Пролог (2/2)
Альфы беснуются из-за того, что над ними так легко расправляются, проникают в дом и ловят как букашек, в то время как местного убийцу так и не поймали. А нерасторопные охранники и не подозревают о том, что наутро перед прислугой предстанет картина с остывшим телом на залитой в крови постели, а на кровати новый подарок для таких же альф, дабы помнили, что есть тот, кто не поскупится наказать за насилие. Чтобы знали, что их ожидает намного страшнее и болезненнее того, что сотворили они. Посмертно и унизительно для их завышенного чувства собственной важности. И для таких же отбросов, возомнивших себя всевышними мира.
— Свинье, скотская смерть, а не вкус ядовитого рая... — перед тем как бесследно исчезнуть в тени, слова растворяются в гробовой тишине очередного умершего дома, а подошва обуви приземляется по лужам из-за проливного дождя. Ему же лучше — смоются следы ночного происшествия.
***</p>
В кабинете звучит еле заметный шум от очистителя воздуха, который должен очищать тот самый воздух, вот только человек, что только прибыл и нагло усевшийся на кожаный диванчик у дубового стола, раскинув ноги и откинув голову, вальяжно потягивает табак, выпуская струйку дыма и ожидая реакции собеседника на новую, но не удивительную, новость. Альфа расслабленно курит, смахивая пепел в прозрачную пепельницу, наблюдая за стоящим сбоку мужчиной, обличённым в классическую чёрную рубашку с закатанными рукавами, что позволяет увидеть мазки тату. Ткань в идеале подчёркивает все перекатывающиеся мускулы на широкой и такой же забитой тату, спине.
— Глаз выдрать можно, — не поворачиваясь, устало, скорее привычно, сообщает мужчина у окна.
— Скажи же, красавчик, — не спрашивая, довольно констатирует, нагло ухмыляясь и поправляя полы насыщенно-красного пиджака, что скрадывается из костюма тройки. Жилет на голое тело без рубашки и прозрачные очки на кончике носа, а так же излюбленная сигарета в татуированной руке, и дым от которого хочется чихнуть — всё это является неотъемлемой частью Чон Хосока — всем известно «Потрошителя» Коза ностры. — А вообще, я в трауре, братец.
— Кажется, только у тебя красный — это цвет траура. Поэтому ты и не вылезаешь из него? — мужчина отвлекается от созерцания ночного вида из окна на город, усаживаясь в кожаное кресло, что издаёт характерный звук кожи. — Кто на этот раз? Удиви.
— Луис Обрадо, — Хосок замечает промелькнувший огонёк в глазах брата, понимая, что дальше будет веселее. — Да, тот самый хрыч, с десятком ювелирных. И снова наш любимый ночной мотылёк, пожаловавший в ту же ночь, когда Луис оступился. По словам одной из горничных, этому херу не понравилось, что новенький омега не отсосал ему — некий приветственный жест, — кривится младший, вспоминая старого альфу с наглой ухмылкой и таким же зловонным феромоном металлической стружки, — вот он и подкинул беднягу своим охранникам, а там ты сам понимаешь: молодой, симпатичный парнишка... А наутро дворецкий обнаружил распятого на постели Луиса с клеймом от...
— Морока, — тут же заканчивает альфа, довольно ухмыляясь и пряча улыбку за сложенными руками, что покоятся на столе заваленным бумагами.
— И тебя это не напрягает? — интересуется младший. — Он рубит не разбирая голов, альфы для него прямо как скот, ещё и подолгу измывается перед тем как убить, а напоследок клеймит — метит. Появляется без следа, и так же исчезает. Знаешь какая охрана была у этого хера? Там мышь не проскочит незамеченной. Не думаешь, что он так и до нас доберётся? Хотя я знаю, что против тебя у него ничего нет, и я уверен в твоей силе, как и в своей, но всё же.
— Напомни: ты убивал безневинных — выделяя, — омег? А может прилюдно насиловал, или давал другим это делать? — выгибая бровь, а Хосок задумывается, кривясь.
— Я не насильник, — начинает младший, понимая, что спрашивают о интиме, а не о работе в семье, — и люблю когда подо мной стонут от удовольствия, а не вопят от боли. Не опускай меня до их уровня. Я, хоть и люблю допросить с великим удовольствием, но не тех омег, которые не при чём. Конечно, если они не пролезли к нам в крысу, разыскивая информацию... Но это другой разговор.
Даже говоря в подобном ключе, оба знают, что не святые, хоть и крестятся при редких случаях.
— Вот именно, — кивает Чон-старший. — Поэтому, он и не придёт, но лишь до некоторых пор. А я бы хотел повидаться с настолько умелым омегой, — Хосок давится дымом. — Да, омега. Я уверен на все девяносто восемь процентов.
— А остальные два как обычно про запас?
Старший не отвечает, зная, что младший и так в курсе. Чонгук глава и мозг семьи, в то время как Хосок его сила и информация. Старший уже полгода намеревается встретиться с ночным гостем, но не желает идти в контр наступление, пока что. Но, после известия о смерти Луиса, Чонгук намеревается вывести того из себя. Пора познакомиться с тем, кто держит в страхе часть южного района. До тех пор, пока он не трогает людей Чонгука — всё в порядке и можно договориться, но только до этих самых пор. И Чон знает, тот в курсе кто есть кто. Ведь убивает он не так уж и часто, но зато с каким наслаждением, оставляя за собой настоящее искусство.
— Он убрал Луиса, а этот хрыч давно душил многих своим дерьмовым характером, — Чонгук вспоминает как старший альфа любил лезть не в своё дело, а в последнее время и вовсе начал строить козни против «Коза ностры», за спиной, думая, что Чон не в курсе. Но он всё знал. Всегда знает, и давно собирался разобраться с мужчиной, только вот Морок успел раньше, что слегка расстраивало, но не критично. — И мы просто обязаны подружиться, не думаешь Хо?
— Я в предвкушении, брат.
Если хочешь понаблюдать за звёздами, то следует дождаться ночи. Но не забывай, что звёзды на небе и днём.</p>