Четыре (1/2)

Даже если бы я очень постарался, не мог бы сказать, сколько прошло времени, я его физически не ощущал, да и не хотел больше думать о чём-то. Чайки кружили над головой, солнце всё так же медленно скатывалось за горизонт, мы просто целовались, долго и медленно, а я отплывал на волнах собственного рассудка куда-то настолько далеко, где можно просто раствориться. Ощущал себя одним из тех самых спасателей, что через страх и отчаяние, рискуя погибнуть, штурмовали острые волны, пытаясь выйти из бухты, чтобы подарить кому-то возможность жить. Я искал для себя эту возможность. Хотел её украсть. Когда мы всё же отстранились друг от друга, я осел на пятки и упёрся лбом в его грудь.

— Могу я побыть с тобой хоть немного? — Чонгук легко прижимал меня к себе, обхватив одной ладонью за талию, а другой за плечи. Всё ещё так неловко и стеснительно, словно и не было ничего только что между нами. Словно я не человек из костей и кожи, а песочный замок, боящийся дуновения ветра.

— Да, пожалуйста, — в его руках так тепло и кажется, что ничего больше не существует. Почему я чувствую это? Почему так странно? — Если можно, оставайся со мной до конца, — прошептал беззвучно ему куда-то в шею единственную мысль, которая вдруг набатом заскребла мой затылок.

И я пытался не думать, отмахиваться, не придавать значения, задвигать и давить свои чувства яростно и отчаянно. Но не от страха, не потому что боялся их, нет. Просто я не хотел их. Я знаю, куда это приведёт меня, куда приведёт нас обоих.

Одно дело просто разбитое сердце. Разве это не проходит? Да бросьте. Боль и тяжесть не будут вечными. Не существует ничего «навсегда». Навсегда будут только шрамы. Боль, как и всё прочее, в любом случае будет становиться всё меньше, пока ты совсем не перестанешь что-либо чувствовать. Это аксиома. Но… Но совсем другое — знать, что твои чувства могут обрести форму и что, возможно, ты сможешь найти взаимность, что твоё бескрайнее счастье существует, протяни руку и возьми, но оно не может быть твоим. Завтра оно растворится за горизонтом и, возможно, насовсем. А когда знаешь каково это, что ты можешь чувствовать, как сердце может трепетать, а желудок сжиматься, когда тебя могут вот так обнимать, позволяя самому светлому и тёплому забираться в твою душу, разгоняя все страхи и печали, выводя за руку на свет…

Прежняя жизнь больше не сможет существовать. Она всегда будет лишь наполовину.

Я знаю, я всё прекрасно знаю, боже, не нужно ничего говорить. Собственноручно сейчас разрушаю всё то, что так пытался сохранить, всё больше отдаляясь и переставая различать привычное и знакомое.

Всё новое — это хорошо, но не тогда, когда так явно ощущаешь на губах горький пепел.

Если завтра я не проснусь — это значит, что у меня есть только сегодняшний день. И я проведу его с ним, чего бы мне это ни стоило. Есть только этот вечер, это мгновение. Я не хочу и не буду думать, хотя бы сейчас, когда его руки на моей спине и я слышу, как ошеломлённо бьётся сердце в его груди. Как рвётся дыхание.

И мы остались там, проводя вместе, наверное, один из лучших дней в моей жизни.

Я потянул его за руку, неспешно шагая спиной назад, больше не желая прекращать на него смотреть, увлекая за собой, к тому самому большому дереву, чьи корни воссоздали пирс. Мы сидели всё в том же месте, где несколько минут назад я предавался одиноким размышлениям, но теперь совсем близко, почти касаясь друг друга плечами, вдвоём.

