4 (1/2)

Столы ломились от изысканных яств, пирамидки из бокалов-блюдец с игристым вином искрились в приглушенном свете, блики танцевали на серьгах, колье, брошах и кольцах дам, на запонках и в блестящих от задора глазах господ. Голоса не смолкали, восторженные возгласы с придыханием и притворно сдержанный смех были неотъемлемым звуковым сопровождением званого приема доктора Лектера, фоновым лейтмотивом ярмарки тщеславия, на которой собралась чуть ли ни вся богема Балтимора.

Ганнибал Лектер был не только успешным психиатром, но и бесподобным кулинаром – все без исключения блюда на вечеринке были приготовлены им самим. Каждый гость счел нужным поблагодарить его лично, каждому он приветливо улыбался тонкими губами, лицо-маска при этом оставалась неподвижной, темные глаза смотрели в самую душу подобно рентгену.

– Доктор Лектер! – Арман де Даммартен выплыл из толпы, приподнял бокал с золотистым, как его волосы, вином, выражая почтение хозяину вечера. – Признайтесь, вы пленили демона магическим заклинанием, и он трудится для вас на кухне.

– Вы меня раскусили.

Де Даммартен в прошлом году был признан самым молодым меценатом округа, на его деньги кормились Симфонический Зал и Лирическая Опера, за его спонсорство боролись Балтиморский Художественный Музей и Художественный Музей Уолтерса. Он был хорош собой, умен и обходителен, как безупречная картинка с обложки «Форбс». Идеальной рукой с идеальным маникюром он пригубил вина, улыбнулся идеальными губами на идеально выбритом лице.

– И как вам?

Ганнибал указал взглядом на бокал в руке собеседника, тот усмехнулся.

– Безалкогольное – ужасно, настоящее наказание для ханжей, доктор Лектер, – признался де Даммартен. – Безвкусно.

Последнее слово он особенно выделил, произнес почти шепотом.

– Такова жертва во имя красоты, – многозначно отозвался Ганнибал, удовлетворенный результатом наказания для тех, кто выбрал ненастоящее вино. – Вы хотите жить вечно?

– Я хочу жить долго.

– Понимаю, отцовство накладывает определенную ответственность.

Взор Ганнибала соскользнул с лица мецената вправо, воспитанник де Даммартена, Уильям Густавссон, мгновение спустя приблизился к ним, оба мужчины синхронно повернулись.

– Доктор Лектер, приветствую, – кивнул он. – Чудесный прием, я очень благодарен за приглашение.

Уильям до последнего не хотел идти, но Арман настоял. Каждый раз одно и то же, пустые маски и разговоры, новости, сплетни, пыль в глаза… Он – золотоволосая кукла в картонной коробке, с прозрачной фронтальной стороной, прикрепленный хомутками к задней стенке, и они больно режут запястья и щиколотки, но надо терпеть и не роптать – ибо ему грех жаловаться на свою судьбу.

Пару недель назад он подписал контракт с крупным лейблом, через полтора месяца он солирует с камерным оркестром в местной филармонии, анонсы уже заказаны у топовых агентств, в стриминговых сервисах у него постоянно растет количество прослушиваний – потому что новый музыкальный клип произвел фурор. На его плечах костюм стоимостью c автомобиль, на языке – вкуснейшие закуски и лучшие мировые вина.

Он солгал Арману, что тоже пьет безалкогольное – из солидарности… Уильям никогда не пьянел, его самообладанию мог позавидовать любой хладнокровный психопат, а умению ублажить – любая гейша.

– Мы как раз говорили о цене вечной жизни и молодости, – сказал де Даммартен, зеленые глаза смотрели на юношу. – Я хочу застать день, когда Уильям будет на сцене Бродвея, и ему будет лет так пятьдесят!

– Мистер Густавссон будет на сцене Бродвея намного раньше, – улыбнулся Ганнибал одними губами.

– Конечно, – рука де Даммартена легла на плечо воспитаннику, задержалась на несколько секунд. – Когда ему будет пятьдесят, он будет ходить туда, как к себе домой.

