16. Глава Третья. Загадка про Волков и Овец. Часть Шестнадцатая (1/2)
— Ещё разок: како~ое же там было у тебя прозвище, а, новенькая? — последнее слово она презрительно выплёвывает тебе прямо в лицо, даже не прожевав.
Негласная предводительница пятиклассниц смотрит прямо в глаза. Усмехается. Откидывает назад свои длинные русо-рыжие волосы, на уход за которыми наверняка тратится не по одному часу каждый день. Тебе и самой бы хотелось примерно такие же — ну, вместо той ломкой, постоянно топорщащейся, вылезающей во все стороны длинной невзрачной «швабры для мытья окон» (тоже её придумка), которой наградила тебя природа.
Девочка смотрит на тебя свысока. Потом переглядывается со своей сворой.
Посмеиваются.
Твоей обычной практикой игнорирования людей, умением до последнего отмалчиваться и филигранно отточенной (нет) способностью убегать в слезах прямо посреди неприятного разговора кого-нибудь вроде неё не возьмёшь. Это гиблое дело.
Она наклоняется ещё ближе, и тянет почти по слогам, словно для душевно больной, в то время, как улыбка на её противном личике расползается всё шире и шире:
— У меня одна приятельница в твою бывшую школу ходит. Так что не отвертишься, — твоя мучительница снова отворачивается чуть-чуть в сторону, с усмешкой говорит остальным, кокетливо прикрывая ладошкой свой грязный маленький рот: — Ой, её там все знают, девочки.
Хотелось бы поверить, что этот разговор всё ещё о подруге. Вот только говорит она про тебя.
Снова хохот.
Коленки часто-часто трясутся, а твоё крохотное, словно у перепуганного кролика, сердце внезапно начинает выдавать по сто двадцать ударов в минуту, готовясь, кажется, улететь на орбиту.
Дыхание останавливается. Прикованная их раздевающими, выискивающими самое сокровенное (дабы, конечно, это тотчас же раздавить, извратить, изничтожить) взглядами, ты даже пошевелиться толком не можешь. Твои руки мелко-мелко подрагивают. К тому же, ты ощущаешь стремительно нарастающее давление в районе мочевого пузыря. О, боже. Нет.
Пусть лучше будет всё, что угодно, но только не это.
— Скажи-ка это! Скажи, скажи! — опять галдят одноклассницы.
Им даже невдомёк, каких мучений это всё тебе стоило.
Ведь все твои коммуникативные навыки ни к чёрту были и прежде. Порой невероятных усилий стоило просто поднять на собеседника испуганные глаза, а уж промямлить в ответ что-нибудь неразборчивое, чтобы только отстали — вообще предел самых сладких мечтаний. Но всё-таки ты как-то уживалась в окружающем обществе. Тебя никто толком не трогал, да и ты обходила остальных людей стороной. В прошлой школе даже подруг толком не было! И каждый божий день, как на вражеской территории. Где твоя главная, единственная задача: ВЫЖИТЬ.
Жалкое, зачуханное создание.
Когда произошёл Инцидент, после того чёртова праздника, одно время ты даже всерьёз раздумывала о том, чтобы просто взять и вскрыть себе вены осколком любимой кружки. Как здорово, что на тот момент никто тебе ещё не рассказал про самую главную истину. <span class="footnote" id="fn_31578903_0"></span>
Ты больше даже не могла заставлять себя приходить на уроки. Не в этой дурацкой жизни, не после такого разгромного позора уж точно. Всё это оказалось выше твоих жалких, никчёмных сил — влачить своё убогое существование дальше, словно ничего прежде и не происходило. А эти укоризненные, презирающие, переполненные разочарованием или, что куда хуже, поддельной жалостью взгляды преследовали тебя по пятам даже во времена, как правило, довольно короткого, беспокойного и постоянно прерывающегося сна по ночам.
