8 (2/2)
Куникида крепко сжал блокнот и хотел было броситься внутрь, как ощутил, что земля уходит у него из-под ног. В самом буквальном смысле.
— Чуя-сан! — возмутился Куникида и тут же почувствовал себя снова на твердой земле. — Как это понимать?!
— Не ходи, — сказал Чуя, кивнув на вход.
— Мне лестно твое волнение, но внутри могли остаться люди. Мы не можем их бросить в огне!
— Во-первых, кто это «мы»? А во-вторых, никакого огня нет и не предвидится.
— Что ты такое говоришь? А пожарная тревога?
— Пойдем, сейчас ты и сам все поймешь, — усмехнулся Чуя.
Было в его голосе что-то, что заставило Куникиду подчинился. А может, все дело в том, что Чуя схватил его за рукав и потянул следом. Пожалуй, это даже приятно — когда тебя впервые касается соулмейт, пусть и не напрямую. Прежде Чуя никогда не пытался инициировать контакт, а теперь…
Все же, решил Куникида, перемена странная. Вряд ли Чуя хочет уединиться с ним. Скорее — сообщить то, что нельзя слышать другим. Или показать.
Обычно так поступал Дазай — не уводил в сторону, чтобы уединиться (к счастью!), а с невинным видом вел туда, где они окажутся в самой гуще событий. Например, на месте преступления. Или там, где появится злоумышленник. Похоже, Дазай с Чуей похожи гораздо больше, чем сами осознают?
Чуя свернул за угол. Куникида, преисполненный самых мрачных ожиданий, свернул следом и огляделся. Увы, за углом никого не оказалось.
— Ты хотел мне что-то сказать? Поэтому увел подальше от чужих ушей? — спросил Куникида, повернувшись к Чуе. Вместо ответа тот неожиданно толкнул Куникиду к стене и прижался к нему всем телом — так, что Куникида невольно ощутил… гм… много чего ощутил. Не сказать чтобы все ощущения его радовали.
— Чуя-сан, что ты делаешь? — твердым голосом спросил Куникида, чувствуя, как предательски краснеют кончики ушей. — Не сочти меня ханжой, но не на третьем же свидании! Терпение — добродетель. Ты еще даже не знаешь имен моих родителей. Маму зовут Хиёри, а отца...
Чуя дернул его за волосы на затылке так, что Куникида умолк и наклонил голову. Ему не нравилась спешка, но не строить же из себя даму в беде, вырываясь из рук родственной души.
Куникида уже смирился со своей участью быть насильно поцелованным (он вообще не планировал заходить так далеко до свадьбы) и начал прикидывать некоторые моменты, которые стоит обсудить до свадьбы (например, рамки дозволенного, а то кто знает, чему их там в мафии учат), как Чуя зашипел на ухо:
— Мать твою, о чем ты только думаешь?! Подыграй мне просто, кретин! — Куникида одеревенел: внутренний голос настойчиво подсказывал, что ничему хорошему в мафии не учат. — Да не стой ты столбом, хоть руку мне на плечо положи!
— Так-так… и что я вижу? — раздалось откуда-то сбоку. Этот голос был Куникиде хорошо знаком. — Только посмотри, Ацуши! Наши голубки уже вовсю милуются!
Куникида в ужасе отдернул от Чуи руку и попытался оттолкнуть его, но тот уже отступил сам — неторопливым, ленивым движением — и улыбнулся так, что по спине Куникида прошествовала целая колонна мурашек.
— А вам все неймется, — ядовито сказал Чуя.
— А мы все беспокоимся о Куникиде-куне, правда, Ацуши? — в тон ему ответил Дазай.
— Я… э-м… а-аха, — пробормотал тот, сравнявшись цветом с помидором.
— А вот о тебе, подставка для шляп, беспокоиться некому. Акутагава-кун давно ушел, — продолжил Дазай.
