13.22 First time (Кэйя Альберих/Джинн Гуннхильдр) (1/2)
— Итак, — тихо выдыхает Джинн, присев на край аккуратно застеленной кровати, когда за ними закрылась дверь. — Ну, кажется, мы… все-таки сделали это. Да?
Напряженная, притихшая — словно все еще сама не может в это поверить.
Белая струящаяся юбка, весь день путавшаяся в ногах вместо привычных форменных брюк, растекается по покрывалу тонким, пенным кружевом. Убедившись, что дверь спальни надежно заперта — на случай если кто-то забыл вовремя поздравить — с едва заметной улыбкой Кэйя опускается на корточки у ее ног.
— Еще нет, — расстегивает он ремешки ее туфель, освобождая уставшие от дневной беготни и хлопот ступни. — Пока мы еще всего-навсего поженились, госпожа действующий магистр.
Щеки Джинн вспыхивают точно пирослаймы.
Смуглые, шершавые пальцы задерживаются на ее щиколотке чуть дольше положенного; он ведет ими по ее затянутой в белый чулок лодыжке и выше к колену — не ласка даже, всего лишь прикосновение, короткое, нежное, но ее вдруг словно жаркой, тягучей волной с головы до ног омывает.
Должно быть, ее щеки вспыхивают еще сильнее, потому что Кэйя не слишком успешно пытается скрыть улыбку за тыльной стороной ладони, и от простого жеста ее вновь в жар бросает. Кажется, все, что он делает сейчас — смотрит на нее, небрежным жестом отводит с лица прядь темных волос, прикасается даже мимолетно — все заставляет ее думать о чем-то…
Совсем не невинном, совсем не достойном.
Чтоб скрыть так внезапно нахлынувшее смущение и неловкость Джинн тянется к сплетенному Лизой и Эмбер венку из еще свежих белых цветов в своих волосах чтоб его снять вместе с длинной, укрывающей ее плечи и спину вуалью.
— Оставь, — с улыбкой Кэйя целует ее пойманную ладонь. — Побудь еще немного самой красивой невестой Мондштада.
— Уже не невестой, — тихо говорит Джинн и сама еще с трудом выговаривает это непривычное, короткое слово. — Женой.
Пару мгновений он молчит, словно пытаясь уложить все это еще раз в своей голове и не отпускает ее руки из своих, задумчиво водя пальцами по запястью, и вдруг кивает с обычной своей лукавой, мягкой насмешливостью.
— Тогда, знаешь ли, надо кое-что подправить. По мелочам.
Шнуровка ее корсета поддается с легкостью — Джинн ощущает даже легкий укол ревности и тут же ругает себя за это: глупо думать что у Кэйи никого до нее не было. Но у нее не было — до него, да и с ним он так ни разу и не позволил им зайти так далеко как она хотела, так далеко — чтоб достаточно. Вечно оставлял ее зацелованной, задыхающейся… желающей мучительно едва не до злых, обиженных слез.
Только после свадьбы — Кэйя отчего-то в своей блажи как митачурл упрямый. А ее затянувшееся девичество порядком уже довело.
Платье небрежно соскальзывает к босым ногам — семейная реликвия клана Гуннхильдр, кружева бледно-кремового оттенка драгоценной геовишаповой кости и белый, непотускневший от времени шелк. Не опозорь, не изомни, упаси анемо-архонт не запачкай…
Джинн неизменно Гуннхильдр — до мозга костей, но сейчас она только рада от веса семейных реликвий избавиться, и охотно переступает через пенно-кружевной ворох, в котором где-то и белье уже незаметно потерялось.
Венок на светлых распущенных волосах и спадающая по плечам вуаль, белые чулки на длинных, стройных ногах…
С любопытством Джинн разглядывает себя в висящее на стене зеркало — не госпожа действующий магистр и не госпожа Гуннхильдр; просто Джинн, совсем юная, легкая и легкомысленно бесстыдная Джинн с сияющими глазами, и эта Джинн в зеркале ей до безумия нравится.
— Ты слишком красивая, — напоминает о себе за ее спиной Кэйя, оставляя на ее шее короткие поцелуи — под ухом, у ключицы, у линии роста волос, и каждое прикосновение заставляет ее дышать чаще и вздрагивать. — Мне даже немного страшно тебя разочаровать.
У нее и так уже по коже мурашки, вся она как струна в его руках — только тронь и зазвенит, рассыплется дрожью и стонами.
— Твои шутки… — поворачивает Джинн голову, но прежде чем успевает продолжить мысль, он находит губами ее приоткрытые губы, и это совсем иной поцелуй, не похожий на те, что были у них раньше — торопливые, жадные, словно сворованные, в которых печали и горечи иной раз было ничуть не меньше чем любви.
