13. Глава Третья. Загадка про Волков и Овец. Часть Тринадцатая (2/2)
А в голове, как назло, с самого финала суда упорно повторялись одни и те же вопросы.
«Зачем вы стали помогать мне?»
«Почему? Почему?!»
Умом Юри понимала, что те повреждения, которые ей столь заботливо нанесла так ненавистная Моника, на данном этапе были вполне не фатальны. Возможно, позволь остальные позабавиться бывшей Президенту с её «девочкой для битья» ещё чуть подольше, спасать действительно стало бы уже некого.
Но этого не случилось. Так странно.
И они не просто прекратили её экзекуцию, нет (хотя на тот момент Юри было решительно всё равно, что с ней случится). Они оттащили её в лазарет и крайне заботливо оказали первую помощь, все вместе, только Моника и ещё пара человек куда-то ушли.
Именно что «оттащили», да. Сама бы тихоня ни за что сейчас не стала туда идти. Она бы так и осталась полулежать здесь, на этом холодном полу, всеми заслуженно позабытая, прямо в Зале Суда, прислонившись к чужой кафедре, медленно истекая кровью и дожидаясь, когда же жажда вместе с голодом возьмут своё и её тихо не станет.
«Потому что безнадёжному человеку вроде меня не стоит существовать в этом мире».
Но люди вновь не оправдали её ожиданий. Даже теперь.
***</p>
Громкий звонок в её запертую дверь.
За весь этот бесконечный, бессмысленный день их уже было несколько штук. Не так много, но всё-таки.
Обычно Юри и раньше-то могла преспокойно их игнорировать, а уж в своём нынешнем состоянии — подавно пропускала мимо ушей. Разве что, издавала какой-нибудь звук (стучала чем-нибудь или нарочно скрипела кроватью), чтобы дать миру понять, что она всё ещё здесь и пока даже, вроде, жива. Обычно человек ждал немного и уходил, не промолвив ни слова. Тихоню это устраивало.
Но на сей раз гость оказался настойчив. Звонок разрывался уже с десять минут. Она пожалела, что оставила нож где-то в Зале. Надо бы встать.
На негнущихся, затёкших от постоянного сидения в одной позе ногах Юри кое-как доковыляла до двери, а затем осторожно открыла её. Как выяснилось совсем скоро, только чтобы не поверить своим же глазам.
— О, Г-Господи! Что с тобой?! — стоящая перед ней, и без того крайне бледная и заплаканная, Саёри, теперь выглядела так, словно привидение увидела. От удивления она даже едва не выпустила из рук свою странную ношу.
Юри смерила крайне подозрительным взглядом бывшую подругу с головы до пят, машинально потрогала своё забинтованное лицо, а затем едва слышным, севшим из-за слёз голосом она впервые с момента окончания суда произнесла:
— А ты… не знаешь?
— Нет, не знаю…
Ненадолго Юри задумалась: крайне странно, но было непохоже, что собеседница врёт. Врать знакомая ей Саёри вообще не умела, тем более настолько ловко. Поэтому…
— Упала, — стало коротким ответом. Вроде бы, устроившим их обеих.
— Можно зайти? — крайне отрешённо и коротко, что было не в её основном амплуа, всё-таки спросила Саёри.
Юри немного не ожидала подобной реакции, и потому сама не заметила, как отошла в сторону, пропуская гостью. Последнюю вообще не надо было о чём-то дважды просить. Она сама уже подошла к кровати и молча поставила прямо на тумбу своё необычное подношение.
Которым оказался целый, непочатый даже поднос с «милыми» кексиками. Безумно похожими на те, которые раньше пекла им всем Нацуки, только куда более небрежно выполненными (местами и вовсе развалившимися).
— Что это? — тихоня до сих пор не могла переварить весь сюр творящейся с ней ситуации.
— Подарок. Тебе, — всё в той же отчуждённой манере вдруг сказала Саёри. — Обожгла все руки, пока делала их. По рецепту, который она нам оставила. Сегодня на кухне было поспокойнее, и я смогла заниматься там, никому не мешая. Это самый первый раз, когда я вот так что-то делаю, поэтому… они могут быть не особенно хороши. Заранее извини, если так.
— Н-но… з-зачем? — каким-то не своим голосом спросила Юри. Она начала замечать, что бинты в районе перевязанного глаза снова становятся влажными. Ноги явно перестали держать тихоню, как полагается, и она опустилась на кровать, слушая участившиеся удары своего сердца.
