Белый регги (2/2)

— Поверил и смирился. Я никто и не стремлюсь быть кем-то.

В горле появился неясный привкус горечи. Такой на вкус была обида. На кого, один чёрт ведает. На судьбу, на близких, на себя.

«Он такой же, как ты, » — вновь вмешался внутренний голос, усиливая гадкий вкус и покалывания в области висков.

— Я принёс пластинки, — Юнхо даже не заботился о том, чтобы перевести тему хоть сколько-нибудь естественно. Он всем своим видом желал показать, что для него тема была исчерпана, но Ёсану всё ещё не давали покоя стаи вопросов, стихийно циркулирующие на подкорке мозга. Тем не менее, молодой человек решил поддаться Юнхо, чтобы дать самому себе фору. Возможно, спустя какое-то время вопросы в его голове обретут форму и дадут о себе знать в более сознательном виде.

— Что там у тебя? — Кан слез с капота и жестом пригласил работника продолжить беседу в машине.

Расположившись в салоне, Юнхо выудил из внутреннего кармана джинсовки скромную стопку кассет и протянул с таким видом, будто делился ценнейшим из своих сокровищ. Ёсана поразила эта жертвенность: можно было догадаться, что кассеты достались парню с большим трудом, что он дорожил ими, но даже так Юнхо готов был отдать то, что у него есть, ни в чём не нуждающемуся Кану — белоручке, сующему нос не в своё дело. В голове щёлкнуло, и шестерёнки мыслительных процессов запустили работу. Кажется, молодой человек наконец понял, как утолить собственное любопытство.

— Спорим, я угадаю твой любимый альбом.

В глазах Юнхо на мгновение сверкнул азартный огонёк. Ему, надо сказать, чертовски шло.

— На что спорим?

— Если отгадаю, ты ответишь на любой вопрос.

— А если не отгадаешь? — кажется, парень был не на шутку заинтригован. Кан готов был рискнуть, чтобы не упустить чужого интереса.

— Заплачу авансом.

Парень задумался, вперившись глазами куда-то вдаль. Ёсан проследил траекторию: чужой взгляд упирался прямо в злосчастную нефтекачку.

— Песню, — наконец ответил Юнхо.

— Что?

— Я согласен принять условия спора, если угадаешь любимую песню.

Он первым протянул руку для заключения пари, будто опасаясь, что оппонент передумает, но Ёсан был непреклонен. Почему-то он был уверен в своей победе. Разбив пожатие, молодой человек разложил на заднем сидении пластинки и принялся делать вид, что тщательно обдумывает выбор. На самом деле, у Кана был своего рода туз в рукаве: с легкой руки консультанта в музыкальном магазине ему стало известно о деструктивной привязанности Юнхо к «The Police». Это стало первой наводкой, подтвержденной бросающимся в лицо фактом, — из всех пластинок, принесённым парнем, самой потрепанной, будто от частого использования, была «Reggatta de Blanc». Ёсан одобряюще кивнул: выбор был действительно хороший. Он и сам любил этот альбом какой-то особой любовью, возможно, потому, что чувствовал с ним определённого рода связь. Молодой человек открыл пластиковую коробку и глянул на список композиций. Он разрывался между двумя песнями. Обе из них были по-своему очевидны: каждая из них отражала Юнхо, каким он виделся Ёсану. Подумав какое-то время, Кан решил рискнуть. Достал кассету из коробки, вставил в проигрыватель и, промотав до той самой песни, запустил её.

— Ну надо же, — Юнхо, едва заслышав вступительные фразы, усмехнулся и кивнул головой.

Ёсан был доволен собой: кажется, его чуйка на сей раз не подвела. Он развалился на водительском кресле и не без удовольствия слушал незамысловатую историю о всепрощающем неудачнике, так иронично рассказанную «The Police»<span class="footnote" id="fn_32504275_0"></span>.

— Я угадал? — поспешил удостовериться молодой человек, стоило песне закончиться.

— Ты поторопился с выводами. Я просил угадать любимую песню, а не ту, что меня напоминает.

Ёсан вздохнул: поразил его, однако, не факт проигрыша, а та лёгкость, с которой местный разгадал логику чужих мыслей. Неужели он был так очевиден? Кан хотел было оправдаться за такие поспешные предположения, однако Юнхо был быстрее.

— На правду не обижаются, — заверил он, словно предвидя сказанное. Молодой человек закрыл рот, громко клацнул зубами, но даже этот звук не заглушил мысли о том, что они только что сыграли вничью, разгадав друг друга. Занимательная была партия, только вот проигрыша в споре она не отменяла.

— Примешь чеком или заедем в банк вечером?

— Заедем? — Юнхо скептически повёл бровью. — Разве что на моём велике.

Ёсан открыл рот, чтобы выяснить суть предъявленного, но вновь вынужден был проглотить фразу за её абсолютной ненужностью. Кажется, он догадался.

— Птичка нащебетала?

— Не зови её так, — Кан в который раз подметил, что беззлобные шутки про пассию приходились Юнхо не по нраву. Неужто он был таким ревнивцем?

— Как скажешь. Клои очень мила, кстати. Вы чудесно смотритесь вместе.