Конечно, официальной причиной перехода в новую школу аккурат в разгар учебного года стало небольшое продвижение по службе у твоего дорогого отца и получившийся в связи с этим переезд в чуть более благополучную часть твоего городишки. Где можно было бы начать с чистого листа, где никто тебя не знает!
Вот только…
Кто-о б мог предположить, что слухами земля полнится?
А между тем, зловещий шепоток в рядах твоих неприятельниц всё продолжает расти, уверенно набирая обороты за спиной Главной Девочки (её имени ты пока что не знаешь):
— Она обоссалась на утреннике в четвёртом классе… хи-хи-хи…
— Настолько огромная боязнь сцены вообще реальна?
— Представь, это видели все: от одноклассников и их родителей до высшей администрации! Было столько народу. Я слышала, приехало даже несколько приглашённых гостей из соседних школ…
— Как только смотрит людям в глаза теперь? Ничтожество.
— Не надо, не надо, девочки! Зачем вы побежали, как всегда, впереди паровоза? — наигранно отчитала своих прихлебательниц будущая главная краса старшей школы. И снова уставилась аккурат на тебя. Акулья улыбочка на её счастливом личике становится только шире. — Пускай она сама нам расскажет. Правда ведь, новенькая?
Твой рот давным-давно пересох, а проклятый язык уже еле шевелится. Это всё из-за страха. Именно поэтому ты даже звука какого-нибудь издать не можешь, а можешь только покорно кивнуть, отдавая себя на растерзание голодной, вечно гогочущей, глупой толпы:
— …
— А правда ли, что твоя кличка в старой школе была «писунья»? И если да, то почему? — с таким великолепным, звенящим, переполненным радостью голосом; изящная, великолепная… она спросила это у тебя, как журналистка местной газеты интервью у какой-нибудь заправской знаменитости.
Вот только славы ты такой врагу бы не пожелала.
Всё тело давно сковало первобытным ужасом.
Ни отмолчаться, ни сбежать теперь не получится. Твой рот, язык, твои голосовые связки… они словно уже даже не часть тебя. Это отдельный, не зависящий ни от кого организм, работающий по своим правилам.
Который порождает на свет еле слышное:
— …сать… ихи…
И даже самая главная из мучительниц в рассеянности прислушивается, чуть наклоняя голову и пытаясь разобрать, что же ты там бормочешь.
Тебе приходится повторить на порядок разборчивее:
— Я м-… я могу писать стихи.
«Писунья» же ведь тоже может быть воспринята чуть иначе, в зависимости от ударения, с которым ты произносишь исходное слово?
Ты даже не надеялась на такой фортель. Это всё подсознание, будь же оно неладно! Откуда вообще выползла подобная наглая ложь? Поэзия ведь тебе даже не нравится! Ну… может, только если чуть-чуть.
Девчонки выглядят удивлёнными. А Главная даже сухо поаплодировала. Это неплохо. Ты молодец.
— Тогда, может быть, прочитаешь нам что-нибудь? — Не унимается гордая лидерша. — Так сказать, из своего. А что? Дамы, давайте послушаем.
Сложила руки на груди и выжидающе глядит на тебя. Покачивает головой с осуждением. Во взгляде отчётливо читается: «ну да, ну да, как же…».
Это шах и мат.
— О-они сейчас не со мной… м-мои с-стихи, — чуть слышно бормочешь ты, уже не ожидавшая от себя подобной изобретательности. Ну, вроде бы выкрутилась. И спаслась от неминуемого позора.
— Ох, ну тогда нам с девочками не остаётся ничего другого, кро-оме как… — она чуть тянет время. Медленно опускает плечи и издаёт слишком долгий, нарочито томительный вздох. Станет ли этот ответ признанием их поражения? Возможно ли, что тебя наконец-таки оставят в покое, отпустят домой? — Завтра, то же место, то же время. Почитаешь нам?
На школьном дворе повисает гробовое молчание.
— Или ты у нас лишь на словах акула пера, а как взяться за дело, — холодный, уничижительный смешок. — Простая писунья?
Делать нечего. Приходится согласиться.
