Сейчас или никогда (1/2)

I'll take the love songs

And give you the future in exchange</p>

Они припарковались на плацу у коттеджа и какое-то время сидели молча, пока тишину не нарушил Юнхо.

— Я не приду завтра, — этой фразы Ёсан боялся также сильно, как и ждал. Не было смысла спрашивать почему. Свои обязанности парень выполнил, потому и наведываться в особняк Томпсонов, лишь подогревая уже наверняка пущенные по всему городу слухи о связи с «залётным британцем», не имело никакой выгоды. Кан понимал это разумом, но сердце предательски ныло. Почему-то ему казалось, что, пытаясь обмануть Юнхо полуискренним признанием в любви, он сам остался в дураках. Но, бросив взгляд на сидящего на пассажирском сидении парня, Ёсан прочитал, с какой горечью тому на самом деле далась неясно для кого разыгрываемая драма.

— Чего ты боишься? — Кан до последнего не хотел задавать этого вопроса, но внутреннее негодование было сильнее здравого смысла.

— Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Поэтому… держись от меня подальше.

Слова вновь выбили из лёгких весь кислород. Ёсан попытался сделать вдох, но будто разучился дышать, потому только и смог, что, затая дыхание, смотреть на Юнхо взглядом побитого щенка. Тому было не лучше. Сейчас уже он, а не Кан был открытой книгой, в которой без труда читалось: «Я должен был это сказать». И Ёсан, чтобы не делать горше, поджал губы и выдавил из себя примирительный кивок. Чон не выдержал первым: притянул к себе и прижался лбом ко лбу, словно желая забрать чужую боль себе, только вот Ёсан хотел поделить её на двоих.

Когда парень ушёл, громко хлопнув на прощание дверцей «Мустанга», Ёсан понял, что боль при делении не уменьшилась, а лишь возрасла в геометрической прогрессии. Потому что, малодушно поддавшись страсти и горькому расставанию, он так и не сказал то, что должен был. Но как теперь достучаться до Юнхо? Подкараулить у магазина? А под каким предлогом? Он также не мог без повода наведаться на ферму. Что подумает семья Юнхо о нежданном визите чужака в связи с уже наверняка разошедшимися по всему Карнеги сплетнями?

Кан ударился головой о руль в надежде, что физическая боль запустит работу мозга. От отчаяния жутко захотелось курить. В карманах точно ничего не было, и Ёсан полез в бардачок в надежде отыскать там заначку, но вместе сигарет нашёл ответ на все свои вопросы. Кассеты! Он должен вернуть кассеты! В спешке выпотрошив бардачок, молодой человек принялся складывать их вместе, когда его взгляд привлекла потрёпанная коробка «Regatta de Blanc».

Вспомнился спор и проигрыш по глупости. И как он только мог сомневаться в песне?! Кан вынул кассету из кейса и дрожащими руками, будто от скорости воспроизведения зависела судьба миллионов людей, вставил в проигрыватель и промотал до неё — обманчиво-динамичной по мотиву, но раздирающей душу «Message in the Bottle».

«Seems I&#039;m not alone at being alone, » <span class="footnote" id="fn_32996318_0"></span> — наверное, именно этим песня и цепляла. Ёсан не думал, что строчка, и раньше резонировавшая в сознании какой-то неясной болью, сейчас будет казаться пророческим посланием свыше. Посланием, которое Кан бросит обратно в море. Он достаточно был одиноким, метаясь в душевных терзаниях, и за свою ошибку получил сполна. Теперь Ёсан наконец готов был сбросить груз былого с плеч и идти дальше, сколько позволит ему бренное тело. Однако вступить на тропу в неизведанность будущего он мечтал не один. Это будущее, пусть наверняка далеко не радужное, хотелось разделить с кем-то. Этим кем-то был Юнхо — тот, кто, также, как и Уён в своё время, перевернул привычную жизнь с ног на голову и подарил надежду. И Ёсан бы без промедления бросился к парню с предложением отправиться по дороге из жёлтого кирпича, если бы не булыжник на сердце, мешающий сделать малейший шаг вперёд.

«Время настало,» — подумал молодой человек. Время вылезти из панциря, прямо посмотреть Юнхо в глаза и покаяться. А там — будь, что будет.

***</p>

Однако делать дело было куда сложнее, чем о нём говорить. Ёсану всё ещё не хватало смелости. Он перенёс все пластинки домой с намерением получше их упаковать, но это было очередной отмазкой. Также, как и малодушная мысль о том, что один бокальчик виски «для храбрости» точно не перерастёт в полноценную сольную вакханалию. Он пил, коря себя за, что пил, но всё никак не мог остановиться.

Тишина в доме стояла такая накалённая, что порядком захмелевший Кан принялся разговаривать с призраком, словно это было в порядке вещей. Пара ушей, пусть и невидимых, сейчас была лучше, чем их полное отсутствие, потому молодой человек, явственно ощущавший чужое неуловимое присутствие, изливал душу поддельному Джеймсу Дину, как старому знакомцу. Призрак, знамо дело, и не планировал отвечать, но запала Ёсана это не умаляло. Он слёзно уверял эферемное создание в том, что завтра наконец во всём признается и примет любое решение Юнхо, и воображал, что тот понимающе кивал в ответ.

