Белый регги (1/2)
Утро вновь началось чуть засветло. Заведённые Юнхо часы в гостиной, по какой-то древней традиции бьющие в шесть (только вот, по ошибке наладчика, не вечера, а утра), застали Ёсана не в постели, а на вылизанной кухне. Ему вновь не спалось. Почему — одному чёрту известно. Вчера он даже принял пару бокалов «снотворного» для чистоты эксперимента, но всё равно проснулся бессовестно рано, абсолютно невыспавшийся. Это был кошмар. Снова. А может, ему было удобно оправдывать пробуждение в несусветную рань подобным образом, ведь на утро он не помнил ни одного из снов. Будто вовсе ничего не снилось. Ёсан представил себе образ призрака, обитавшего в коттедже, — эфемерного воплощения кого-то из злосчастной семейки, строящих козни даже после своей бесславной смерти. Он попытался вообразить в роли бестелесного мертвеца каждого из Томпсонов. Первой на ум пришла госпожа Кэролайн. Карать грешника, посмевшего осквернить её дом своим присутствием, казалось вполне в её стиле, однако Кан был уверен, что призрак этой набожной женщины растворился бы от возмущения и гнева при виде него, мужеложца и рукоблуда. Кэсси, как выходило из рассказа Юнхо, была слишком добросердечной, чтобы творить подобного рода козни, а дурачок Бенджи казался слишком слабым духом для столь серьёзных шалостей. Оставался лишь фальшивый Джеймс Дин — самый мощный и озлобленный из всех здешних призраков. Он-то наверняка и мстил бесстыжему проходимцу, оккупировавшему его спальню, насылая кошмары и бессонницу.
Чтобы хоть немного отвлечься от абсурдных мыслей о паранормальном, Ёсан принялся за готовку. В этом молодой человек был ещё более плох, чем в уборке. Приготовить что-то хитроумнее яичницы с беконом было за гранью его возможностей, над чем он не переставал измываться.
— Может уже наконец признаешь, что готовить не твой конёк? — смеётся он, наблюдая за тем, как очередной подгоревший панкейк исчезает в мусорном ведре.
— Чёрта с два, — сквозь зубы цедит Ёсан, закусывая губу и выливая на раскалённую сковородку ещё одну порцию теста. — Признать за тобой превосходство? Да не в жизнь!
Он цокает и наверняка закатывает глаза. Затем встаёт сзади, устраивая голову на чужом плече (даже не ленится встать для этого на цыпочки), убавляет газ и перехватывает сковородку. Кан возмущенно хмыкает, но ему хоть бы что: он дует в ухо, зная, что Ёсан этого терпеть не может и берёт всё в свои руки. Спустя минуту из ошмётка теста выходит подобие панкейка — всё ещё несуразно-уродливое, но по крайней мере съедобное.
— Есть вещи, которые будут даваться тебе с трудом или не удаваться вовсе. Это нормально. Нет нужды упрямо гнуть свою линию, если можно просто признать тот факт, что тебе не справиться в одиночку.
Кан не верит своим ушам: читать монологи в шекспировском духе никогда не было в его стиле, в отличие от подколок или шуток. Он и сейчас думает, что за фразой кроется какой-то подвох, потому и бросает в ответ язвительно:
— Кто бы мог подумать, что ты можешь быть таким серьёзным.
Он хмыкает, чем выдаёт подтекст своей фразы. А может, лишь делает вид, что она была произнесена именно с подобной интенцией. В последнее время Ёсану становится всё сложнее его понимать. Словно у каждого произнесённого слова или взгляда имеется двойное дно. Кан одновременно хочет и страшится узнать, так ли это на самом деле или его всего-навсего одолевает паранойя — побочный эффект сверхурочных рабочих часов.
— Я и не собирался быть серьёзным, — тем не менее, отвечает он. — Просто хотел немного сгладить горечь твоего поражения. Будем честны, я всё ещё превосхожу тебя в двух вещах.
У Ёсана ёкает сердце: очевидная попытка уйти от ответа в этот раз кажется уж очень очевидной и, надо сказать, слишком плохо отыгранной для такого искусного актёра, как он. Дилемма гамлетовского масштаба — спросить или не спросить о причине подобного дешёвого перформанса — разворачивается на подмостках Канова сознания. Что происходит с ним в последнее время? А хочет ли молодой человек об этом знать?
— В каких ещё двух вещах? — скрепя сердце, он решает просто подыграть. Трудно признаваться самому себе в трусости, но Ёсан не готов, совсем не готов поднимать столь серьёзную тему на тяжёлую после очередной ночной записи голову. Он ластится, выражая свою признательность (за что?), и тут же спешит разрушить идиллию едкой ремаркой:
— В готовке и сексе.
Кан облегчённо вздыхает, радуясь, что он всё тот же, и душа мысль о том, что радость эта предательски малодушна.
— Чёрт с тобой, признаю первое, но насчёт второго готов поспорить. Прямо сейчас.
Из мира воспоминаний вырвал навязчивый запах чего-то подгоревшего. Он выругался и снял с конфорки безвозвратно испорченную яичницу. Как он умудрялся пускать всё псу под хвост даже сейчас?!
Ёсан без малейшего аппетита съел свой пережаренный завтрак и принялся за действительно важные дела. То, что вчера после проделок местных хулиганов «Мустанг» работал исправно, было слишком щедрым подарком со стороны судьбы, обычно не столь благосклонной к своему многострадальному сыну. Кан был больше чем уверен, что на этом запас его везения иссяк, и теперь в жизни наступила затяжная чёрная полоса. Ему, впрочем, не привыкать.