Только потому, что на кону твои честь и будущее в этой школе. Ни йеной больше, ни йеной меньше.
Признаться совсем честно, ты никогда до этого не писала каких бы то ни было стихов, ни малюсенькой строчки. И даже не особенно представляешь, как это. Там вроде настроение особое ещё надо, или вроде того, да? И чтобы слова рифмовались друг с другом?
В любом случае, тебе после подобного сон сегодня уже явно не светит. А значит — впереди самая долгая в жизни ночь! И самая, пока что, продуктивная.
…
…
…
Спустя какое-то время, с довольно странными чувствами и очень часто, ты станешь вспоминать свои самые первые, самые неуклюжие, робкие и самые неумелые попытки в стихи. Вот именно что «попытки»: называть их полноценными произведениями язык больше ни разу не повернётся.
Положа руку на сердце, ты понимала и принимала, что они бездарны, едва чуть-чуть от них отошла. Настолько же спокойно и трезво, как наличие снега зимой или что дважды два равняется четырём. Но девочки во дворе на следующий вечер их проглотили с явной охотой: ни то действительно так понравилось это низкопробное месиво слов и рифм, ни то ни одна из них в самом деле не понимала, что это такое, но каждая боялась упасть в грязь лицом перед другими, признавая свою полную некомпетентность в «высоком искусстве». Это был твой, не считая того печального раза, первый и пока что последний опыт выступления перед большой аудиторией, состоящей всецело из скептически настроенных незнакомцев.
Опыт, надо сказать, всё ещё так себе.
И со стихами после этого ты поклялась завязать. Хулиганки, видя отныне в тебе холодную, творческую и немножечко сумасшедшую (а потому, кто его знает, быть может, опасную?) натуру, бросили приставать, действительно оставив в покое. Теперь реально можно убрать всё это ненавистное словоблудие в дальний угол стола, выдохнуть и больше не вспоминать никогда… вот только пару моментов подправить.
Иначе самой тошно.
А дальше, как говорят, слово за слово…
Это стало твоей первой вехой, можно сказать, отправной точкой на очень долгом пути твоего становления, многочисленных творческих исканий и, наконец (лучше поздно, чем никогда!), вступлении в Литературный Клуб.
***</p>
— Утро добрым не бывает, да? — Хоши миролюбиво поприветствовал зашедшего на кухню Электроника, спросонья потирающего глаза и зевающего во весь свой огромный рот. Теннисист как раз забрался на стул, чтобы поставить банку кофе обратно в настенный шкафчик, до которого с его-то размерами ему было бы не дотянуться.
— Ты кофеёк не убирай, я так-то тоже буду… — в очередной раз зевая, вяло произнёс Сыроежкин, и начал лениво потягиваться. — Потом бы надо ещё сходить умыться, но для начала — самое главное.
— Как знаешь, — коротко кивнул Рёма чуть в сторону, протягивая ему искомое. — Чайник там. Только что кипел. Проходи и располагайся.
— Опять поднимают ни свет ни заря, что такое… — парень неспешно достал с мойки любимую кружку. Ополоснул её, лениво изучил на предмет осадка внутри, помыл ещё раз, посмотрел опять, и, судя по скривившейся мине, ему снова что-то там не понравилось. Но заморачиваться по новой ему сделалось лень. Он положил себе пару чайных ложек (с горкой) размолотых зёрен и начал заливать это дело кипятком. — Я, конечно, люблю нашу Ольгу Дмитриевну и уважаю её, но с этими подъёмами даже раньше, чем в нашем Совёнке, она перебарщивает…
Оба с интересом взглянули на висящие над входом часы, на которых время только-только подходило к семи утра.
— Даже не знаю, — теннисист спокойно пожал плечами. — Там, где я провёл крайние пару лет своей жизни, подобное было нормальным.
— А где ты их провёл? — Электроник почесал голову.
— В тюрьме.