— И разыграется же воображение, — посмеялся сам с себя Кан и бросил в призрака пепельницу. Тот после такого вопиющего акта неуважения расстворился, решив отомстить очень правдоподобной галлюцинацией. Чем же ещё, если не галлюцинацией, был поздний звонок в дверь?

Ёсан встал с кровати, поднял пепельницу и двинулся на кухню, чтобы опустошить недра холодильника, как звонок повторился. Более настойчиво и при этом будто даже жалобно, словно у дверного звонка был свой особенный голос.

На долю секунды стало страшно. Сегодняшняя перепалка с компанией Майка явно не прошла даром: молодой человек без труда вообразил, как агрессивность местных хулиганов, вкупе с их твердолобой тупостью, могла вылиться в полноценный вандализм и потому с опаской приблизился к двери, чтобы глянуть в глазок. Однако увидел там он вовсе не полночных мстителей, а Юнхо. Точнее, его жалкую копию.

Он открыл дверь без малейших раздумий, чтобы тут же поймать в объятья Чона, едва державшегося на ногах. У Ёсана-то самого подкашивались ноги и дрожали коленки. Не столько от тяжести, навалившейся на плечи, сколько от вида полуживого Юнхо, бледного, что кадавр.

— Какого… какого дьявола?! — страх перерос в возмущение — обычная защитная реакция, усугублённая алкоголем. — Это грёбаный кошмар!

— Это взаправду, — просипел Чон и обессиленно закрыл глаза, едва держась за плечи Ёсана, как утопающий за край бортика.

Отрицание едва ли помогало. По крайней мере, стойкий запах крови оно явно не перебивало. Кан, придерживая Юнхо, осмотрел его на предмет ранений и только и смог, что ахнуть: на любимой Чоновой красной клетчатой рубашке алело кровавое пятно. Молодой человек мгновенно протрезвел.

— Быстро в ванную!

Молодой человек сам не понимал, откуда хватило сил затащить огромную тушу на второй этаж, в панике найти аптечку и дрожащими руками разорвать рубашку.

— Блядь! — другой реакции на увиденное было не подобрать. Поверх заросшего шрама причудливой формы сейчас рдели свежие, ещё кровоточащие порезы в виде всё той же странной буквы «F». — Да что это такое с тобой сделали?!

— Они не тронут тебя, — был весь ответ. — Это главное.

Юнхо закинул голову назад, прижавшись к краю ванны, и протяжно выдохнул. Ёсан слышал всю боль, которая крылась в этой выдохе, и больше не мог сдерживаться. Почему с Чоном было так сложно?

— Ты плачешь? — Юнхо поднял голову, чтобы убедиться в своём предположении, но тут же выругался: антисептик больно защипал рану. Он продолжал бы матерную тираду и дальше, как вдруг замер на полуслове, в удивлении открыв рот. На ранку легонько подули, желая облегчить жжение. Боль как рукой сняло. А может, это было всего лишь по-детски наивным самоубеждением. — Что ты делаешь?

— Проявляю заботу? — вопрос на вопрос. У них это стало частой практикой, также, как и отмалчивание.

— За что?

Ёсан пожал плечами и продолжил аккуратно обрабатывать рану. Правда, движения дрожащих от волнения и опьянения едва ли можно было назвать аккуратными.

— О тебе хочется заботиться не за что-то, а просто так.

Кан хоть и старался избегать зрительного контакта (так почему-то было проще признаваться в очевидных вещах), всё же явственно ощущал на себе взгляд Юнхо. Это напрягало и отвлекало одновременно. Ёсан малодушно радовался: мысли о произошедшем с Чоном переключили на себя всё внимание, а значит, он мог забыть о том, чем отчаянно мучался пару часов к ряду.

— Я не заслуживаю, — наконец выдал парень, но Ёсан не мог с этим согласиться.

— Ты заслуживаешь даже больше.

Собрав волю в кулак, Кан всё же поднял глаза от раны и заглянул в глаза напротив. Он хотел, чтобы Юнхо прочитал всё во взгляде, чтобы обо всём понял. Но смалодушничал на сей раз Чон: отвернулся и вновь привалился к стенке ванны.

— Виски осталось?

Ёсан молча кивнул и спустя минуту вернулся в ванную с полупустой бутылкой. Юнхо жадно хлебнул из горла. Морщины на лице разгладились, и он наконец решил признаться в том, что до этого хранил на душе:

— Ты как-то сказал, что много обо мне знаешь. Может, это и так. Ты знаешь то, что никто обо мне не знает. Но знаешь ли ты то, что обо мне знают все?

По тому, с каким трудом Чон формулировал мысли, Кан понял, что парню говорить об этом было совсем не просто. Однако он всё равно принял откровение, как ценный дар, и постарался выказать почтение за оказанную честь. Юнхо, получив приглашение высказаться, указал на обработанный шрам и обвёл кровавую букву по контору.

— Пидор<span class="footnote" id="fn_32996318_1"></span>. Это клеймо мне в жизнь не свести. Они и тебе хотели такое же поставить, но я не дал.

— Мать твою, Чон Юнхо! Зачем ты это сделал?!

Получилось, кажется, слишком резко. Совсем не так, как стоило бы отвечать на столь выстраданное признание. Но Ёсан был полон негодования. Он не понимал, для чего была принесена эта жертва.

— Потому что я не хотел, чтобы эти уроды сделали больно человеку, которого я люблю.