Чуя покраснел так, что мог посоперничать с Ацуши. Впрочем, Куникида был уверен, что у него на щеках тоже пылает румянец.
— А ты, Куникида-кун! Каких-то сорок минут назад ты отчитывал молодежь за неподобающее поведение, а сам?!
— Не нагнетай, Дазай, — сказал Куникида, но тот словно не слышал:
— Что подумает Ацуши? Какой пример с тебя возьмет? Хорошо, что я не взял на это задание Кёку-чан…
Если бы Куникида был верующим, то поблагодарил бога за то, что хотя бы Кёка не стала свидетелем его позора.
— Дазай, прекращай этот балаган.
— Какое еще задание? — отмер Чуя. — Хочешь сказать, что не просто подбил Акутагаву с Накаджимой шпионить за нами? Это было задание? Я знал, что ты больной на всю голову, но об Акутагаве был лучшего мнения.
Дазай улыбнулся:
— Что бы ты понимал, коротышка. Дети развивают навык командной работы. Кому как не учителю знать, как тренировать своих учеников? Ну как, Ацуши, тебе понравилось работать в команде с Акутагавой?
Ацуши покраснел еще сильнее и теперь, бедняга, не знал, куда деть глаза. Впрочем, Куникида тоже старался не встречаться с ним взглядом.
— Зажиматься с Акутагавой под деревом, ты хотел сказать, — поправил Чуя. Ацуши сменил цвет лица с красного на бледно-зеленый.
Взглядом Дазая можно было резать сталь.
— Кто бы говорил… не осуждай других, когда сам не лучше.
Куникида решал, что же лучше: вступиться за Чую (все-таки они практически пара и уже даже обсудили свадьбу) или отправиться в ближайшее кафе (опционально с Чуей), чтобы залить позор виски, когда Чуя сладко улыбнулся, демонстративно облизнул губы и сказал:
— Завидуй молча. — И, повернувшись к Куникиде, сказал: — Идем.
Куникида и не подумал возразить. Остаться с Дазаем, который, кажется, прямо сейчас в кои-то веки размышлял не о самоубийстве, а о том, как бы прикончить Чую (опционально — самого Куникиду), или уйти с Чуей, с которым есть что обсудить? В конце концов, из двух зол всегда выбирают меньшее.
***</p>
Стоило им отойти подальше от остальных и спуститься в подземку, как Чуя повернулся к Куникиде и сказал:
— Извини за то, что там произошло.
— Думаю, раз вопрос пристрастий встал так остро, нам пора их обсудить. Я, например, не одобряю жестокость и причинение боли.
Миловидная женщина, стоявшая неподалеку, с ужасом уставилась на Чую и тут же отошла подальше.
Чуя устало улыбнулся и сказал:
— Сейчас не время и не место.
— Ты прав. А что мы вообще делаем в метро?
— Тут легче затеряться.
— От кого мы прячемся?
— От Дазая с его группой поддержки. Тебе не надоело, что они таскаются за нами, как рыбы-прилипалы?
Куникида огляделся по сторонам, пытаясь заметить встрепанную шевелюру Дазая. Тот, как и сам Куникида, был выше среднестатистического японца.
— И не надейся, не увидишь, — сказал Чуя, — когда ему нужно, он просто мастер маскировки. И то, что он провернул в музее, тому доказательство. Особенно если Акутагава и правда закончил маяться ерундой и ушел.
— Что провернул? — спросил Куникида, всем телом ощущая, что его жизнь ему не принадлежит.
— Пожарная тревога. Это работа Дазая, я уверен. «Птица в небесной синеве».
— Какая еще птица?
— Стратегия, — терпеливо пояснил Чуя. — Отвлечь внимание, создав панику, чтобы прервать важные переговоры или встречу.
— Но причем тут птица? — продолжал недоумевать Куникида. Тем временем подошел поезд, и они вошли в вагон.