Тишина и мягкий плеск воды. Молчание, но почему-то без какой-либо неловкости. Даже просто молчать рядом с ним вдруг оказалось так приятно. Он водил пальцами по корням под нами, восторженно рассматривая всё вокруг, вскидывал голову к небу, следуя глазами за чайками, изучая пышную крону дерева, что раскинулось над нами, и мягко улыбался. Это место, хоть и не было каким-то выдающимся, всё же имело свой шарм, и он его ощущал. А затем Чонгук внезапно хмыкнул, подтягивая к себе ноги, и принялся закатывать брюки, оголяя подтянутые и крепкие икры, на которых я сумел разглядеть ещё один яркий рисунок.

Боже, сколько их у него, о чём они, сколько всего ещё скрыто от чужих глаз?

Тот был такой же яркий и цветастый, как на плече, только на этот раз я чётко мог видеть изображение. Демоническая маска, пугающая, дьявольски улыбающаяся, но изящная и притягательная, пронзённая насквозь длинным самурайским клинком — я заворожённо и глупо пялился на изображение, но спросить так и не решился.

Чонгук снял форменные туфли, аккуратно отставляя их в сторону рядом, и, чуть двинувшись вперёд, опустил ноги в воду.

— Что ты делаешь? — я удивился.

— В каком смысле? — он округлил глаза, — ты что, никогда так не делал?

— Нет, — смутился. Я ведь правда никогда так не делал, даже не задумывался о таком. Почему-то в тот момент мне показалось это странным.

— Что? Серьёзно? — он звонко рассмеялся, прикрывая на мгновение глаза. — Живёшь у океана и никогда не сидел вот так, опустив ноги в воду? Я не верю.

— Эм, ну как-то нет. Не вижу в этом смысла.

— О, боже, Тэхё-ён, — он протянул, закидывая голову, словно услышал что-то невероятно удивительное, — а ну давай сюда ноги.

— Нет, — я отодвинулся.

— Да, — Чонгук шустро подобрался ко мне, весело смеясь и пытаясь поймать мои лодыжки. Это больше походило на игру в «кошки-мышки». Он пытался меня поймать, а я улизнуть. Но честно, мне это нравилось, так легко и непринуждённо, будто мы уже не один раз сидели вот так, как старые знакомые, просто разлучённые на несколько лет.

— Нет, убери руки, не надо, это не смешно, — я пытался вырваться, даже встать, чтобы отбежать, но он оказался быстрее и сильнее. Кто бы сомневался? Хотя чего лукавить, я просто сдался ему. Чонгук подхватил мою ногу, дёргая слегка на себя, кладя себе на колени, стягивая ботинок вместе с носком, а затем расплылся в тёплой улыбке. Боже. Уже к тому моменту я успел подметить, что у него много разных улыбок. Каких-то особенных и неповторимых для других. Он словно разговаривает ими. Показывает чуть больше, чем хочет или может сказать словами. Для всего есть своя. Даже для печали и обиды. Тонкая, одними лишь уголками губ. Мило.

— Боже, у тебя такие изящные и аккуратные пальчики! Очаровательно, — мне машинально захотелось их поджать и скорее спрятать ногу, а Чонгук лишь прикусил губу, сверкая довольными глазами. Стоило ему коснуться оголённой кожи, как меня развезло. Я поплыл от его тёплых рук и нежных поглаживаний.

Я всегда считал ступни чем-то интимным и не самым привлекательным в человеке. Нет, ну, блять, вы только посмотрите на лодыжки любого незнакомого вам человека. Это же далеко не то, что вызывает симпатию и восторженность. Поэтому я норовил вывернуться, стесняясь, но он так их держал, вашу мать, словно что-то драгоценное.

Нельзя таким быть. Таких, как он, просто не может существовать, только если во сне или в книге, которую непременно написала женщина.

