Возвращение к блудной дочери (2/2)

— Ты думаешь, ты так хорошо води… Ах ты засранка!

Ли с хохотом сорвалась с места, подрезая какой-то джип, вполне способный переехать их дуэт. Конечно, демону не угрожала смерть от такой ерунды, как мозги на асфальте, но приятного было в этом очень мало, если ты не мазохист крайней степени пришибленности. Эта характеристика точно к Лю не относилась, и он нервно прижался к Амелии поближе, обнимая её за талию.

— Крайне интимные поездки, не находишь? — спросил Лю громко, прям над ухом, — Это был твой план?

Но шлем и шум ветра не способствовали хорошей слышимости. И в ответ Ли громко заорала:

— Чё?

Лю цыкнул и гаркнул ещё громче:

— Ничё!

— А, — отозвалась Амелия.

Она совсем не сбавляла на поворотах, бесконечно лавировала между машинами, проскакивала на жёлтый, так что Лю живо рисовал себе картину, как их сбивает КАМАЗ на перекрёстке, а если они всё же успевают пронестись у него перед носом, то через мгновение уже катятся кувырком по встречке, и чья-то голова сочно хрустит под колесом, как спелый арбуз.

Но вот мелькнула белая табличка, перечёркнутая красным, обозначая конец города, шоссе расширилось, опустело, и всадники устремились к горизонту в медитативном одиночестве. Изредка они догоняли и обходили легковушки с пожилыми старичками за рулём, напряженно глядевшими вдаль, вытягивая тонкую шею. Ещё реже их догоняли юнцы на «клёвых тачилах», начинали обгон, и тогда Амелия прибавляла газ. Если бы в её распоряжении был конь помоложе, она бы им всем показала, но лошадка была, хоть и верной, но бывалой, и приходилось уступать. Лю с забавой чувствовал на себе презрительные взгляды, казалось, даже улавливал хохот, и насмешливо представлял, как бы он себя чувствовал на их месте, в их возрасте. Да, конечно, тоже бы посмеялся над мужичком в тряпье из секонда, прилипшем к своей крутой тёлке на подержанном мотике. Его бы не волновала история мужичка, тёлки и мотика. Чем вызвана эта коллаборация? Он альфонс или подкаблучник? А, может, заботливый партнёр, способный уступать и не ущемляться от таких банальных вещей? А она? Любит его? Использует? А может это вообще не «она»? Почему именно эта модель мотоцикла, почему в таком хорошем состоянии? Его любят? Или это только обложка? Столько теорий можно было бы построить. Романтичных и нелепых. Но это в их возрасте и положении безразлично. Смешнее назвать кого-то идиотом и пустить пыль в глаза. Лю сощурился и уткнулся Амелии в спину: не пыль, но насекомые всё-таки по лицу прилетали.

Несколько десятков километров пролетели незаметно. Приметив знак с изображением пьяной ёлки и табуретки Амелия сбавила скорость и съехала на появившуюся из-за поворота площадку с бетонной беседкой и изувеченным, рассыпающимся от ржавчины, мангалом. На другом конце площадки находился туалет, повёрнутый к лесу передом, к беседке задом. Как можно догадаться по расположению отхожей избушки, место отдыха окружали искусственно высаженные деревья, за годы самовольного взросления приобретшие очертания леса. Довершало картину обрамление из колючих кустов, почти растерявших листья.

— А весной мне тут больше нравилось, — сообщила Ли, снимая шлем.

— Сейчас тоже не плохо, — отозвался Лю. — Пахнет мокрыми листьями, сыростью. Всё-такое яркое и при этом траурное. Парад смерти.

Амелия не ответила. Она давно знала, что Лю всегда уходит в своих ассоциациях куда-то бессмысленно глубоко, что совсем в ней не отзывалось. Впрочем, Ли не могла отрицать, что, благодаря этой глубине, она научилась лучше всматриваться хотя бы поверхность.

— Это что за деревья? — спросила Ли.

— Клён, — Лю поднял с земли желтый лист, — Видишь, листики, как корона.

— А, да, вижу.

— Я очень люблю, когда они прямо красные. Из них, кстати, можно венок сплести.

Лю спустился с насыпи к псевдо-лесу. Амелия заинтересованно полезла за ним.

— Ты же сказал только из красных?

— Что только из красных?

— Ну, венок делать, — Ли потыкала на букет из листьев у Лю в руках, — Ты сказал, любишь красные, можно венок сделать.

— А? — он помотал головой, — Нет, в смысле, из кленовых листьев. Но листьев много надо.

