, за окном по-прежнему ночь, тогда что это за шум? Сонный мозг обрабатывал информацию медленно, но все-таки пришел к выводу, что кажется это шумит Антон. Нет, был, конечно, ещё вариант, что это кот, который научился прыгать на ручку двери и открывать её, а потому теперь имел возможность выходить из комнаты ребенка, что-то уронил, но Арсений его отмел. Он сонный конечно, но отличить топот человеческих ног от проказ хвостатого в состоянии. И тем страннее была ситуация, ведь Антоша, даже если и вставал ночами воды, например, выпить, то вел себя крайне тихо, чтобы ненароком не разбудить самого Попова. Все таки мальчику уже не десять лет, днём то он периодически ещё может и топает довольно громко, но вот ночами — точно нет. Значит что-то не так, не стал бы Антон нарочно бегать по коридору.

Странное чувство тревоги требовало, чтобы Арсений поднялся с кровати и проверил все ли в порядке. Пусть лучше он пройдется просто так, убедившись, что все в норме, чем останется на месте, а потом выяснится, что Тоше требовалась помощь. Да и какой-то родительский инстинкт не давал покоя. Это довольно странное чувство, когда буквально нутром ощущаешь, что что-то не так, но не можешь понять, что именно. Просто какое-то общее чувство тревожности и волнения, которое не даёт покоя. Наверное, похожее чувство ощущают ну, к примеру, перед экзаменом. Этакий страх перед неизвестностью и переживание из-за возможных последствий и результатов. И контролировать эти ощущения люди не способны, их можно только игнорировать. Но, в случае Арсения, игнорировать собственное предчувствие, особенно когда оно говорит, что происходит что-то не очень хорошее, было вообще не вариантом.

Мужчина поднялся с кровати и двинулся на выход из комнаты. В коридоре было темно, но его глаза были к этой темноте привыкшие, а потому Арс отчётливо заметил две открытые двери: одну в комнату Антона, а другую в ванную. И из ванной доносился тихий то ли скулеж, то ли болезненный стон. Не медля ни секунды, Арсений рванул туда, теперь точно убеждаясь, что с Антоном что-то не так. Свет в ванной не горел, а потому мужчина щёлкнул выключателем, не особенно заботясь о том, что свет больно резанул по глазам и заставлял щуриться. В конце концов, сейчас явно не подходящий момент, чтобы давать себе время привыкнуть к яркому освещению.

— Что случилось? — наверное, это прозвучало слишком громко и с нотками паники, которые Арсений был не в силах контролировать.

Ну а о каком контроле может идти речь, если перед ним на полу сидит ребенок и выглядит он как-то нездорово. Лицо четырнадцатилетнего подростка, да и любого другого человека, точно не должно быть такого непонятного то ли белого, то ли желтоватого оттенка. Да и сидеть чуть ли не в обнимку с унитазом человек тоже не должен. Да у Арсения от этой картины сердце не на месте, оно скачет как бешенное и не даёт сосредоточится на важном — Антоне! Именно поэтому он должен, хотя даже не должен, а обязан, заткнуть эту свою панику и помочь. Паниковать можно будет только тогда, когда его ребенку станет лучше, хотя, наверное, тогда паниковать уже и вовсе не придется.

— Антон, объясни мне пожалуйста, что не так? Я вижу, что тебе плохо. У тебя живот болит? — так и не дождавшись ответа от мальчишки, начал задавать вопросы мужчина. Он заметил, что ребенок прижимает руки к животу, потому выходит, что да, живот у него действительно болит.

Антоша хотел было что-то ответить, но ему это не удалось. Мальчик зажал рот рукой, убрав ее от своего живота, а потом подскочил и снова навис над унитазом. Ребенка пошатывало, это Арс заметил сразу, а потому он просто шагнул к нему, осторожно поддерживая за плечи, чтобы его не повело куда-нибудь в сторону. Не хватало ещё, чтобы в дополнение к тошноте, этот ребенок ещё и свалился, стукнувшись об кафель. Очередного сотрясения им не нужно.

— Стало чуть легче? — обеспокоенно спросил Арсений, осторожно подведя мальчика к раковине и включая воду.

Антон ничего не ответил, только набрал в ладони воды, умылся, а потом прополоскал рот, с отвращением выплюнув воду и скривившись. Состояние все такое же паршивое и нет никакой гарантии, что его не стошнит в третий раз. Живот скручивает все теми же болезненными судорогами и хочется просто выть. Долго так, протяжно, отчаяно выть, надеясь, что когда-нибудь этот кошмар закончится. Ведь не будет он длиться вечно? Не будет, правда же?