— Я не собираюсь заменять её или что-то ещё в таком духе, потому что совсем заменить человека, которого больше с нами нет, нельзя. Но знаю, что это всегда тебя радовало. В былые дни Клуба. Я потратила на них полдня, потому что знаю, насколько больно тебе сделала ранее. Это не попытка загладить мою вину, потому что случившееся невозможно загладить и ты едва ли когда-нибудь простишь меня. Мне просто захотелось сделать что-то, что тебя хоть немного порадует, — закончив свой негромкий монолог, Саёри молча уселась рядом, потерянно глядя куда-то сквозь стену.
— Тебе не стоило! Я же… я совсем не тот человек, который хоть чего-то в этой жизни заслуживает, — наконец, заговорила Юри, глядя собеседнице прямо в глаза и уже даже не пытаясь скрыть слёзы из своего голоса. — Я ужасна. Я отвратительна. Дрянь, которой не стоит жить. Потому что… я ведь снова тебя предам, вот увидишь.
Саёри тихо положила голову ей на плечо:
— Я знаю.
Девочки сидели так несколько долгих минут, чуть слышно рыдая, прислоняясь друг к дружке и впитывая живое тепло. Пока они делали это, боль медленно уходила.
***</p>
— И всё-таки, — всхлипнув напоследок, вдруг заговорила Саёри. — я бы очень хотела, чтобы ты их попробовала.
Юри недоверчиво взглянула на поднос с угощением, взяла одно:
— А это… п-правда, м-можно?..
— Они все для тебя. Ешь.
Всё ещё будто чему-то не веря, тихоня осторожно откусила кусочек, собралась бережно покатать его на языке, пожевать…
…но тут же с изумлением выплюнула:
— Что это?! Их же невозможно есть! Они ведь целиком солёные! — Взглянув на помрачневшую подругу, Юри невольно вздрогнула. — Хотя, если ты н-настаиваешь! Я заслужила отведать их все, п-полностью, так что!..
— О чём это ты говоришь? Я делала их точь-в-точь… — собеседница с полнейшим непониманием взяла ближайший к юриному кексик и тоже откусила кусочек, мгновенно повторив жест тихони. — Ничего не понимаю! Т-так быть не должно! Они что, все такие?! Дай-ка сюда!
Глупышка надкусила ещё парочку, совершенно случайных. Результат тот же.
Она опечалилась:
— Ну, это кушать нельзя. Их надо выбросить! Но я по-прежнему не понимаю…
Юри о чём-то задумалась и вскоре произнесла:
— Когда я в последний раз была на кухне, ходила за… в общем, мне надо было… я обратила внимание, что кто-то нечаянно поменял сахар и соль местами. Так как названия на этикетках у них иностранные, вроде бы русские, ты могла и перепутать, потому что брала там, где привыкла, и… в-вот. Ты ведь не очень часто что-то готовишь. А вообще, лучше пробовать…
— Русский сахар, — задумчиво пробормотала Саёри, прислонив палец ко рту.
— Ага.
Они посидели так ещё немного.
***</p>
Чуть позже, на кухне.
— Вечер добрый! А чего это ты здесь делаешь в столь поздний час? — Саёри увидела перед собой приветливо машущего ей Электроника.
Парень, очевидно, страдал от вечернего голода, и решил прогуляться к местному главному холодильнику, чтобы нарезать себе салатик из свеженьких (?) овощей, которых там имелось в достатке. Прямо сейчас он прижимал к груди огромный огурец и два больших помидора. Также на его довольной физиономии, в области рта красовался хорошо различимый след белой жидкости: видно, пил молоко.
— А, э-хе-хе-хе-м-м… привет! — неловко поздоровалась девушка, несущая в руках огромный поднос со «сладостями».
— Стоп. А куда это ты такие вкусности тащишь? — вмиг не растерялся наш Сыроежкин.
— На помойку, — спокойно сказала Саёри.
Лицо собеседника вытянулось:
— Так ведь не годится! Никуда не годится.
— Но… ведь туда выкидывают весь мусор, верно?
— Ты не имеешь права называть подобную красоту мусором! — парень отважно взмахнул рукой, глядя на кексики. — Это ведь ты сама сегодня и приготовила, я вроде видел, правильно?! Не стоит так не уважать собственный труд!