— Тебе помочь?

— Давай. Только ножку подлиннее, листья побольше.

— Окей.

Через минут двадцать Лю водрузил Амелии на голову увесистый и пышный кленовый венок.

— Сфотографировать тебя?

— Да ну не надо.

— Нет, давай сфотографирую.

Нарядившаяся в чёрное Амелия с красно-желтым венком на голове очень походила на клёны с чёрными стволами и горящей огнём листвой. Лю искал ракурс, помогал выбрать позу, и впитывал в себя запахи, звуки, образы. Надолго, а, возможно, навсегда Амелия свяжется для него с осенними клёнами из-за этой случайной поездки. Да, осень. Амелия похожа на осень. Тёмная, готическая, неспокойная. С бесконечными дождями, влажным промозглым холодом, ветрами, перерождающимися в ураганы, срывающие крыши. Не всем по нраву характер осени. Лиственные деревья сгорают на глазах, осыпаются, боятся. Хвойные стоят, не шелохнувшись, уверенные в себе, принимая её выходки с пониманием. Лю всегда считал себя ивой. Но Амелия принесла смерть только плохим его привычкам и убеждениям. Значит, неплохо всё-таки иногда сбросить старую листву.

— Поедем? — спросила Ли. — Или посидим тут немного? Давай посидим немного?

— Давай, — улыбнулся Лю, выбирая место под деревом, — тут хорошо.

— Ага, — Ли бухнулась к нему на колени без предупреждения, Лю еле успел распрямить их до конца. — Будет нашим местом?

— Очередным?

— Ну а чё б нет?

— Ну, да. Пусть будет.

Лю мягко приобнял Амелию, она добровольно поддалась к нему поближе, ткнулась носом в его волосы, вдыхая тот самый запах пшеницы, потерянный много времени назад, и тогда он обнял её покрепче. Поднял к ней лицо, и Амелия сама поцеловала его. Спешить было некуда. Они упивались поцелуем, которого, оказывается, так ждали. Спешить было некуда. Они с нежной опаской, касались лиц друг друга, проверяя, точно ли это по-настоящему. Спешить было некуда, но нетерпение нарастало. Зачастую прохладные на ощупь демоны от возбуждения забавно нагреваются чуть ли не до сорока градусов. Вампиры же имеют довольно низкую температуру тела, которая почти не изменяется. Игра контрастов заводила обоих. Объятия Лю были действительно жаркими, поцелуи Амелии освежали, как мохито в летний полдень. Одежда мешала, её снимали, стягивали и смещали, целуя заветную кожу ключиц, грудь, сжимая пальцы на бёдрах. Лю целовал и посасывал соски, поглаживал живот и спину, медлительно и томно, Амелия же торопила, раздражая его укусами за мочку, которые он терпеть не мог, и разжигая ласками, надавливая пальцами на головку члена при каждом движении кисти. Лю рычал на неё, вежливо прикусывал и упорно продолжал своё, пока Амелия не начала вздрагивать от каждого его поцелуя. Заранее удобно бросив их куртки, Лю теперь ловко уложил на них Амелию, и она живо потянула с него джинсы. Краткая нелепая пауза, в которой узкие кожаные брюки не снимаются через берцы, поиск другой позы, чтобы не возиться со шнуровкой, и синхронный стон, когда Лю наконец-то входит. Ли переполнена восторгом, каждое движение гонит этот восторг по телу, как сердце гонит кровь. Она прерывает стоны на поцелуи, поцелуи — на похвалу, похвалу — на стоны. Лю издаёт звуки иногда урчащие, иногда рычащие, чаще просто молчит, занятый поцелуями в грудь и посасыванием мочек. В голове крутится только «я скучал», удивление от этого чувства, и радость от воссоединения. Странно, что он вдруг так к ней привязался. А, впрочем, почему странно? Разве она не спасла его? Ох, нет, не отвлекайся, Лю, тебе же так хорошо. У Амелии в голове счастливо пусто. Она говорит что-то, не очень зная что именно, но, кажется, очень искреннее.

— Я так скучала… Очень…

— Я тоже… Я… Да… Скучал.