— …
Оба помолчали, притом довольно неловко, затем Рёма всё-таки произнёс:
— По-моему, на сей раз инициатива исходила не от вожатой. Нас снова поднимает, — и тут он не смог удержать подобие смешка в своём тихом и ровном голосе. — начальство.
— А-а-а, вот как… — Сыроежкин растерянно огляделся. — Я опять забыл подзарядить своё устройство, наверное. Ну, меня просто Миу минут пять назад толкнула, дальше сказала нечто не очень приличное в адрес этого места, а после добавила: «вставай, одевайся», и, пока я ещё сидел на постели, вышла куда-то по своим делам.
— Серьёзно? — чуть-чуть отпив кофе, Хоши с любопытством приподнял бровь. — Ваш бурный роман всё ещё продолжается? Мне сложно было оценить всерьёз твои шансы с кем-то вроде неё.
Ребята припомнили один крайне курьёзный случай незадолго до Второго Суда, после попойки, когда кое-кому из них следовало стучаться. Электроник отвёл смущённый взгляд, почесал голову:
— Да какой там роман-то, ха-ха… ты всё просто неправильно понял! Я только отдал ей ключ от моей комнаты, потому что уже пару раз чуть его не потерял. Миу тогда попросила его и сказала: «буду приходить, только если чо надо, а так ты всё равно его прое-…» к-хм, потеряешь. И всё. Но почему-то она по-прежнему сильно против, чтобы я спал в незапертой комнате… даже не знаю.
Рёма о чём-то задумался.
— Как думаешь, а зачем тогда нас позвали? — снова спросил Электроник, размешивая ложкой сахар и создавая звон на всё помещение. — Может быть, он хочет собрать нас всех здесь опять и наградить за отлично проделанную уборку? Я был бы так счастлив! Не помню, когда меня в последний раз хвалили за что-то… скорее бы уже народ подошёл! Думаешь, дадут грамоты?
— Я думаю, нам дадут мотив…
— Но ведь у нас уже есть один! — всерьёз забеспокоился Сыроежкин. — Зачем ещё больше? Мне-то казалось, эти штуки выдают только после того, как кого-то убили. И прошёл суд. Вроде, Миу объясняла. Джехи же просто ушла!
Да, в это действительно оказалось трудно поверить. Труднее всего — тем, кто в самом деле её близко знал.
Весть о том, что ещё один из них предпринял (и, вероятнее всего, весьма успешную) попытку покинуть Убийственную Игру, почти никому ничего не сообщив, многих вогнала в ступор. Самые серьёзно настроенные, вроде Моники, мгновенно предложили перерыть сверху донизу весь корабль (нет, глухая тетеря, не перемыть, а перерыть! — слова Севена кому-то из не расслышавших и уже хватающихся за сердце). Но в до блеска отдраенном новом доме старательными поисковыми группами не было обнаружено ни единого следа, ни намёка даже, что тело может быть где-то здесь, а коварный убийца бродит поблизости.
И оставался лишь один здравый вывод: Кан вправду ушла. Пока все были увлечены общим делом, незаметно, оставила их, ничего никому не сказав.
— Вот ведь сучка очкастая, — ругалась тогда Ирума, явно оскорблённая в лучших чувствах. — Обещала обсудить со мной события последней главы бонусной части и съебалась в закат… я ж теперь даже без понятия, стоит переписывать или нет…
Обычно хакер попытался бы возразить, вступиться за подругу и ответить какой-нибудь колкостью на манер самой Миу, но сейчас на нём лица не было. Остальные лишь печально пожимали плечами. А что они ещё такого могли сказать или сделать? Человеком меньше или человеком больше, по факту, мирная жизнь продолжалась…
— Я думаю, Джехи ещё к нам вернётся! И помощь за собой приведёт. Ведь правда же? — по-прежнему не унывал Сыроежкин.
Рёма молча поставил чашку в раковину и вышел.
***</p>
— Как твой подозрительный друг? — Сидящий за одним из столиков Зен даже чуть заметно вздрогнул, когда услышал этот тихий вопрос. Красная, словно варёный рак, Чабашира стояла рядом. Она огляделась по сторонам: почти все были на месте. — Похоже, не хватает только его одного. После вчерашнего Тенко тоже немного волнуется об этом гадком извращенце.