Чонгук с лёгким нажимом провёл по лодыжке, оглаживая большим пальцем свод, касаясь и чуть сжимая каждый палец — матерь божья, оказалось, это охренеть как приятно. Дыхание выбило, я почувствовал, как загорелись собственные щёки, а голова налилась свинцом. Лёгкие мурашки побежали по ноге, расходясь по всему телу сладкой волной удовольствия, внезапного, но такого горячего. Он слегка сжал пятку, и в тот момент я понял, что у нас, похоже, много общего с Ахиллесом. Больше, чем хотелось бы. Он так легко и стремительно открыл во мне потаённое слабое и чувствительное место. Пальцы скользнули выше, приходясь по выступающей косточке, слишком трепетно поглаживая, цепляя края брючины и подгибая её.

— Дай вторую, — я словно зачарованный, не думая, выпрямил и протянул ему вторую ногу. Он проделывал всё те же манипуляции, а во мне разгорался пожар, неконтролируемый, жаркий. — А теперь вниз, — он усмехнулся, убирая руки и лёгким движением скидывая с себя мои лодыжки.

Я опустил ноги, и прохладная вода тут же коснулась кожи, отрезвляя, возвращая мой разум на место. Если можно было бы так сказать. С того момента, как он появился, мой разум, кажется, уже давно не на месте.

Мы просидели так, не проронив ни слова, переглядываясь, расслабляясь достаточно долго. Я допил свой ром, пытаясь унять незримое внутреннее волнение, отдаться моменту, чувствовать его рядом и больше ничего. К чёртовой матери все плохие мысли. Любые мысли.

Мне так это нужно. Сейчас. Только он.

Наблюдая за Чонгуком, подмечал много нового, интересного, открывая его совсем по-другому. На меня начало медленно накатывать понимание, проникать куда-то под кожу осознание того, что он другой, совсем не такой, как остальные, что всё, что он говорил и делал, не входило в стандартный набор «склеить на одну ночь», он просто сам по себе такой: искренний, немного неловкий, стеснительный, смотрящий на мир через призму романтизма. Его внешность совсем не отражает его внутренний мир. С виду угловатый, острый, мужественный, маняще-красивый и сексуальный. Да, он и правда очень сексуален. Я это сказал. А внутри, кажется, сокрыта целая вселенная: мягкая, светлая, необожжённая, загадочная и чистая. Теперь мне по-настоящему захотелось узнать его. Противоречивый я человек, нестабильный в своих желаниях. Самому смешно. Да и наплевать.

Позже, чуть притомившись, я позволил себе положить голову ему на колени, упасть и перевернуться на спину, отпуская вообще всё, что ещё мог держать под контролем.

Мы о чём-то разговорились, переходя от одной темы к другой без особого порядка. Всё так плавно текло само собой. С ним так легко и интересно вести беседу. Он остроумный, его истории увлекательные и живые, будто сам переживаешь их с ним, его смех заразителен, а голос…

— О чём задумался? — Чонгук на несколько минут выпал из мира и просто улыбался каким-то своим мыслям, а мне стало безумно интересно — каким.

— А? Да так, о чём-то хорошем, — он склонил голову, разглядывая моё лицо. — Знаешь, я из тех людей, которые… Ну, могут лежать и мечтать часами, представляя и прокручивая в голове разные картинки. Многие не могут без дел, они засыпают, читая, или не спят до тех пор, пока не будут достаточно вымотаны, чтобы просто упасть лицом в подушку и вырубиться в считанные минуты. Люди просто занимают себя чем-то, придумывают себе дела, расписывают день, чтобы быть хоть чем-то отвлеченными, они почти никогда не остаются наедине с самим собой, своими мыслями. Потому что порой жизнь не такая солнечная и радостная, как им хотелось бы. И если об этом не думать, то не так всё страшно. Они боятся остаться в пустой комнате, без возможности ухватиться за что-то, потому что без этого «чего-то» их разум начнёт пожирать их, выдавать то, что они пытаются спрятать за тысячью замков и по возможности никогда не доставать. Я же… я могу лечь и часами думать о том, что делает меня счастливым. Представлять в своей голове сюжеты и события. Вот просто так. Такими, какими я бы хотел их видеть, как бы хотел их прожить, зная, что большинству из них никогда не суждено сбыться. Наверное, я мечтатель. И это часто выбивает меня из общей массы. Вполне возможно, что это не совсем хорошо, но зато… зато я не боюсь того, что может терзать меня.

