14.22 Overstimulation (Альбедо/Мона) (1/2)

— Мы можем не делать этого… — начинает Мона c обманчивым апломбом, садясь на самый край кровати. — Во всяком случае не сейчас. Ты алхимик, я астролог… Мы люди науки, и интеллектуальная близость для нас куда важнее физической.

Ее щеки ярко розовые — после горячей ванны и, видимо, от некоторого смущения, длинные темные хвостики змеями сползают по напряженным, очень ровным плечам. Она плотнее запахивает на груди чистый, уютный халат, который он ей дал.

— Я серьезно, Альбедо. Если ты не хочешь…

— Насколько помню, я никогда не давал тебе повод думать так, — говорит Альбедо очень спокойно и мягко и отводит ее прижатые к вороту руки в стороны. Мона вскидывает на него взгляд прозрачных, светлых глаз и слабо улыбается.

У Моны невероятные глаза, у Моны пышная, мягкая грудь, тоненькая талия и женственно округлые бедра — ее тело по всем канонам человеческой красоты не может не вызывать желания даже у того, кто века назад был искусственно создан из мела.

Мона получит то, в чем нуждается — а нуждается она в регулярной, полноценной разрядке. Нуждается ли в чем-то подобном он сам? Гениальная и суровая Рэйндоттир создавала свое творение для познания безграничного мира, его тайн и его смысла, для поисков ответов, а не низменного удовлетворения потребностей. Не для эфемерных, романтизированных чувств-производных от секреции желез и химических процессов, происходящих в живом организме, чтоб призвать его к размножению.

Даже отчетливое понимание этого не может расплести тугой клубок из тепла, нежности, заботы… возбуждения, незаметно нашедший место в его животе.

Альбедо чувствует… для гомункула слишком много, наверное? Ощущая теплую, мягкую близость Моны, он чувствует слишком отчетливо.

Соитие — несомненно важная часть отношений между партнерами.

Но больше всего Альбедо хочет, чтобы ей было хорошо.

— Это очень красивое белье, — замечает он, расстегивая крючки ее тонкого, кружевного бюстгальтера; черный цвет подчеркивает матово фарфоровый оттенок ее кожи, но вдавленные красные следы, оставленные тугими, прилегающими швами в подмышках и на боках заставляют его слегка нахмуриться. — Но в следующий раз, пожалуйста, попробуй более мягкие и комфортные материалы. И удобный фасон.

Улыбка Моны становится застывшей и неестественной — кажется, он снова сказал что-то не то. Ей всегда с ним непросто.

Он извиняется и просит объяснить что не так.

— Все нормально, — торопливо мотает головой Мона так, что длинные хвостики мотаются из стороны в сторону. — Просто я рассчитывала, что оно покажется тебе более… интригующим. Привлекательным. Все-таки недешевое.

Значит, она изрядно потратилась, отщипнув на него кусочек очередной астролябии или какого-нибудь старинного тома. Сколько бы ни говорила об интеллектуальной близости…

Подумав, Альбедо слегка надавливает ей на плечи в немой просьбе лечь на чистые, выглаженные простыни.

— Твое тело кажется мне более привлекательным чем белье.

Фарфоровые щеки Моны покрываются мягким, розоватым румянцем. Она послушно приподнимает бедра, позволяя ему окончательно избавить себя от белья, и какое-то время он просто смотрит, впитывая вид ее гармоничного тела — округлости грудей с мягкими розоватыми сосками, поджавшийся живот в зябких мурашках, узкая полоска коротких волосков на лобке.

Слишком много одновременно — эстетическое наслаждение художника, возбуждение мужчины, от которого член становится твердым, жадный интерес исследователя к непознанному…

Или познанному недостаточно тщательно в теориях.

Прежде чем прикоснуться, Альбедо тщательно растирает руки, пока они не согреваются до комфортной температуры. Какое-то время просто смотрит — безошибочно выделяя особенно богатые чувствительными нервными окончаниями зоны.

Осторожно он проводит ладонями по ее мягкому животу, очерчивает выступающую арку ребер, отмечая как более глубоким становится ее дыхание. Мона немного ерзает и вздыхает — наверное, от нетерпения, но ему кажется не очень верным сейчас спешить.

