Часть I Люди, которые играют в игры | Глава 1. Эллин (2/2)

— Хотелось бы, но мне пора домой, — откликаюсь я. От дома до университета добираться намного дольше, чем до лицея — дорога с пересадками занимает около часа. А скоро начнутся всякие задания, подготовка к семинарам и коллоквиумам… — Не мешало бы собраться с мыслями перед завтрашними парами. А их, между прочим, четыре.

— Вот так сразу — четыре? — вскидывает брови Кира. — Ну вы даёте там на своей классической занудологии, — последние два слова он гнусавит с наигранным отвращением, поскольку считает направление, на которое мы с Дашей поступили, самым снобистским и претенциозным во всём университете. Что ж, возможно, небезосновательно.

— А у тебя сколько пар будет?

— Не знаю, я ещё не смотрел, — беспечно отзывается Кира. Видно, он не собирается менять сложившуюся в школьные годы модель поведения.

— Три, — сообщает Даша. — Да, я посмотрела за тебя, потому что ты этого не сделаешь. А ещё установила на твой телефон вузовское приложение. В нём расписание и карта аудиторий.

— Вот тут и в самом деле — никакой личной жизни, — присвистывает Кира.

— Играть до пяти утра в Dark Souls — это не личная жизнь, — назидательно произносит Даша.

— Не скажи, — Кира припас козырь в рукаве. — Сегодня на культурологии нам рассказывали, что нужно изучать все аспекты культуры, в том числе игры. Game studies, называется. Так что я, можно сказать, занялся научными исследованиями.

— Не перетрудись.

— А что мне остаётся, если Саня нас бросает? — драматично восклицает Кира.

— Я сам не рад, но что поделать, — пытаюсь оправдаться я, шаря в карманах. — Ириски помогут загладить вину? — протягиваю ему выуженную горсть. Я покупаю разные сладости каждый день, но никогда не ем, потому что не переношу их приторный вкус. Глупая привычка. Они предназначены для моего младшего брата, но неизбежно попадают в руки Киры.

— Ладно, так и быть, — Кира проявляет благосклонность, забирает у меня ириски, и тянется, чтобы поцеловать в щёку. — Спасибо за вклад в мой серотонин. А тебе, — другой рукой он приобнимает Дашу за плечи и тоже чмокает. — В моё образование.

Мы нехотя плетёмся к метро, чтобы разъехаться по своим станциям. Немного странно прощаться так рано, ведь раньше мы проводили вместе буквально целые дни. Помахав друзьям на прощание, я вдруг особенно остро осознаю, что теперь моя жизнь меняется. Это одновременно пугает и будоражит.

Я познакомился с Дашей и Кирой, когда перешёл в лицей. Девять классов до этого я проучился в православной гимназии, потому что моя семья весьма религиозна. Еженедельно я посещал воскресную школу, поэтому древняя история и античная культура окружали меня с малых лет.

В Библии я засматривался на загадочные слова, которые не употреблялись в обыденной речи. Когда мне читали, что «нет ни эллина, ни иудея», я украдкой думал: как жаль, что эллинов больше нет — у них такое красивое и поэтичное название, наверно, и сам этот народ достоин всяческого восхищения. Латинские слова, вроде «прокуратора», «претории» или «лифостротона» тоже будоражили моё воображение. К тому же мне было ужасно интересно, почему римского гражданина нельзя казнить иным способом, кроме как через усечение головы мечом. А иногда я втихомолку радовался, что родился именно в тот день, когда по святцам меня следовало наречь именем «Александр» — слышится в нём нечто величественное.

Всё это оставалось сторонним интересом, лишь оттенявшим реальную жизнь, пока в нашей семье не настали тяжёлые времена. У меня случился депрессивный эпизод, я пытался отвлечься, как мог, и избрал такой путь капитуляции от действительности. В исторических романах я мог пребывать среди колонн и портиков, философов и сенаторов в тогах, а не среди серых панелек и соседей в футболках, наблюдать за коварными матронами, а не за отстранёнными родителями. Древние трагедии печальней моей жизни — сознание этого давало некоторые основания продолжать двигаться дальше.

Моё существование состояло из учёбы в первой половине дня, уроков во второй, служб по воскресеньям и бегства в умозрительный древний мир в оставшееся время. От воцерковлённых знакомых я свои склонности скрывал, поскольку они враждебно относились ко всему инородному, тем паче — языческому. Они бы просто не поняли. А вот духовнику** пришлось раскрыться, потому что с ним я делился всем. Он посоветовал мне не замыкаться в себе, а найти интересам практическое применение на факультете классической филологии.