Теперь они все же нашли в себе сил и смелости признать свои чувства — перед целым городом, перед прозрачным, высоким небом и трудолюбивым ветром, перед друг другом, наконец…
Теперь Кэйя целует ее неспешно, растягивая удовольствие. Слегка прикусывает ее нижнюю губу, отстраняется, как будто дразнит, и Джин уже сама тянется, сама запускает пальцы в его темные, прохладные волосы, окончательно приводя в беспорядок и так уж растрепанный хвост.
Кажется, отдельную маленькую вечность они просто целуются.
Сложное, колюче-искристое словно вино чувство — волнения, предвкушения, смутной тревоги внутри. Широкие ладони Кэйи накрывают ее груди, и это как будто плеснуть самой крепкой выпивки в и без того пьянящий, кружащий голову коктейль.
В романах что-то пишут обычно про нежные крылья бабочек — но это скорее похоже на далекое еще дыхание бури, из тех что уже давным-давно Мондштадт оставили.
Где-то внутри нее просыпается ураган.
Затаив дыхание она не сводит взгляд с отражения в зеркале — его руки на ее светлой, мягкой коже кажутся особенно смуглыми, грубыми… красивыми. Затаив дыхание, она смотрит как он мягко сминает упругие округлости ее грудей в шершавых, мозолистых от оружия ладонях; слегка катает затвердевшие камешки сосков между пальцами, оттягивает их, и Джинн всем телом вздрагивает, прижимается обнаженными бедрами к его бедрам, ощущая какой он уже твердый через ткань штанов.
У них еще есть вся эта ночь. И завтра тоже — если не вмешается график патрулей или форсмажор, и еще много-много ночей впереди…
Но эта навсегда останется первой.
Ее взгляд касается лица Кэйи, его смуглой кожи в распахнутом вырезе белой рубашки, широких, крепких плеч.
— Я хочу чтобы ты разделся… Вот, — требует вдруг она решительно. — Хочу, чтобы ты снял рубашку, немедленно. Теперь у меня есть на это все права, — демонстративно поднимает она кисть, на пальце которой теперь блестит аккуратный, тонкий ободок кольца.
Губ Кэйи касается вызывающая, очень мужская усмешка.
— Как прикажете, госпожа… жена.
Как завороженная она не сводит взгляда с его пальцев, одну за одной неспешно расстегивающих застежки и пуговицы. Это преступно — быть таким красивым, и даже повязка, теперь и правда скрывающую пустоту под веком его не портит. Если честно, Джинн вообще не представляет себе без черной повязки его лица.
А жилистого, худощавого тела без шрамов.
На предплечьях старые, обожженные. Резаные, рваные и колотые на спине и на животе — история жизни рыцаря, летопись побед, поражений и боли. Машинально Джинн вертит на пальце непривычный еще золотой ободок кольца и думает, что их шрамы и горести теперь общие — перед Архонтами и перед людьми.
Оставшись в одних штанах, Кэйя опускается перед ней на колени.
— Знаешь, я и впрямь немного тревожусь, — негромко мурлыкает он, лицом прижимаясь к ее твердому животу. — Что если я тебя разочарую?
Его рот безжалостно оставляет горящие следы на ее животе, бедрах, ложбинке между грудей — даже внутренняя сторона запястья кажется такой чувствительной, что у Джинн ноги подкашиваются, когда он отвлекается чтобы вновь ее поцеловать.
— На самом деле с тех пор как я влюбился в тебя — а это довольно давно, поверь мне, — продолжает Кэйя так же негромко, и звук его голоса заставляет ее облизывать губы и тяжело дышать. — Я не прикасался ни к одной женщине, даже когда всеми силами пытался о тебе не думать, Джинн. Не мог. Не хотел, никого — потому что ни одна из них не была тобой, — звучит слишком просто и искренне для правды — и так, что у нее все равно не получается не поверить, и это наполняет ее сердце странной, собственнической радостью. Впрочем, он тут же меняет интонацию, становясь более бархатным и шутливым, и зарывается лицом в ложбинку между ее грудей и оставляя то тут, то здесь поцелуи. — Что если я все забыл? — с очень серьезным лицом говорит он, прежде чем кончиком языка влажно обвести сосок, и дыхание, холодком коснувшееся влажной кожи вырывает из ее груди сдавленный, громкий вдох. — Разучился? Может, по мне не скажешь, но я вправду волнуюсь, Джинн. Ты ведь была достаточно опрометчива, госпожа магистр, чтоб вот так взять кота в мешке не глядя.