— Тоша, я тебя очень прошу, не молчи, а ответь на мой вопрос, — помогая мальчишке выпрямиться, Арсений убрал с его лба челку, которая вся была мокрой. Этот ребенок явно вспотел, хотя оно, наверное, и не удивительно, — Солнце, ну я же переживаю.

— Плохо, пап, — жалобно так протянул Антон, — Мне очень плохо. Живот болит.

Арс вздохнул. Он и сам прекрасно видит, что плохо. Мужчина не то, чтобы был силен в медицине, но его знаний вполне хватало, чтобы предположить, что это, вероятнее всего, отравление. И хуже то, что Арсений без понятия, чем именно этот ребенок сумел травануться, Антон практически целый день провёл вне дома, Попов просто не мог проследить за тем, что мальчишка ест. А если они, не дай бог, в том лесу каких-нибудь ягод или грибов ядовитых насобирали? Нет, мужчина конечно очень надеятся, что у детей хватило ума этого не делать, но все-таки. Хотя тут, конечно, здраво судить не получится, отравление — это такая штука отвратительная, его ведь на самом деле все что угодно могло вызвать. Да даже речная вода! Дети же вроде купались в реке, если Антон умудрился наглотаться этой самой воды в процессе, то удивляться, наверное нечему. Хотя может и не вода виновата, как знать?

— Идём, — Попов осторожно ухватил мальчишку за плечи и повел на выход из ванной.

— Мы куда?

— На кухню, — пояснил Арсений. Тоша отчего-то остановился, не желая двигаться с места и глубоко задышал ртом, словно пытался вдохнуть как можно больше воздуха.

— Плохая идея, — просипел мальчик, поморщившись и снова ухватившись рукой за живот.

— Опять тошнит? — беспокойство в голосе мужчины было уже явным, даже не особо соображающий Антон его уловил.

— Подташнивает, но не настолько, — негромко сказал он.

Мальчик старался звучать увереннее, словно не желая больше показывать папе, что ему прям настолько плохо. Хотя там и показывать не нужно было, Арсений и сам все видел, да и ранее Антоша сам сказал, что ему очень нехорошо, только видимо уже забыл об этом.

— Тут… В другом дело. — пробормотал Тошка, — Я… А ты не мог бы выйти?

Арс на мгновение прикрыл глаза. Этот ребенок умудрился найти силы на смущение. На ногах еле держится, а все равно просит выйти. Нет, Арсений все конечно понимает, но кому станет лучше, если Антон все-таки грохнется? Ванная комната — это место опасное, тут и расшибить себе голову можно.

— Уверен, что не свалишься? — и все-таки, ставить собственного ребенка в неловкое положение Арсений не хотел, а потому был готов выйти за дверь, если будет уверен, что Антон действительно в состоянии контролировать свои движения и удерживать равновесие.

— Уверен, — тихо пискнул мальчишка, а потом согнулся пополам, считая, что так боль и ужасный дискомфорт уменьшатся. Увы, не уменьшались. — Пожалуйста, папа, выйди.

— Очень прошу тебя, не запирай дверь, хорошо? — услышал что-то между «ага» и «угу» и все-таки вышел, прикрыв за собой дверь.

Хоть он и боялся отойти далеко, мало ли, все же это сделать пришлось. Нужно было срочно дать что-то Антону, что во-первых, промоет желудок, а во-вторых, выведет токсины. Для первого вполне себе подходит раствор марганцовки, она точно была где-то в аптечке, нужно только развести в нужных пропорциях и, что уже сложнее, заставить Антона ее пить. А со вторым… Ну можно попробовать активированный уголь, но далеко не факт, что он поможет, ведь непонятно как давно мальчик ел то, чем отравился, сколько времени прошло и чем это теперь аукнется. Сложно, как же это все сложно. Арсений может официально заявить, что когда его ребенку плохо — это одни из самых худших моментов в его жизни. И, если бы это было возможно, то он бы с радостью перенял участь Антона на себя, да вот только вселенная так не работает. Мужчине остаётся только лихорадочно искать решения и стараться не поддаваться панике раньше времени, а лучше не поддаваться вообще. Он не имеет права паниковать, у него тут чудо, которое вроде уже и не такое маленькое, чувствует себя очень далеко от понятия «хорошо» и Арс лучше не сделает, если начнет заниматься самокопанием и поиском причин. Ему решение сейчас нужно найти, а не причину. И искать это решение нужно как можно быстрее, пока Тоше не стало хуже, хотя куда уж хуже?