Армана не волновало, что думает Уильям по этому поводу – а для него Бродвей виделся слишком коммерциализированным, слишком массовым, пусть и масштабным и громким. Уильяму больше по душе были классические постановки, оперные и театральные, а не современные мюзиклы – он с большим удовольствием работал бы в парижской опере или Ла Скала, но он вовсе отвык от академического вокала, его исполнение в эстрадной манере было более востребовано.

Чуть позже хозяин вечера оставил их, чтобы совершить очередной обход по залу, де Даммартена увлекли беседой, и он исчез из поля зрения, а Уильям Густавссон был предоставлен сам себе. Блюда, действительно, бесподобны, доктор Лектер прекрасно знает, что делает… Бокал вина был второй по счету, взгляд серо-голубых глаз рассеянно скользил по пространству, пока не зацепился за смутно знакомый образ, как из позабытого сна – каштановую макушку и щуплый, поджарый силуэт.

Уильям моргнул, поднес к носу бокал, но так и не сделал глоток. Сквозь столпотворение гостей в противоположной стороне гостиной доктора Лектера он видел агента Серрета – точнее, его затылок, спину в белой рубашке и подтяжках, узкую талию, круглую задницу в облегающих черных штанах. В руках юноши – поднос с бокалами, на физиономии – белозубая улыбка.

Уильям снова моргнул.

Когда Серрет развернулся вокруг своей оси, позволяя проходящей мимо паре взять подаваемые напитки, Густавссон уже сменил дислокацию, оставив недопитый напиток на столике с закусками, двигался плавно вдоль стены с картинами в темных рамах, крыла фортепьяно, скрипачей, альтиста и виолончелиста, играющих струнный квартет Бетховена номер три.

Лица сменяли друг друга как в калейдоскопе, сквозь гомон голосов и музыку нельзя было различить ничего, если не приближаться вплотную. Участь официанта была незавидная – приходилось постоянно передвигаться по залам… Тонкопалая рука в сером пиджаке потянулась к подносу и забрала бокал, Аллекс на автоматизме кивнул и улыбнулся, его взгляд встретился с взглядом золотоволосого молодого мужчины.

Улыбка агента Серрета стала шире, темные глаза распахнулись от удивления. Тот самый артист, пациент доктора Лектера, тоже его узнал – и смотрел внимательно и прямо.

Аллексу почему-то стало волнительно, галстук-бабочка сдавила горло.

– Добрый вечер! – молвил он.

– Добрый вечер, – отозвался Густавссон и взмахнул длинными ресницами.

Волосы агента Серрета были аккуратно расчесаны, волнистые локоны чуть блестели от средства укладки, падали на высокий лоб, лицо с россыпью веснушек было гладко выбрито, на левой щеке ближе к уху алела едва заметная полоска от свежего пореза. Без бесформенной куртки и мешковатых джинсов он выглядел иначе, его выдавал лишь дерзкий взгляд и прежняя непоседливость.

– Я думал, с вашей профессией не остается свободного времени на подработки в кейтеринге, – сказал Уильям.

Он все прекрасно понял – агент Серрет здесь под прикрытием. Его бы вряд ли кто-то узнал в образе холеного официанта… На этот раз ботинки были другие, черные, сияющие от воска и щетки.

– Я умею совмещать, – улыбнулся юноша. – Но за сегодняшнюю смену мне не заплатят.

Густавссон сделал глоток, посторонился, когда мимо проплыли гости, но и не думал уходить. Аллекс сканировал взглядом толпу, но потом возвращал взор на артиста, тот лишь изредка поглядывал на него, стоя в полоборота.

Они оба были шпионами: Серрет под личиной обслуживающего персонала, а Уильям в несвойственном ему любопытстве и желании это любопытство скрыть. Арман крайне ревностно относился к любому его неформальному общению, даже к вечериночным обмениваниям репликами, на людях оставался вежлив и учтив, но дома высказывал претензии.