— Когда ты пришёл, ты сказал, что думаешь обо мне, ты…

— Да, я… Представлял и тебя, — он смущённо улыбнулся, прикрывая глаза, словно прокручивая один из своих сюжетов в голове снова.

— И что ты представлял? — любопытство остро разгоралось где-то внутри. Я хотел знать больше, хотел слышать это.

— Не думаю, что хочу говорить, — Чонгук снова, в сотый раз, залился румянцем.

— Пожалуйста, — я поднял руку и коснулся его подбородка, скользя кончиками пальцев по шее вниз, заставляя его чуть ли не мурлыкать, как кота.

— Я часами представлял… Как… Как коснусь, вот так, твоего лица, — он приподнял ладонь, проводя средним пальцем легонько вдоль линии скул, — почувствую мягкость твоих ресниц, — невесомо коснулся кончиками, заставляя прикрыть глаз, — таких длинных и пушистых. Смогу убрать твои непослушные прядки за ухо, так как ты делаешь это иногда сам. Увижу так близко эти крохотные родинки на твоих губах и носу. Видел, как возьму тебя за руку, — он потянулся вперёд, а я не заставил себя ждать, раскрывая ладонь, вплетая свои пальцы в его, сжимая сильнее, притягивая к груди. В этот момент он выглядел таким счастливым и юным, в глазах светились маленькие яркие озорные огоньки, а улыбка почти не сходила с его лица. Ещё одна. Новая. Как он может так много улыбаться.

Бред. Я так глупо утопаю в нём. Ловлю себя на том, что смотрю на него, касаюсь и теряю всякую связь с реальным. Он. Чонгук. Волшебный.

— Всё так, как ты хотел? — почему я не хочу быть нигде больше? Почему пару прикосновений, пара слов — и моё тело и мои мысли больше мне не принадлежат? Я не могу быть настолько безвольным.

— Нет, — Чонгук поморщился, отрицательно покачивая головой, — это в тысячу раз приятнее и теплее. Я никогда и ни с кем не ощущал себя так. Спасибо, что позволил мне быть здесь с тобой сегодня, — он наклонился и невесомо коснулся губами кончика носа и лба. Я растворялся, окончательно и бесповоротно, чувствуя, как в груди разливается нежность и что-то незнакомое и непостижимое.

— Расскажи мне что-нибудь. Расскажи о местах, в которых был, — я закрыл глаза и просто наслаждался его приятным, чуть хрипловатым, но очаровывающим голосом, который, я уже знаю, будет преследовать меня во снах.

***</p>

Уже давно стемнело, я всё ещё лежал на его коленях, просто не в силах подняться, разглядывая чистое безоблачное небо, пытаясь вглядеться в зияющую пустоту, найти в ней отражение. Ром всё ещё грел изнутри, а свежий океанический воздух остужал щёки, играл листвой, добавляя этому месту звуков и жизни. Вода молчала, будто стараясь не мешать, позволяя нам слышать только друг друга. Я люблю ночь. Люблю то, как она позволяет чувствовать себя укутанным в мягкое одеяло, сглаживая и скрывая все недостатки мира, добавляя смелости мыслям и желаниям, делая всё вокруг больше похожим на вымысел, чем на реальность. Тот самый придуманный рассудком мир, в котором больше хочется жить, чем сбежать. В котором не боишься однажды потеряться.

— А сегодня ведь особенный день, — его пальцы медленно перебирали мои волосы то на макушке, то у виска.

— Почему?

— Видишь вон те две звезды? — Чонгук слегка наклонился, аккуратно ладонью чуть приподнял и отвёл моё лицо в сторону, подхватил покоящуюся на груди руку, сложил её в кулак, оставляя лишь один указательный палец и проводя им по воздуху, указывая на два маленьких, ярких огонька.