Арсений как раз закончил разводить марганцовку, когда на кухню пришел Антон. Двигался он медленно, выглядел плохо, почему-то дышал тяжело, хотя последнее наверное из-за боли. Мальчик просто опустился на стул за обеденным столом, положил голову на прохладную деревянную поверхность, а рукам позволил безвольно свисать вниз. Сил не было совершенно, а состояние не улучшилось от слова совсем.

— Тош, ну ты как? — Арс оказался около него, отложив раствор в сторону. Мужчина осторожно провел рукой по волосам ребенка, отчего Антон прикрыл глаза.

Наверное, в любое другое время он бы замурчал как довольный кот от такой ласки, было в этом жесте что-то такое по-семейному теплое и заботливое. Но сейчас ему было слишком плохо, чтобы радоваться этой заботе. И желание показать, что его состояние лучше, чем кажется на первый взгляд, тоже испарилось. Строить из себя героя, когда папа и сам прекрасно видит настоящую картину, было бы глупо, да и сил на это не хватало.

— Тебе правду или соврать? — и все-таки мальчишка пытался казаться бодрее, не чтобы обмануть Арсения, вовсе нет, а чтобы успокоить самого себя. Ведь если свести все к шутке, то может ему станет легче? Нет? Нет.

— Антош, правду конечно, — Попов буквально не находил себе места, это ужасно, просто ужасно, когда ты видишь, что твой ребенок плохо себя чувствует и никак не можешь сиюминутно решить эту проблему.

— Все хуево, — тут же выдал мальчик, совершенно не стесняясь в выражениях.

— Антон, — наверное, это должно было звучать укоризненно и предупреждающе, но на деле прозвучало мягко и как-то устало. Какой смысл ругаться с ребенком за использование нецензурной лексики, когда она так точно отражает его состояние?

— Что? — мальчишка попытался улыбнуться, но вышло как-то жалко, — Это горькая правда, а она всегда лучше, чем сладкая ложь, — надо же, он ещё и шутить пытается. Антошка однако оптимист, ничего не скажешь. Кто бы только сказал, как Арсу в этого оптимиста влить просто коллосальное количество раствора марганцовки — это вопрос.

— Выпрямись, пожалуйста, — мягко попросил Арсений, а потом поднялся, перелил часть жидкости в кружку и поставил перед Антоном.

Мальчик действительно оторвал голову от стола и недоверчиво так уставился на кружку перед ним. Папа хочет чтобы он что-то пил? Его желудок совсем недавно ясно дал понять, что не намерен держать в себе вообще ничего, будь то вода или пища, так что же тогда папа от него хочет? Или это тоже часть пыток? А может Антоша в средневековье попал, просто ещё не понял этого? Что дальше? Четвертуют? Повесят? Хотя, наверное, даже это было бы гуманее, чем такие мучения.

— Я не буду ничего пить, — возмутился, но вышло как-то совсем слабо, вяло.

— Солнце, нужно, — настоял мужчина, а когда понял, что Антон ничего делать не собирается, то подошёл, сам взял кружку и поднес ее ближе к лицу ребенка, — Антон, я все понимаю, но либо ты пьешь сам, либо я вливаю ее в тебя насильно.

Арсений сам поморщился от своей угрозы, как же это отвратительно звучит, но совладать по-другому с ребенком сейчас попросту не получится. Антоша слишком устал, но почему-то пытается сопротивляться и это существенно усложняет задачу. Да, он может обидится на такое к нему отношения, но лучше обиженный, но здоровый ребенок, чем наоборот.

— Не надо, — мальчишка поспешно отпрянул, скривился от снова подступившего к горлу кома, — Я лучше сам, — тише добавил он, перехватив кружку.

Вкус был отвратительный, но ещё хуже было то, что организм явно был намерен всю эту жидкость тут же вернуть обратно. Антон просто не мог пить! Совсем не мог! И все-таки, через силу, сумел допить эту отвратительную штуку до конца. Отложил кружку, тяжело задышал, стараясь избавиться от тошноты, так ещё и новая волна боли скрутила живот. За что ему все это? Просто за что?

— А теперь давай ещё одну, — кружка была наполнена снова и поставлена перед мальчиком.

— Ты же понимаешь, что меня просто стошнит? — судорожно прошептал он, а в глазах уже чуть ли не слезы стояли. Мало того, что больно и состояние ужасное, так ещё и папа над ним явно издевается. Зачем? Зачем он это делает?