— Я люблю тебя…

— Я… тоже…

Партнёрская любовь у демонов — чувство сложное, даже сложнее, чем у людей. С чего начинается хорошо известная нам любовь? Не родительская, и не дружеская, а та самая? Зачастую с биологических потребностей, которые подсознание стремится удовлетворить даже поперёк нашей воли. Проще говоря, любовь начинается с влюблённости. Она рождается в одно мгновение, и мы ей одержимы. Нам кружит голову. Одно прикосновение пальцев, одно объятие, и ты уже на седьмом небе от счастья. А когда начинаются поцелуи! Ты пьянеешь от них сильнее, чем от стопки водки. И, как все умные пьяные в дрова люди, радостно идёшь нырять в бурные волны секса. Сколько бы мы не оправдывались, не сочиняли лживых историй, сколько бы не выдумывали красивых слов, а влюблённость — простое, примитивное чувство, сравнимое с оленьим гоном. А вот любовь… Хоть ей и предшествует такая эгоистичная плотская эпопея, сама она невероятно удивительна и чудесна, если у тебя хватит сил её обуздать. Все лавры следовало бы отдать ей, но люди ведутся на красные юбки влюбленности, упуская «серую мышь» с характером дикой необъезженной лошади. Зарождается она медленно и годами формируется, чтобы принять свой истинный облик. Любовь — то самое, когда секс — всего лишь бонус, когда ты злишься, аж скрипишь зубами от гнева и думаешь «Никогда разговаривать с ней не буду! Буду, конечно, люблю ведь. Но как же бесит! Но она столько для меня делает. Ах, надо успокоиться!», когда умалчиваешь мелочи, не стоящие конфликта, когда делаешь что-то для неё, не думая о себе, когда уступаешь там, где не уступил бы никому. И все эти уступки, умалчивания, благородства не приносят тебе радости, ты просто знаешь, ради чего делаешь. В любви нет эйфории, неудержимых восторгов. В ней есть «нам сложно, но мы справимся», есть «я могу на неё рассчитывать», есть «она может на меня положиться», есть «мы сделаем это вместе». Это тернистый путь долгих разговоров, слёз, обид, недопонимания, споров, прощения, смирения, принятия или упрямого сопротивления. Препятствия никогда не закончатся. Никогда не наступит «идеально». Но в какой-то момент, что бы вам не пришлось переживать, вы будете точно убеждены, что за спиной не лезвие ножа, а страхующие вас руки. За это стоит ценить любовь. Но до неё мало кто добирается.

Особенно демоны. У них не существует влюблённости. Ничего не подбадривает их на пути к той высшей точке доверия. Лишь высокое самосознание позволит им полюбить.

Они оба соврали. Амелия была лишь влюблена. А Лю ещё не любил. Но ему очень хотелось.

— Теперь можем ехать, — усмехнулся Лю, когда жар остыл и сигареты были докурены.

— К тебе? — нахально улыбнулась Амелия, на самом деле опасаясь всё испортить своим вопросом.

— Естественно. Или ты и после нашей свадьбы будешь жить с Этаном?

— Что ты брешешь, — Амелия пихнула его локтем, Лю засмеялся.

— А не спросишь, как я догадался?

— Я воняю псиной, это очевидно.

На Лю накатил повторный приступ хохота. Амелия демонстративно разозлилась, начала пихаться и вырываться, добиваясь, чтобы её обняли покрепче. Лю удержал, обнял, и они ещё несколько минут наблюдали, как с веток время от времени с еле уловимым щелчком срываются листья, шуршат, задевая соседей, иногда увлекают их за собой, выписывают в стремительном полёте небольшой зигзаг и шлёпаются на поверженных собратьев. Потом оделись и направились назад, на площадку. Лю выклянчил «порулить», вместо шлема нацепив кленовый венок. Мелькали мимо пейзажи — плёнку отматывали назад. И каждый воображал свой саундтрек.

***</p>

Затихшая было квартира снова стала живой и шумной. Лю с Амелией сами производили множество звуков. К ним прибавлялся, не реже раза в неделю, Коди, как и в былые времена. А ещё иногда возникал Этан. Сперва он приходил сугубо «навестить Амелию», с подозрением косился на Лю, и подавал руку только из вежливости. Но время шло, Этан начал у них задерживаться: приём всегда был радушным, еда — вкусной. И рукопожатия сменились крепкими дружескими объятиями. Лю таки оказался не злобным демоном, а настоящим товарищем, способным весело поболтать ни о чём, внимательно выслушать, поддержать. Коди и вовсе попал Этану в строку, хотя, казалось бы, о чём могли говорить врач и механик. Лю бы назвал Этана эдаким добродушным увальнем. Вроде не дурак, но умным тоже трудно назвать. В своей области разбирался хорошо, за её пределами ориентировался как подслеповатый старик: ощупью и житейским опытом. Лучше всего ему подходило слово «простой». Простой в общении, простой в понимании, простой во внутреннем устройстве. С ним легко, понятно и удобно. И Лю отдыхал в его присутствии, наслаждаясь искренней весёлостью и ясными эмоциями.