В подвале Томпсонов, казалось, можно было найти абсолютно всё — от простой отмычки до волшебной лампы. Ёсану думалось, что не обошлось здесь без стараний работяги Юнхо. Однако в отличие от своего рукастого знакомца, нынешний хозяин дома понятия не имел, как справляться с найденными на одной из этажерок инструментами. Сама идея копаться во внутренностях автомобиля была обречена на провал, но Кан, чьё упрямство сегодня стимулировалась недосыпом и несварением желудка, схватил кейс, стопку газет и прошествовал к машине с видом ковбоя, готовящегося обуздать необъезженного жеребца.
Пыл, тем не менее, иссяк, стоило лишь открыть капот. С тем же успехом он мог бы препарировать человека в анатомическом театре. Ёсан горько усмехнулся: что ни день — то новая грань его полной никчёмности. Он отбросил газеты и хлопнул крышкой капота. Настроение было бесповоротно испорчено. Кан выудил из кармана джинсов пачку сигарет, агрессивно закурил и, пытаясь отвлечься от негативных мыслей, принялся искать, за что бы зацепиться взглядом. Тот, как назло, упал на разлетевшиеся по плацу газетные листы.
«Коровы из Карнеги заняли призовое место на региональной сельскохозяйственной выставке, » — гласил заголовок одной из них.
«И это статья с передовой страницы?! Смехотворно!»
Однако вопреки своему предвзятому мнению о работе местной прессы, газету Ёсан всё же поднял и, присев на бампер, принялся вчитываться в статью без особого интереса, так, скуки из-за. Статейка, ожидаемо, была более чем посредственна. Куча приторно-хвалебных фраз, за счёт которых так любят самоутверждаться бездарные писаки, — и лишь толика действительно важной информации о том, как высоко жюри какой-то паршивой выставки оценило коров с фермы семьи Чон. Фамилия фермеров вызвала у Ёсана интерес и какое-то странное покалывание в области сердца. Он перелистнул страницу и увидел фотографию, с которой улыбались триумфаторы — мистер и миссис Чон и Юнхо. Нет, это был вовсе не Юнхо! Сколько бы молодой человек не силился, он не мог представить своего нового знакомого с подобным высокомерным выражением лица. Кан внимательнее всмотрелся в чужие черты лица: парни — тот, что с фотографии, и настоящий Юнхо — были совсем не похожи друг на друга, хотя в их родстве сомневаться не приходилось.
«Не думал, что у Юнхо есть брат, » — Ёсан почесал затылок, затянулся в крайний раз и поспешил закончить «увлекательное» утреннее чтиво.
«Ещё раз от всей души поздравляем ферму Чон с заслуженной победой и желаем дальнейшего процветания в обретённом призвании — не в нефтедобыче, а в сельском хозяйстве».
Кан нахмурил брови, вспомнив их давешний разговор о нефтекачке. Неужто речь шла о неудаче семьи Чон? Выходило, что так. Молодой человек ещё раз перечитал завершение статьи. Хотя оно и отдавало некоторым хорошо завуалированным снобизмом, всё же создавалось впечатление, что семью Юнхо в Карнеги действительно уважали. Это тем более ни разу не объясняло, почему сам парень был всеобщим отщепенцем.
— Эй, Ёсан.
«Вспомни о дьяволе…»
— Я тебя обыскался, — заявил Юнхо, сверкая своей фирменной улыбкой. Однако стоило парню приблизиться и увидеть в чужих руках газету с наверняка знакомой статьёй, улыбку с его лица будто бы стёрли едким чистящим средством. От Ёсана это перемена не укрылась, и ему стоило бы держать язык за зубами, но сегодня, кажется, его тактичность взяла бессрочный отпуск.
— Так вышка Юджина принадлежит твоей семье?
Юнхо замер на месте, будто, пошевелись он хоть на дюйм, некая высшая сила покарает его.
— Какое же нелепое всё-таки название, — наконец вымолвил парень, горько усмехнувшись. — Будто не все ещё прознали о том, какой я неудачник.
— Так это…?
— Эта нефтекачка — главное бельмо на глазу моей семьи. После меня, конечно.
Ёсан почувствовал приступ головной боли. Истерзанный бессонницей мозг едва ли мог перерабатывать информацию, которую Юнхо позволял вытаскивать из себя по ниточке. Однако любопытство (смешанное с неясно откуда взявшимся сочувствием) было сильнее физических страданий.
— Что ты такого сделал, отчего местные так ненавидят тебя?
«Какого чёрта ты лезешь в его личную жизнь?» — вопрошала здравомыслящая часть Кана.
«А вдруг он такой же, как ты?» — резонировало в подсознательной.
— Родился под несчастливой звездой.
— Ты серьёзно веришь в подобные бредни? — подивился Кан. Он бы и не подумал, что такой рационалист, как Юнхо, мог быть заложником дремучих предрассудков.
Парень бросил на Ёсана взгляд осуждённого, молящего палача о пощаде, но, не найдя в чужих глазах отклика, покорно примирился с участью и бросил:
— Когда тебе всю жизнь твердят, что твоя участь предрешена и творить свою судьбу ты не вправе, начинаешь верить.
— Ты поверил?