Вчера, после уже вторых подряд не увенчавшихся успехом поисков его сбежавшей подруги, обычно громкий и комментирующий всё подряд Люсиэль действительно не проронил ни единого слова и просто ушёл к себе. Исчезновение уже второго очень близкого человека здорово его подкосило. Это было заметно даже невооружённым взглядом самого невнимательного человека.
Актёр лишь неопределённо повёл плечом:
— Я сегодня постучался к нему, прежде чем отправляться. Мне не ответили.
— Думаешь, он?.. — голос Чабаширы оказался взволнованным.
— Этого мы не дождёмся.
— А чего тогда ждать?
— Что-нибудь вроде… — раздался столь непривычный среди обитателей корабля цокот каблуков по чисто вымытой плитке пола, и Зен вместе со своей собеседницей в числе прочих оглянулись на вход в столовую. Актёр мгновенно утопил своё лицо в обеих ладонях, — …вот этого, я полагаю. Твою ма-ать…
На пороге, оглядывая собравшихся, возникла крайне обворожительная девушка, облачённая в костюм горничной. Её длинные огненно-рыжие волосы (такого же цвета, что и у Севена) доходили почти что до талии. Своими золотистыми зрачками она также напоминала всем пока что отсутствующего Люсиэля. Сейчас во взгляде незнакомки царило абсолютное безразличие:
— Разрешите представиться: Мисс Мэри Вандервуд, Абсолютная Супер Горничная, — говорила она спокойно, отстранённо и тихо. Слова из её рта лились, будто песня. — Я оказалась здесь, дабы поддержать очень близкого для меня человека. Вы можете знать его под именем Севен, Люсиэль или… какая разница. У него ещё множество разных имён одно краше другого и у меня нет времени на то, чтобы вспомнить их все.
Свою речь она вела каким-то очень подозрительным голосом: вроде бы всем весьма хорошо всем знакомым, но чуть более высоким, оттого и неясно до конца, женским или мужским. Горничная чинно поклонилась внимающей публике.
Несколько бесконечно-долгих мгновений народ непонимающе переглядывался.
— Если я всё правильно поняла… это полный пиздец, — Ирума с уважением и состраданием взглянула на сидящую рядом вожатую. Похоже, кроме неё этого сорвавшегося с губ самой старшей из них откровения более никто не услышал.
— Ох, ёпт, — Юри тоже отвернулась чуть в сторону, прикрывая свой рот ладонью.
— Кажется, наш мальчик с головой ушёл в отыгрыш и потерялся там… — едва слышно хихикнула Моника.
Саёри же просто ойкнула.
Словно не слыша здесь и там разносящиеся по толпе тихие возгласы, Мэри Вандервуд сухо продолжила:
— Мой милый друг сегодня не сможет прийти, поэтому я на этом собрании буду вместо него.
Миу громко постучала себя по голове, сурово глядя на «гостью»:
— Ты понимаешь, что ты уже совсем поехавший, всё, блять?!
На что горничная даже не вздрогнула, а лишь, глядя ей прямо в глаза, едва наклонила свою голову набок:
— К кому ты обращаешься?
Ирума пробубнила что-то себе под нос, отвернулась чуть в сторону, вся красная, и затихла.
— Я сейчас ударю его, — негромко промямлила Тенко.
— Спокойствие. Не нужно бежать впереди паровоза, — чуть слышно ответил актёр. — Я первый.
— У нашего Севена что, есть сестрёнка?! А почему я как всегда последним об этом узнал? Её прислали сюда вместо Джехи? — простой, как две копейки, Электроник так ничего и не понял. Он стал активно прихорашиваться, приглаживать свои светлые волосы. Затем обернулся уже к «новой знакомой». — Нужна экскурсия? Давай я тебе всё тут покажу! Начнём мы с моей каю-…
— Кхм, — негромкий кашель от Миу привлёк вдруг его внимание.