— И что ты чувствуешь, когда обращаешься? — спрашивал Коди.

— Ну… Что чувствую? — мучительно медленно выговаривал слова Этан. — Чувствую, как обращаюсь.

— Ты что, идиот? — негодовал Коди под смех Амелии.

— Ну почему идиот сразу? Я не знаю! — Этан взмахивал руками, и Лю вздыхал над уроненной вилкой, перепачканной майонезом.

— Что ты не знаешь? Это же ТЫ обращаешься!

— Ну вот ты… Ты чувствуешь, как… — Этан никак не мог придумать, что бы сказать такое, — Ой, отвали! Боль чувствую!

— Вот! — Коди облегчённо выдыхает и принимается записывать что-то в блокнот. — Какую боль?

— Сильную?

— Подробнее?

— Ну… Как будто так вот. Как канаты.

— Какие канаты?

— Ну крутят канаты.

Коди звонко бьёт себя по лбу. Его исследования такими темпами далеко не продвинутся. Амелия хохочет:

— Ты бы его ещё спросил, как у него член встаёт!

— У меня самого встаёт, я без него разберусь, — Коди черкает в блокноте, пытаясь понять, как заставить Этана объясниться.

— А член увеличивается при обращении? — вдруг спрашивает Лю.

— Чё? — не понимает Этан.

— Когда ты обращаешься, член становится больше?

— Э… Ну. Да.

— Хо! — Лю хлопает в ладоши, — теперь я понимаю, почему девушкам так часто нравятся оборотни.

— Ой, ты много таких знаешь? — фыркает Амелия.

— Да вот одна сидит.

Этан замолкал, чувствуя некоторую неловкость от непонимания вопроса и реакции. Оборотни совсем иначе относились ко всяким таким вещам: для них нормально было увидеть друг друга без одежды, ибо грамотное обращение требовало полного обнажения, да и их волкоподобный вид не скрывал гениталии ни коим образом. И оборотни часто забывали, что вне их общины вопрос «увеличивается ли при обращении член» может вообще у кого-то возникнуть, не то, что заинтересовать, рассмешить или смутить.

Темы быстро перескакивали, и никто не пытался их удержать. Бывало по-разному, но часто засиживались до утра. Коди привычно выходил в окно. Этан, зевая и похлопывая себя по щекам, чтобы взбодриться, спускался по лестнице, игнорируя лифт, усаживался за руль подержанного пикапа и укатывал на встречу приоткрывшему первые лепестки небу.

— Пойдём спать? — через зевок, переданный от Этана, спросила Ли.

— А может сходим посмотреть рассвет? — Лю тоже сразу заразился и зевнул.

— Ой, сейчас…? — лениво протянула Амелия.

— Ну, пойдём, Ли.

— Ну… — она покосилась на окно, — ладно. Просто на крышу?

— Я хочу на самую высокую крышу.

— Фу, ехать…

— Воспользуемся демоном, — Лю потянулся и встал. — Давай-давай.

Никто не стал менять домашнюю одежду, Амелия лишь захватила кофту для уюта на прохладном утреннем воздухе. Лю обнял её за плечи, помедлил секунду, четко представляя в голове маршрут, и через мгновение они стояли на верхушке небоскрёба.

— Уф, — Ли вздрогнула у него в руках, — как мерзко это всегда.

— Если бы часто делали — привыкла бы.

— Как ты объяснил? Полёт со скоростью света? Я не думаю, что к этому можно привыкнуть.

Дул прохладный ветер. Почти полная луна выглядывала из-за облаков. Их пушистые бочки, повёрнутые к востоку, осветились нежным желтовато-розовым. С запада же они были тёмно-синие, почти как тучи. Уже довольно светло, но солнца ещё не видать и в помине.

— Он такой последний, — печально произнёс Лю.

— Кто?

— Рассвет.

— Почему? — Ли подобралась к Лю и обняла его за руку.

— Осенью свои рассветы. А этот почти летний. Долгий и нежный. А зимой… Как будто кто-то вспорол солнцу брюхо, и по небу растекается его горячая кровь.

Амелия вздохнула. Она не помнила на что похожи рассветы зимой. Но, очевидно, она ещё успеет на них полюбоваться.

Ты сидишь молчаливо и смотришь с тоской,

Как печально камин догорает,

Как в нем яркое пламя то вспыхнет порой,

То бессильно опять угасает.