— Но они отвратительны и лишь зря занимают место…
Электроник по-прежнему не сдавался. Он подошёл к девушке, для пущей убедительности положив руку ей на плечо, и решительно начал:
— Послушай! Миу мне всё рассказала. Что в этом вашем, как его… «а-ни-мэ» есть такой популярный штамп, когда очень милая, симпатичная, талантливая, умелая и просто прекрасная, но неуверенная в себе и депрессивная девушка считает творения своих рук простым мусором! Но это не так!
— Чего-о?..
— Так вот! Я собираюсь доказать тебе, что это всё ложь! — Не спрашивая разрешения, отважный Сыроежкин взял лакомство прямо с подноса и откусил почти целую половину.
— …
Саёри молча и с заметной грустью в глазах ждала очевидного результата.
— А я тебе говорила, — с искренней жалостью покачала она головой, глядя, как бедолага с ужасом и агонией в глазах исторгает из себя остатки несчастного кулинарного опуса. — Бедненький.
— Тьфу! Что такое? Как это можно, вообще, есть?! С чем они были, с ядом?! — наконец, смог проговорить парень.
— Русский сахар…
— Что? — Электроник не понял.
— Теперь ты понимаешь, зачем их надо выкинуть?
— Да, — покорно кивнул опечаленный Сыроежкин. — думаю, что вполне.
— Но… я вдруг поняла, — неловко призналась ему смущённая Саёри, по-прежнему держащая злосчастный поднос на руках, — ведь для мусорного ведра это очень много. И потом, кто-то тоже может не так понять и достать их. Ну, вдруг? Я… знаю людей, которые бы так сделали, потому что очень любят всё вкусненькое, — вовремя исправилась она. — Поэтому надо выбросить куда-то ещё, а я пока даже не знаю, где мы выкидываем наш мусор, когда вёдра становятся полными! Свой я всегда подсовывала кому-нибудь ещё, когда складывать становилось некуда…
— А! — Тут же нашёлся парень, оглядываясь по сторонам. — Ты про мусоросжигатель, что ли? Давно б попросила! Сейчас покажу.
Лучащийся от счастья и осознания, что он теперь приносит кому-то огромную пользу, довольный Электроник едва ли не вприпрыжку повёл спутницу дальше, вглубь помещения. Мимо всяких разделочных столиков, мимо полочек и шкафчиков с довольно обширным количеством кухонных приборов и специй на любой вкус, мимо парочки духовок и микроволновок, мимо двери в холодильную и морозильную комнаты, где хранится то, что при более высоких температурах быстрее испортится…
Пока не привёл Саёри к маленькой металлической помятой дверце в конце помещения, которую та раньше даже не замечала. Дверка оказалась настолько скромная, что в неё и заходить надо было, чуть-чуть пригибаясь, чтоб не удариться головой. Внутри же парочку встретило весьма узкое, не шире деревенского туалета, не очень хорошо пахнущее пространство, львиную долю которого занимал большой и широкий старый желоб для мусора.
— Эм-м… а куда эта труба ведёт, любопытно? — с искренним интересом пробормотала Саёри, задумчиво осматривая сие строение. — Никогда раньше таких не видела. Честно-честно! Мы у меня дома оставляли наш мусор на улице, около баков, потом в какой-то день специальная машина приезжала и забирала его.
На что Электроник пожал плечами:
— Куда-нибудь на нижние этажи, очевидно. Которые нам пока не открыты.
— Должно быть, они все завалены хламом, и пахнет там плохо, — сокрушённо покачала головой глупышка. — Прямо, как у меня в комнате, когда я месяцок-другой в ней не прибираюсь. Ну, кроме запаха. Он остаётся нормальный, потому что я много проветриваю.
— Да нет! — Сыроежкин от души рассмеялся, почёсывая свою голову. — Там наверняка есть отдельное просторное помещение, куда всё и сбрасывают, чтобы потом сжечь! Типа печи. Я, вроде, где-то здесь даже заметку видел, на нескольких языках, что она включается в такое-то время, вечером, и работает столько-то. Сейчас уже не вспомнить, где именно. Вот такие дела.
— А-а-а… — Саёри с важным видом покивала, дескать, всё поняла.
— Ну что, выбрасывай эту свою еду, да пойдём? Запах тут весьма неприятный, — он зажал нос.
— Конечно-конечно! — Выйдя из своего задумчивого транса, девушка отправила злосчастные угощения в их самый последний путь. — Прощайте же, мои невкусные кексики…
Какое-то время она с лёгкой грустью наблюдала, как все плоды её усердных стараний исчезают в тёмном зёве чудовища.