9 (1/2)

– Вы так и не пробовали вообразить что-нибудь приятное в тот момент, когда нужно диссоциироваться.

– Мне это не поможет, доктор Лектер, я не хочу убегать, – последнее слово Уильям Густавссон особенно выделил, кривая усмешка появилась на тонких губах. – Мне не понятна стратегия эскапизма и избегания, я должен помнить, что происходит на самом деле.

– Вы сопротивляетесь естественному механизму психологической защиты.

– Я знаю. И от этого еще сложнее.

– Вам хочется хотя бы в этом ощущать контроль? Контроль над своей ненавистью, отвращением, над своими чувствами?

Уильям задумался, серо-голубые глаза чуть затуманились, длинные ресницы совершили взмах.

– Да, – коротко ответил он.

– Что еще позволит вам обрести утраченный контроль? Некоторым людям достаточно контролировать еду в своей тарелке, свой режим дня, свои расходы…

– Я не «некоторые люди», – обреченно вздохнул Густавссон. – Не потому что я ставлю себя выше – или ниже… Я просто…

Он подбирал слова, как кусочки пазла, как стеклышки витражной мозаики, осторожно ступая по крошкам битого фарфора, который впивался в голые пятки, и на полу оставались кровавые кляксы. Он давно перестал фильтровать мысли, высказываемые на приеме у психотерапевта, он не боялся доктора Лектера – оценки, реакции неприятия, сочувствия… Доктор Лектер был холоден и беспристрастен, настоящий хирург.

Хирургам приходится отстраненно воспринимать ситуацию, делать людям больно – чтобы потом те выздоравливали.

– Вы не думали о том, чтобы завести любовника?

Серо-голубые глаза моргнули, взгляд перешел от статуэтки – благородного оленя авторства французского скульптора 19-го века – на мужчину в кресле напротив.

– Зачем?

Уильям по привычке уже успел отловить первую пришедшую в голову мысль, поймал ее, как кот ловит мышь, за хвост когтем, уже успел проанализировать ее значение.

Он сперва подумал не о резонности и смысле… Перед глазами, яркий как вспышка фотокамеры, явился, будто из ниоткуда, образ с копной каштановых волос и веснушками на молодом лице.

– Вам необходимо отвлечься. То, как вы будете скрывать наличие интрижки, позволит вам ощутить власть и сладость тайны, которые вы себе не позволяли.

– Это физически невозможно, – отвечал Уильям, прекрасно понимая, что доктор Лектер уже сделал выводы: что тот вместо отрицания переключился на логику, спрятался за рационализацию, не отказался. – Арман знает обо всем, у меня нет ни минуты, чтобы он не присутствовал в моей жизни – явно или неявно.

– Все возможно – если вы захотите. Подумайте над этим, просто подумайте, не гоните эту мысль.

Уильям не гнал… Он думал.

– Расскажите о человеке, который бы мог вам понравиться?

– Доктор Лектер, я бы не хотел сейчас это обсуждать, мне важнее…

Кого он обманывает! Он пришел на сессию с определенным запросом, который не имел ничего общего с его настоящей проблемой! Он ускользает, прячется, осуждая свой же собственный эскапизм…

Арман начал его раздражать в последнее время намного сильнее, Уильям уже просто не мог выносить аромата его духов, запаха тела, а рвотный рефлекс, казалось бы, навсегда утраченный, вновь поднимал голову и норовил подняться с колен… Он хотел, чтобы доктор Лектер дал ему прикладной совет, какую-нибудь методику для аутотренинга на принятие ситуации, а в итоге пришел к тому, от чего пытался убежать.

Арман стал ему противен, потому что вдруг стал приятен кто-то другой. Раньше, сколько бы де Даммартен не совал член Уильяму в рот, сколько бы ни мял руками его тощую задницу, не хватал за волосы, осторожно, боясь испортить прическу, Уильяму было все равно.

Он искренне думал, что он давно умер, что от него осталась лишь оболочка, ходячий мертвец в обличьи куклы на шарнирах… Оказалось, его сердце умеет биться неровно, не в такт, не по заученному сценарию.

Он вмиг позабыл слова роли, он растерялся и начал падать в пропасть, испугался, что суфлер исчез – и больше не подскажет, как быть.

Он был в рабстве слишком долго, он должен был позабыть о любой возможности выбраться! Он ощущал себя глупым и слабым, он боялся даже думать о том, что его привычный уклад изменится.

Доктор Лектер предложил представлять в моменты близости с де Даммартеном что-нибудь приятное, Уильям надевал маску равнодушия, просто не ведая, что бы вообще он счел приятным.

Теплый лазурный океан, горячий белый песок, покалывающие лицо снежинки, свежий ветер горнолыжного курорта, вкус – и ощущение – во рту чуть черствого, вчерашнего хлеба из грубой муки… А еще он иногда воображал, что Арман мертв, что вдруг не стало рядом мучителя, надзирателя, заботливого хозяина, держащего поводок с золотой цепью, в шею больше не впивается ошейник из телячьей кожи.

– Вы и сами понимаете, что это лишь внутреннее сопротивление. Хорошо, Уильям, мы поговорим об этом, когда вы будете готовы.

– У него теплые руки и добрая улыбка, – вдруг сказал Уильям. – У него взлохмаченные волосы, обычная, самая обычная, чуть поношенная одежда, от него пахнет дешевым гелем для душа.

– Продолжайте.