Родители поддержали меня, как и всегда, предоставляя выбор заниматься тем, что нравится и никогда не заикались о том, что я должен связать свою жизнь с чем-то более актуальным или прибыльным. Для них возведённая в культ успешность и востребованность — пустой звук, «ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом».*** По той же причине они не помешали и старшему брату обречь себя на полунищенское существование на безлюдном приходе.

По моей просьбе, родители перевели меня в гуманитарный лицей, где делался упор на предметы, нужные для поступления. Духовник также намекал, что смена обстановки пойдёт мне на пользу и уж конечно, не лишним будет попытаться завести там друзей. Так и вышло — я буквально доучивался два последних года по его заветам.

Вначале я познакомился с Кирой. Я опоздал тогда на линейку в честь Дня знаний, заблудился, потому что задумался. Или задумался, заблудившись. Но суть одна — я плёлся в нужный кабинет, заранее краснея за опоздание и переживая, что привлеку своим появлением всеобщее внимание.

Я всегда конфузился в обществе малознакомых людей. Не то, что бы я слыл одиночкой или не ощущал потребности в общении. У меня ведь были братья. Да и, в целом, в околоцерковных кругах я знал довольно много моих ровесников, правда не мог назвать их иначе как приятелями. Мы поздравляли друг друга с многочисленными праздниками, играли вместе в постановках на Пасху и Рождество, выпускали голубей на Благовещенье, но в свободное время не виделись. А «других», из секулярной среды, в нашем благочестивом мирке предпочитали сторониться, поэтому я не представлял, как следует общаться с новыми одноклассниками.

Но на лестнице между вторым и третьим этажами я встретил Киру. Тогда я о нём ничего не знал. Просто увидел, как он поднимается — больше-то кругом никого не было, все уже разбрелись по классам. Кира тащился так медленно, что его скорость стремилась к нулю. Он цеплялся руками за перила и останавливался на каждой ступеньке, чтобы рассмотреть потолок. Выглядел он так, будто настал не первый день учёбы, а последний. Роль брюк играли чёрные джинсы, рубашка навыпуск с закатанными рукавами была расстегнута на несколько пуговиц, а приспущенный галстук болтался где-то в районе живота. Когда он заметил меня, сказал:

— Хай. Опаздываешь?

— Привет. Есть немного, — ответил я.

— Тебе куда?

— К десятому «А».

— О, мне тоже. Опоздаем вместе?

— Давай, — я согласился, потому что и в самом деле не хотел идти в класс.

— Кирилл, — я пожал протянутую им руку, а он сел прямо посреди лестницы.

— Александр, — я не стал садиться, чтобы не испачкать новые форменные брюки.

— Круто, как Македонский.

— Кир Великий тоже был, — такой разговор я был в состоянии поддержать. И, вспомнив, что духовник наставлял быть дружелюбным, полез в наружный карман портфеля. — Будешь мармелад?

— Конечно! — я отсыпал ему разноцветных мишек из упаковки, купленной тем утром. По правде говоря, из-за неё-то я и опоздал. — А ты мне нравишься всё больше, — смешно промычал он с набитым ртом. — Кстати, можешь называть меня просто Кирой. Так даже больше похоже на Кира. Ну, того. Великого.

Мы дошли до нужного кабинета только к началу следующего урока. Я занял единственное свободное место — рядом с Дашей. Сперва она показалась мне колючей и какой-то настороженной. Кира сидел позади её, «чтобы быть одного варианта и списывать» — пояснил он, подмигнув.

В первую неделю учёбы на уроке истории учитель счёл хорошей идеей заставить каждого прочитать вслух и перевести отрывок из летописи, чтобы мы приблизительно поняли, о чём речь и прочувствовали старославянский на своей шкуре. Когда очередь дошла до меня, я с лёгкостью прочёл и без затруднений связно перевёл несколько строчек Нестора. В глазах Даши плескалась паника, поэтому, когда слово дали ей, я очень тихо стал читать её текст, чтобы она смогла повторить за мной. То же самое я хотел проделать и с отрывком Киры, но, на моё удивление, он неплохо справился и без меня.

— Спасибо за помощь, — поблагодарила Даша уже на перемене. — Откуда такие познания?

— Вроде как увлекаюсь мёртвыми языками, — уклончиво ответил я.