— Да что такое? — сердито прошептал Сыроежкин, обиженно сложив руки на груди. — Не нужно мне здесь ревновать. Я просто пытаюсь произвести хорошее впечатление.
— Дело хозяйское, — Ирума лишь, скептически приподняв одну бровь, сухо хмыкнула, — вперёд, ковбой. Только потом, когда узнаешь «её» маленький большой секрет, уже, чур, не жалуйся. Хотя… тебе, может быть, даже понравится.
Растерянно почёсывающий голову Электроник, судя по всему, так ни о чём и не догадался.
Гордо прошествовавшая рядом, Мэри проигнорировала протянутую руку Сыроежкина, без лишних размышлений усевшись на давно ожидавшее её свободное место аккурат между Зеном и Чабаширой. Она очень тихо вздохнула.
— Чува-ак, перестань, — сквозь зубы произнёс вдруг актёр, едва слышно, и осторожно, но настойчиво потряс горе-горничную за рукав. — Всему есть своё место и время. Но здесь нас так друзья не поймут.
— Друзья? — произнесла вдруг Мэри с явной обидой, гордо вздёрнув свой носик. Её лицо выражало презрение. Повисла очень долгая пауза. — Какое милое слово. Удобно же им разбрасываться! Но людям свойственны предательства, знаешь ли. У моего дорогого Люсиэля тоже были так называемые его «друзья». Он как-то об этом рассказывал. Я всё про них знаю. И что по итогу? Его очень близкая подруга вдруг бросила их.
— Чел, Я всё ещё твой друг, — усердно стараясь не закипать, сказал Зен. — Такими темпами, правда, не знаю, надолго ли, — ища помощи, он обернулся на растерянно стоящую ближе всех Чабаширу. — Скажи что-нибудь, а то один я не вывезу…
— Тенко очень неловко здесь находиться! — мгновенно сказала она, прикрываясь руками. — Очень, о-очень неловко!
— Ты точно поймёшь меня, — вдруг горничная потянулась к ней. — Мы обе девочки. Ответь…
— Я больше по ненависти к парням, а не по странным исчезновениям! <span class="footnote" id="fn_31578903_1"></span>
— Я тоже не доверяю людям, ну, кроме моего хорошего друга, — во взгляде у Мэри мелькнуло вдруг нечто странное. — Ведь некоторые из них обращались со мною жестоко, — она сжала ладонь на дрожащей руке Чабаширы. — Ответь, разве тебе неизвестно это гадкое чувство, когда так называемая «самая близкая подруга» вдруг предаёт тебя, и оставляет позади ваше общее прошлое… скажи мне, знакомо ли? А ваша дружба была для неё ценна?! Ты когда-нибудь испытывала подобное?! — воскликнула горничная вдруг «не своим» голосом. Её всю затрясло.
— Э-э-э… — несчастная собеседница сидела, словно парализованная.
Должно быть, её мозг сейчас активно занимался вопросом, может ли она стукнуть девочку? А если эта «девочка» немного не девочка? Но мыслит и ведёт себя, как представительница прекрасного пола… и вызывает сопереживание Тенко… самую малость.
«Здесь всё очень сложно!»
— Прости, тяжёлые времена, — поняв, что дала маху, Мэри заметно смутилась. — Я знаю, на меня иногда находит…
— Да мы уж заметили, — буркнул Зен.
— Спасибо большое за ожида-… ох, твою мать, это вообще что такое, — кажется, никто здесь не заметил, как из динамиков внезапно зазвучал Морти. Но слава тебе, господи, что это всё же случилось, так как терпеть и дальше сплошной парад безумия смогли бы явно не все из собравшихся! — Сходи и переоденься. Это отвратительно.
По затянувшейся подле них долгой и о-очень тяжёлой паузе Мэри смогла сделать вывод, что обращаются к ней:
— Вы оскорбляете мои чувства, молодой человек! Как горничная, я одета вполне подобающе для выхода в люди.