— «Птица в небесной синеве» — это название.
— Дурацкое название, — с раздражением сказал Куникида.
— О, Дазай обожает дурацкие названия. У каждой придурочной стратегии этой мумии есть свое название. Неужели ни разу не слышал? Что-то в духе «муха в камышах» или «цапля и черепаха поскользнулись». Так противники не догадаются, что произойдет дальше, но напарник поймет и подстроится под заранее продуманный план. Так, подожди-ка, — Чуя нахмурился и потер пальцами лоб, словно пытался поймать ускользающую мысль. — Ты хочешь сказать, что Дазай твой напарник, но при этом он ни разу не заставил тебя заморочиться запоминанием всей этой херни?! Я тратил недели, чтобы зазубрить все эти идиотские планы и схемы! Нет, я его точно когда-нибудь убью!..
Чуя продолжал ругаться вполголоса, костеря Дазая на все лады, а Куникида вдруг со странной, неожиданной горечью подумал, что, возможно, настоящий напарник, с которым Дазай делился и планами, и стратегиями, был у него только один.
***</p>
Прощание с Чуей вышло скомканным. Тот все еще злился на Дазая, а когда зазвонил телефон, мельком глянул на экран и сбросил звонок. Потом коротко извинился и сошел на следующей же станции. Куникида не стал его останавливать — ему и самому хотелось остаться наедине со своими мыслями.
Похоже, все это время Дазай старался поссорить Куникиду с Чуей, а не свести их вместе, как утверждал. Возможно, его страшили перемены, возможно, он искренне ненавидел Чую или самого Куникиду. Или, что скорее всего, ему просто было скучно, и он развлекался за его, Куникиды счет (а так же за счет Таро-куна и малышки Ханако).
Теперь, когда Куникида это понял, нужно расставить все точки над «ё», не откладывая неприятный разговор в долгий ящик.
Дазай нашелся в офисе — валялся на диване для посетителей, как ни в чем не бывало. Как будто не пытался сорвать уже три свидания Чуи и Куникиды. Впрочем, совести у Дазая отродясь не водилось, поэтому Куникида не удивился его невинно-недоуменному взгляду.
— Я не знаю, зачем ты это делаешь, Дазай, но может уже хватит?
— О чем ты, Куникида-кун?
— О твоем мелочном желании разрушить мою личную жизнь. И жизнь Чуи.
— Я пытаюсь помочь и делаю все, чтобы устроить твою личную жизнь.
— У твоих попыток есть название?
— О чем ты?
— О «Птице в небесной синеве», или черепахе и куропатке, или мухе на болоте, неважно! Важно то, что пожарная тревога в музее сегодня — твоих рук дело.
— Какое необоснованное обвинение, Куникида-кун, — сказал Дазай, вздохнув. — Неужели ты думаешь, что я мог бы…
— Можешь не притворяться, Чуя все мне рассказал.
Перестав изображать из себя святую невинность, Дазай сел на диване, по-птичьи хищно склонил голову набок и чуть нахмурил брови.
— И что же рассказал тебе коротышка в убогой шляпе?
— О твоих планах и стратегиях, о которых ты, между прочим, не говорил мне ни слова!
— Ах, Куникида-кун, тебе не нужно забивать себе голову этой ерундой. А Чую так просто провести, он любую шутку принимает за чистую монету. Такой смешной...
Пренебрежительный тон Дазая неприятно царапнул — Куникида с Чуей были соулмейтами и даже почти поцеловались, несмотря на то, что находились по разные стороны баррикад. К тому же, до июня рукой подать…
— Дазай, я в последний раз повторяю: оставь нас с Чуей в покое. Мы в состоянии разобраться без тебя.
— Совет вам да любовь, голубки, — сказал Дазай. На этот раз в его тоне не прозвучало ни нарочитой радости, ни насмешки, вложенной в слова. Голос его звучал до странности равнодушно — и безжизненно.