Ты грустишь всё о чем? Не о прошлых ли днях,

Полных неги, любви и привета?

Так чего же ты ищешь в сгоревших углях?

О себе не найти в них ответа.

Подожди еще миг, и не будет огней,

Что тебя так ласкали и грели,

И останется груда лишь черных углей,

Что сейчас догореть не успели.

О! поверь, ведь любовь — это тот же камин,

Где сгорают все лучшие грезы.

А погаснет любовь — в сердце холод один,

Впереди же — страданья и слезы.</p>

Оказалось, Лю обладал прекрасным баритоном. Амелия и не подозревала, что он вообще умеет петь. А он пел, и пел чудесно. Выдержав требуемую паузу, Ли пихнула его в бок.

— И ты скрывал?

— Это не любимое моё свойство, — Лю пожал плечами.

— Не любимое? — возмутилась Ли, — Ты прекрасно поёшь. Только опять тоску наводишь. То солнце вскрыли, то любовь сожгли. Ты почему такой?

— Вообще, я думаю, автор дурак.

— Да?

— Да. Это не любовь, а влюблённость. Горит, ты греешься, потом гаснет, и ты плачешь в углу и думаешь, что вся жизнь пропала. А через пару часов разводишь новый костёр.

— Ты не хочешь податься в драматурги?

— Ну тебя, Ли.

Когда они вернулись, желание спать из-за сверхскоростных перемещений потеряло Амелию, а желание есть — нашло. Лю тоже хотел кофе, и не хотел его варить. Потому они отправились на набережную: романтично позавтракать и покормить уточек. По прибытию на место выяснилось, что самая ранняя кофейня открывается в восемь утра, а на часах не было ещё и семи. Пришлось менять план, искать круглосуточный магазин, возвращаться и начинать день с уточек. Вот уточки уже не спали. Уточки плавали, крутились, ныряли, показывая зрителю белые попки и потешно перебирая лапками. Сыпал зёрна в основном Лю, а Амелия уплетала захваченные из магазина чипсы.

Дождавшись наконец кофе и круассанов, насладившись ими и восхитив баристу объёмом потребляемого Лю сахара, парочка направилась домой. Уже пикнул домофон, уже Лю вошёл в подъезд следом за Ли, как оба вдруг замерли, вслушались, напряжённо втягивая воздух.

— Здесь был… — проговорила Ли.

— …вампир, — докончил Лю.

В этом подъезде никогда не было других существ, помимо людей, и появление чужака было странным. Лю, собственно, не знал, почему это должно быть странным. Он лишь ощутил, как напряглась Амелия.

— Ты его знаешь?

— Ох, Лю… Я очень хорошо его знаю.

Они взлетели вверх по лестнице — лифт ждать слишком долго. Под их дверью лежал конверт. Пока Лю оглядывался, Ли схватила конверт, вскрыла и выдернула письмо.

«Моя милая Амели!

Я надеюсь, ты здорова и хорошо себя чувствуешь! Какое хорошее и надёжное жилье ты выбрала. Мне стоило большого труда сюда подобраться. Твой демон не дремлет, всегда на страже.

Буду краток: твой отец вернулся и снова собирает клан. Уверен, ты будешь рада увидеться с ним. Он тебя очень ждёт. Ищи его в вашем семейном особняке. Не забыла дорогу?

С любовью,

Т.»</p>

— Знаешь, я одного тут видел… — начал Лю.

— Сволочь, — прорычала Амелия, растягивая в пальцах бумагу, словно ожидая, что она резиновая.

— Что там?

— На, — она сунула всё в руки Лю.

Конверт был без подписи. Письмо интриговало в высшей степени.

— Что ещё за Т? — Лю поднял глаза от красивых с завитками букв.

— Танис, — Амелия попыталась открыть дверь квартиры, злобно пнула её и полезла за ключами Лю в карман. — Редкостная скотина, державшая меня в подвале вместе с Этаном. Там мы и подружились.

— В подвале?

— Ага, — она со звоном открыла дверь и поторопила Лю войти. — Был у меня мой любимый отец. А потом он сказал «прости, мы все в опасности, мой верный друг позаботится о тебе» и отдал меня Танису. Отдал и исчез. Мне было одиннадцать. Танис посадил меня на цепь в компанию к Этану. Видимо, хотел проверить, кто кого придушит. А мы спали вместе, чтобы согреться. Потом нам удалось сбежать. Я думаю, он просто позволил нам сбежать. Прошли века. Я не знаю, где мой отец. До этого письма не знала. Пидорас.