— Кхм, — голос крайне загадочно хмыкнул, будто бы подбирая слова. Похоже, Морти всё же решил поиграть по их правилам, а потому ответил в подобном же тоне. — Но я бы таки посоветовал сменить внешний вид. Ведь ваше нынешнее облачение… оно, мягко говоря, немного не подходит для места, куда мы отправимся. Вы сами поймёте. Поэтому, прошу, не заставляйте меня применять к вам строгие меры.
— Мы что, куда-нибудь пойдём сейчас? — рассеянно поинтересовалась вдруг Тенко, пока горе-горничная, бурча что-то недовольное, встала и направилась к выходу.
— И более того, — фыркнул Морти. Динамики пронзительно скрипнули. — Если остались незаконченные дела, советую доделать их сейчас, быстро. Вам выиграли немного времени! Потому что, возможно, не все из вас уже смогут вернуться обратно. Возьмите с собой планшеты.
— Эй, эй, мы так не договаривались! — заволновалась Ирума. — Что это за хуйня? Что значит: «не все смогут вернуться»?!
— И что значит «возможно»? — куда спокойнее произнёс рядом Рёма.
Динамик предпочёл сохранять гробовое молчание. Однако, чуть подумав, Морти всё же добавил:
— Ожидайте у лифта через пять минут.
***</p>
Вся побледневшая, словно увидела привидение, Саёри обхватила себя за плечи и, глядя перед собой невидящими глазами, мелко-мелко подрагивала в ожидании всеобщей загадочной участи чуть в стороне от всеобщей массы.
Народ уже почти весь ожидал в коридоре. Обстановка и впрямь могла напоминать давящую тишину перед началом любого Суда, да и отправлялись в последний раз они ровно отсюда же.
— Суда ведь н-не будет, п-правда?.. — одними губами чуть слышно пролепетала несчастная девушка, толком не глядя, казалось бы, ни на кого.
Стоящая рядом вожатая собиралась было что-то ответить, успокоить бедняжку, но тут заговорил вдруг Рантаро, и Ольга Дмитриевна, обняв свою любимую книжку, поспешно отошла в сторону:
— Хей. Что с тобой? — Амами искренне улыбнулся, похлопав по плечу Саёри. Он, более всех привычный к подобным вещам, единственный казался сейчас более-менее расслабленным. Хотя, наверняка, это тоже красивый фасад. Не может не быть им. — Держи лучше голову в холоде. Приём-приём!
— Действительно, — осмелилась добавить и Ольга. — Не нужно себе надумывать невесть что! — Она даже ножкой притопнула. — У нас больше никто не погиб, и не погибнет, уверена, так с чего позволять себе эти мысли?! Все беды у нас в голове!
Рантаро быстро взглянул на неё со странным сочетанием жалости и понимания в изумрудных глазах, но отвечать не стал. Вместо этого он вновь посмотрел на Саёри, игриво понизил свой голос:
— Когда наш поход закончится, старший братик сделает тебе такой маникюр, закачаешься! Я ничего не забываю.
Она подняла на него смущённый и чуть заинтересованный взгляд. Страх отступил.
Все трое с интересом обернулись в сторону Электроника, который всё ещё озадаченно шатался по коридору туда-сюда, то и дело спрашивая кого-нибудь, «где новая девочка».
— Может быть, всё же скажем ему? — первым предложил свою мысль очень добрый Рантаро.
Саёри неопределённо повела плечами, дескать, решайте сами, я вмешиваться не стану. Слишком устала для всего этого.
Вожатая немножечко сморщилась:
— Пускай догадается сам. Не очень ведь глупый, пора уже включать голову…
— Ох, чувствую я, это будет весело, — Амами хихикнул. Другие тоже не смогли сдержать проступившей вдруг лёгкой улыбки.
Между тем, в компанию неторопливо вернулся, наконец, Севен, которого снова дольше всех ждали.
— А ты! Ты не видел здесь новенькую?