Как и начинать с самых чувствительных мест сразу.

Он обводит кончиками пальцев упругие округлости грудей, медленно по спирали приближаясь к более чувствительным ярким розоватым ареолам. Сначала почти невесомо, позволяя ей привыкнуть к ощущению его рук, но все с более чувствительным нажимом. Ощущение мягкой, упругой плоти под ладонями оказывается чрезвычайно приятным, но Альбедо не позволяет себе отвлечься и концентрируется лишь на реакциях ее тела.

Не на своих.

Раскрытые губы Моны немного пересыхают. Темнота зрачков поглощает прозрачно-светлую радужку глаз даже когда она прячет взгляд под длинными, опущенными ресницами.

Пока все идет так, как он представлял, как продумывал, и когда он сжимает между пальцами ее успевшие затвердеть соски, Мона слегка изгибает спину, уже сама прижимаясь к его рукам. Он пробует все, тщательно отмечая как ее тело отзывается — слегка выкручивает соски, трет ладонями, зажимает между пальцами, оттягивает, пока они не становятся совсем твердыми, а матовая, светлая кожа грудей не наливается розовым.

В нескольких местах он даже отмечает следы своих прикосновений и непривычно собственническое удовлетворение тяжестью отдается в паху.

Кончиком языка Мона влажно облизывает губы и то и дело бросает на него туманные, нуждающиеся взгляды. Сама разводит колени, и это слишком похоже на приглашение идти дальше.

Кажется, пора попробовать что-то еще.

Его узкая кисть ложится между ее бедер, и сначала она чуть-чуть вздрагивает от неожиданности, но тут же вновь обмякает на чистых, белых простынях. Какое-то время Альбедо позволяет себе лучше распробовать ощущение влажного жара под ладонью, лишь слегка поглаживая складки. Хочется попробовать их на вкус, но если сделать это, он непременно увлечется и уже не увидит в достаточной мере всех ее реакций.

Но поддавшись любопытству, проводит языком по пальцам — во рту остается едва ощутимый солоноватый вкус.

— Альбедо.

Громкий, стон, сорвавшийся с приоткрытых губ, приковывает его внимание. Он хмурится, понимая, что вновь отвлекся. Смазка из слаймовой слизи с легким разогревающим составом предусмотрительно стоит на прикроватной тумбочке рядом с салфетками и стаканом с водой. Но пока его пальцы кружат по и так влажным складкам, Альбедо все меньше ощущает нужду в дополнительной смазке.

Порозовевшая Мона начинает ерзать и приподнимать бедра навстречу, покусывает яркие, припухшие губы. Вид ее промежности, мокрой, покрасневшей, блестящей от естественной смазки, заставляет его собственный пульс частить.

Без труда он находит чувствительный выступ клитора — сосредоточение нервных окончаний, центр ее удовольствия. Легкие круговые движения превращают ее выдохи в стоны, сначала тихие, еле слышные, а когда у него получается, наконец, уловить правильный ритм — Мона начинает громко вскрикивать в такт, комкать в вспотевших пальцах простынь.

Метаморфозы ее тела завораживают, и Альбедо, затаив дыхание, наблюдает за каждым нюансом. Хочется наблюдать за ней, впитывать каждую мелочь — но привычное спокойное терпение изменяет ему.

Он хочет ее оргазм. Сейчас.

Пальцы двигаются быстрее, почти механически безошибочно, безжалостно стимулируя нужную точку. В какой-то момент Мона вдруг замирает, широко распахнув потемневшие, влажные глаза. Ее бедра дрожат — она вдруг вскидывается как в спазме, с силой сжимает его руку коленками. Оседает на постели, с трудом переводя сбившееся, глубокое дыхание.

Это мгновение он повторяет в своей голове снова и снова.

— Ох…— прижимает Мона ко лбу подрагивающие руки. — Так быстро. Я, кажется, еще никогда так быстро не…

— Испытывала оргазм?.. — деловито уточняет Альбедо, прислушиваясь к тому как пульсирует ее влажная, горячая плоть под подушечками.

Собственный голос кажется непривычно глуховатым и хриплым.