— Звучит крипово, но круто. Вообще-то знатоком славянизмов полагается быть мне, но так и быть, уступлю свою роль тебе, — Кира присел на край нашей парты.

— Почему полагается?

— Просто я внук Волохонского, — как бы между прочим сказал Кира. — Если эта фамилия тебе ни о чём не говорит…

— Того самого Волохонского? — мои глаза округлились. Как я не догадался сразу по фамилии, она ведь такая редкая. — Знаменитого филолога-слависта?

— Верно, — Кира был приятно удивлён моей осведомлённостью.

— Он автор «Грамматики церковнославянского языка», по которой Ларик занимается в семинарии.

— Ларик? — переспросила Даша.

— Мой старший брат — Илларион, — я всегда делал уточнение «старший». — Мы так сокращённо его зовём.

— Илларион? Серьёзно? — Даша была настроена скептически.

— Да, а младший — Серафим, — я упомянул об этом автоматически. — Или Сима.

— Не пойму, ты любимый ребёнок в семье или наоборот? Твоё имя на фоне их кажется удивительно нормальным, — сказала Даша.

— Понимаю, что значит иметь пришибленных родственников — мой дед серьёзно настаивал, чтобы мама назвала меня Мефодием. Чудом пронесло, — поделился Кира.

Профессор Волохонский находится на положении небожителя, и в научных кругах о нём говорят лишь благоговейным шепотом. По словам Киры, его дедушка сноб до кончиков ногтей, называющий своих коллег с факультета «вшивыми антиковедами», что, конечно, не умаляет его академических заслуг. То, что Кира не поступил в его владения, а избрал и другое учебное заведение, и другое направление — большой удар для пожилого профессора.

Неудивительно, что внук такого человека для меня, в начале нашего знакомства, казался чуть ли не полубогом. Уже позже я смог воспринимать его отдельно от наследия предков и разглядеть в нём самоценную личность. Его беспечность здорово уравновешивала прагматизм Даши. Кира всегда спал за последней партой и никогда ничего не делал. Даша позволяла списывать у себя алгебру и геометрию — она разбиралась в теоремах стереометрии и тригонометрических функциях, которые для меня были китайской грамотой.

Даша и Кира в последствии говорили, что я понравился им, потому что выглядел «достаточно отшибленным». Иногда я ловил себя на мысли, что они оба немного не от мира сего, а именно это мне и было нужно. Мог ли тогда я, парнишка, увлечённый мёртвыми языками и погибшими цивилизациями, вывалившийся из безопасной церковной среды в мир непонятных ему, почти взрослых коммуникаций, о друзьях лучше? Нет. И сейчас не могу.

Мы, как ни крути, слеплены из разного теста, наши культурные коды расходятся в основополагающих вещах. Но как же интересно оказалось узнавать то, о существовании чего не знал или о чём раньше не задумывался.

В целом, время, проведённое в лицее, я вспоминаю с теплотой, хотя остальные одноклассники и сторонились нас. Шепотом величали меня и Дашу фриками, не понимая, почему Кира «тусит с этими чокнутыми».

Так или иначе, надломив свою скорлупу, я не выбрался из неё полностью. Я лишь немного расширил горизонты благодаря влиянию друзей: вокруг крошечного мирка своих увлечений сформировал микрокосм побольше, куда вписывались и Кира с Дашей. Всё остальное продолжает казаться мне чужеродным. Хочется и дальше игнорировать, и отвергать это, но, кажется, теперь не получится.

Университет — новая, и потому страшная в своей неизведанности ступень. Предвидя, что нам предстоит больше времени проводить порознь, мы обо всём позаботились. Я однозначно выбрал классику, а Даша решила разделить это, как она выражается, «бремя» со мной. Кира добровольно отказался от идеи попасть в нашу группу, потому что знал, что изучение древнегреческого и латыни не потянет. Но он готов терпеть лингвистику и несколько современных иностранных языков, чтобы не разлучаться с нами. Для Киры такой выбор — настоящий бунт против системы и тотального контроля, который дал старт новому витку конфликтов в и без того сложной семье Волохонских.

В итоге, несмотря на преграды, мы добились, чего хотели: поступили на соседствующие факультеты, чтобы большую часть времени находиться как можно ближе, в одном корпусе. Потому что, если мои друзья окажутся вне зоны видимости, я боюсь снова рухнуть в бездну депрессии и окончательно замкнуться в себе, как в тот году, когда умер мой брат.