Парень что-то неразборчиво пробурчал в ответ. Ёсан воспринял это как сигнал к перемене темы.

— Так что, поможешь с машиной?

— В чём угодно, а в тачках я не разбираюсь, — хотя в тоне парня всё ещё крылась какая-то неясная обида, он казался куда менее раздражённым. — Но мой друг, думаю, сможет помочь. Телефон всё на том же месте, в холле у лестницы?

Ёсан пожал плечами. Если бы не фраза Юнхо, он и не узнал бы о том, что в доме вообще есть телефон. Нет, рано или поздно, конечно, наткнулся бы на него и тут же позабыл за абсолютной ненадобностью. Звонить Кану всё равно было некому.

— Ты… — Юнхо измерил молодого человека внимательным взглядом — и так же нелепо-смешно, как то сделал Ёсан, клацнул зубами, так и не решившись докончить фразы. Кажется, он догадался обо всём без слов. — Прости.

— На правду не обижаются, — отзеркалил молодой человек, вновь почувствовав странный привкус. В этот раз горчила на языке вовсе не обида. Горчили последние слова Юнхо. Слышать из его уст извинения было непривычно и будто бы даже неприятно, хотя сомневаться в искренности произнесённого Ёсан едва ли мог. Он верил, что Юнхо сожалел от всего сердца, только вот Кан воспринял это вполсердца. Стыдно признаться, но дело было в паршивой зависти.

— Тогда я это, попробую позвонить, ладно? — Ёсан лишь кивнул в ответ и, дождавшись, когда за Юнхо захлопнется дверь, закурил. Накатившую зависть, ноющую и отдающую теперь уже явной кислинкой, нужно было чем-то прогнать. Способа вернее сигареты молодой человек не знал.

«Душа другого человека — закрытая книга, » — гласила народная мудрость. Только вот Кан всегда думал, что для полноты ей не хватало продолжения: «а своя душа — книга недописанная». Если с закрытой книгой всё было просто — открой да читай, то как прочесть то, что не имеет конца, а зачастую и начала? Ёсан закрыл глаза и представил книгу своей жизни: под потрёпанной засаленной обложкой скрывалось множество страниц. Одни из них были исписаны настолько плотно, что едва ли можно было разобрать смысл, другие были заполнены лишь наполовину или же вовсе пустовали. Были в книге и те страницы, что кто-то (вероятно, зловещий демиург) вырвал своей всемогущей рукой, оставив лишь обрывки фраз на жалких клочках бумаги. Кан тщетно пытался вчитываться в написанное, но оно вовсе не имело смысл. Потому что его жизнь не имела смысл.

Он яростно отбросил свою книгу в пространство, подняв облако едкой пыли. В воздухе из ниоткуда возникла ещё одна. «Чон Юнхо» — красовалось на её простенькой, но аккуратной обложке. Ёсан хотел было взять её, но книга оказалась тяжелее, чем вся Солнечная Система вместе взятая. Пришлось покорно сгорбиться над ней, как дотошные гностики горбили свои спины над умудрёнными трактатами, и попытаться открыть. И вновь неудача: книга не хотела поддаваться. Вместо этого она вдруг начала набухать, как тесто, расти и расширяться, пока не достигла колоссальных размеров. Кан почувствовал себя песчинкой, не достойной осесть на обложке этой вселенской книги. Однако она, вопреки всему, открылась сама. Страницы полетели одна за одной, рисуя картины по принципу фенакистископа<span class="footnote" id="fn_32504275_1"></span>. Перед Ёсаном пронеслись эпизоды вероятного прошлого Юнхо: вот он, радостный в окружении семьи — отца, матери и своего похоже непохожего брата, нежный и обходительный рядом с Клои, смеющийся среди весёлых подвыпивших друзей. Пронеслись мимо и менее оптимистичные эпизоды, но в каждом из них Юнхо оставался безмятежен, будто его совсем не задевала чужая молва.

Ёсан прикусил губу и потупил глаза, когда в воздухе раздался неземной бас, оглушающий своей громогласностью и отдающийся в груди дрожью.

«Не ври себе. Он не такой, как ты. Ты — полный неудачник, а он просто жертва обстоятельств…»

Голос — нечто априори бестелесное и аморфное — к удивлению, срезонировал мириадами тоненьких острых иголок, разом впившихся в черепную коробку. Наверное, такой же болезненной была лоботомия, подумал Кан, хватаясь за голову и сгибаясь в три погибели, словно это могло облегчить боль. Почему слова так сильно ранят? И, самое главное, чьи это слова? Неужто его собственные?

Книга Юнхо с грохотом захлопнулась. Последнее, что Ёсан помнил — это ощущение полёта, когда его отбросило ударной волной. Он нашёл себя всё там же, в водительском кресле «Мустанга», с дотлевающей сигаретой промеж пальцами, усиливающейся головной болью — последствием нерадостных грёз — и осознанием того, что пугающе громогласный голос, кому бы он ни принадлежал, был прав: Ёсан Юнхо не чета. Пусть парень и был изгоем, но был любим, не всеми, так избранным кругом лиц. Кана же любить было некому. Таков был его удел.