Тот странно поглядел на Сыроежкина и мотнул головой:
— Кого?
— Ну, эту…
Его незадачливого собеседника вмиг вежливо оттеснил Зен:
— Чел, ты как? Твой срыв накануне… это было немно-ожко крипово. Совсем чуть-чуть Может, хочешь о чём-нибудь поговорить?
— Тенко даже не станет бить тебя! Ну… сразу, по крайней мере. Она постарается.
Люсиэль лишь непонимающе оглядел стоящую перед ним явно взволнованную сильнее обычного парочку, вопросительно изогнул бровь и сухо сказал:
— Вы о чём вообще? Всё в порядке. У кого проблемы? У меня нет проблем.
Убрав руки в карманы, он быстро отошёл куда-то на другой конец «очереди».
— Всё как угодно, но точно не в порядке, блин.
— Да Тенко уже поняла…
— Сигаретку сейчас бы. Ты куришь?
— Что-о?!
— Ладно, — долгий, долгий вздох из динамиков. — Кажется, все уже собрались. Заранее всё же хотел бы предупредить вас: там, куда мы отправимся… внизу связь довольно паршивая. Локальная сеть барахлит. Планшеты лучше возьмите — на них будут приходить оповещения и кое-какие важные сообщения от меня. Каждому индивидуально. Но вот коммуницировать там друг с другом посредствам этих устройств вам будет довольно сложно. Связь где-то на уровне одной палочки или её вообще нет.
Не все поняли часть про «друг с другом». С чего бы это им такая потребность сейчас, если всё время до этого, когда ты хотел что-то сказать человеку, почти всегда ты просто шёл к нему и говорил лично, сам? А переписки оставались лишь привилегией самых ленивых, кому и пары шагов не пройти.
— Спасибо, блин! Но выбора-то у нас всё равно хуй…
Вместо ответа на очередной весьма ёмкий комментарий Ирумы двери лифта с характерным звоном были распахнуты, приглашая гостей.
— Полагаю, делать уж нечего… — Зен первым вдохнул поглубже и заставил себя войти внутрь, послужив всем примером недюжинной храбрости и отваги.
— Но постойте! Мы не дождались…
— Да иди уже, — Ольга Дмитриевна не сильно подтолкнула следом своего верного «воспитанника», устало потирая лоб.
«Когда-нибудь он догадается», — прошептала она себе.
Послышался тихий писк Юри, которой, очевидно, от души отдавили ногу.
— Не стой у меня на пути, — мимо гордо и чинно прошествовала, задрав нос, Моника. Она издевательски улыбалась.
Губы тихони обиженно поджались и дрогнули, но никакого ругательства с её стороны, на удивление всем, не последовало. Юри прикрыла лицо рукой, машинально изучая не такие уж теперь и заметные следы недавних увечий. Да, бинты ей сняли ещё вчера, где-то в разгар генеральной уборки.
Когда лифт уже окончательно поглотил всех своих жертв до последней и, даже не пережёвывая, начал затягивать в его тёмное нутро, сначала самые внимательные, а следом за ними и остальные, заметили кое-какие изменения во внутреннем интерьере. Если конкретнее, с кнопками на панели.
Ранее их было две: «Корабельные Каюты» и «Зал Суда», верх и низ. Обе в тот раз горели зелёным, что, очевидно, значило — лифт может совершать эти передвижения, туда и обратно. Сейчас «Зал Суда» не подсвечен. Видимо, перемещение на данную локацию пока что невозможно. Многие с заметным облегчением выдохнули. Увы, ненадолго.
Ибо зелёненьким загадочно горела другая локация, возникшая между двумя предыдущими, словно из ниоткуда. Должно быть, ранее новую кнопку скрывал в панели какой-нибудь механизм. До поры и до времени.
Однако приятного в нынешнем конечном пункте, судя по всему, будет крайне и крайне мало. Потому что он назывался одним простым словом: «Тюрьма».
Рёма что-то пробормотал. Судя по всему, не очень цензурное.