17. Будь смелой, Вивьен Остин (2/2)

– Спасибо, что восстановили мою честь, – искренне благодарит он. – Я… не знаю, когда смогу вернуться в строй, но надеюсь, что еще смогу принести пользу Братству.

«Когда на улицы Бостона выходит зло, один человек остается в тени. Защищая невинных. Вынося приговор виновным. И этот хранитель... Серебряный Плащ!»

Настырный динамик в приставучести своей бросал вызов самому Престону Гарви, и Вивьен снова выпала из двухминутного сна, который незаметно для себя опять проворонила.

– Чтоб тебя коротнуло, железка ржавая, – остервенело бросила она металлической горизонтальной решетке колонки, потому что некого больше осыпать проклятиями.

Что-то не так…

Все эти дни она мерзла в этом каменном мешке, но сейчас тело покрылось испариной, словно под спиной кто-то на максимум вывернул регулятор радиатора. Неловко действуя из-за скованных рук, Вивьен расстегнула кожанку, перекинула ее через голову и осталась в одной некогда белой футболке, уже нестерпимо воняющей. Язык с трудом отлипал от неба из-за сухости, и она потянулась к углу стола, где еще стояла полупустая бутылка фильтрованной воды – ее ежедневный паек и единственная, помимо туалета, привилегия. Пальцы вдруг предательски разжались, пластик выпал и покатился под стол. Пришлось на четвереньках ползти следом, но к счастью, крышка не слетела. Живительная влага неожиданно оцарапала горло, и Вивьен закашлялась, пытаясь избавиться от ощущения, будто набрала полный рот раскаленной магмы.

Симптомы напоминали быстро прогрессирующий грипп – легкие давило, ее трясло и лихорадило, а на руках медленно расползались розовые пятна. Тупая пульсирующая боль в голове многократно усилилась и продолжала нарастать – как если бы мозг резался о бумагу снова и снова.

От висящей над столом лампочки на потолок ложилось большое желтое пятно, стол и стулья бросали длинные тени на дальний угол комнаты и на саму Вивьен. Глаза слипались, голову тянуло вниз, и она уже не могла пошевелить ни веками, ни губами. Лицо ее одеревенело, будто было стянуто одной из тех грязевых масок, которые они с Нейтом однажды попробовали в спа во время медового месяца в отеле «Клиффс Эдж» и долго покатывались со смеху от чумазого вида друг друга.

Свет резко гаснет. Лопатки Вивьен со грохочут о столешницу, дыхание спирает от удара, пустые бутылки из-под «Ядер-Колы» скатываются и разбиваются о кафель.

– Быстрее, обмудок!

– Да я пытаюсь, Вольф!

Темноволосый мужчина с недельной щетиной, что зовется Вольфом, стягивает штаны и дышит на нее кровью, крепко держа ее разведенные ноги, пока его приятель шарит по груди Вивьен, и единственное, что защищает ее тело от их вторжения, это комбинезон Убежища 111, застёжку на котором они ещё не нашли. Жертва то замирает без единого движения, то отчаянно сопротивляется, выгибает спину и пытается вырваться, словно кошка, не желающая сидеть на руках, но любые попытки высвободиться оканчиваются лишь дрожью сведенных мышц.

На краю зрения нетленным памятником замерла хозяйка «Друмлина», ноги ее сына-наркомана, по душу которого пришли эти двое, торчат из-под барной стойки и не шевелятся.

Темноволосый стискивает в зубах зазубренный нож, лезвие покрыто ржавчиной и бурыми пятнами, затвердевший член рейдера уже в предвкушении трется о промежность, но слишком веселая для этих мест синяя ткань остается преградой. Его подручный находит молнию, с силой дергает ее вниз, одновременно срывая с плеч, пока Вивьен отчаянно мычит, прижатая лидером к металлической столешнице.

– Подержи, – хрипит тот, голос у него такой же ржавый и грубый, как и клинок.

– Хе-хе. Стонет, как изнасилованный брамин, – рыжий заковывает запястья Вивьен в свою хватку, не сводя глаз с ее беззащитной груди.

– Сейчас так и будет.

Лезвие пера медленно утыкается в кожу над бровью женщины и сначала почти целует, но постепенно входит глубже, а Вольф наклоняется ниже. Бельмо на его глазу будто втягивает в себя морозный ночной воздух и само уже дышит холодом. От его дыхания к горлу подкатывает тошнота. Язык попадает под резец – нет ничего омерзительнее привкуса собственной крови во рту.

– Какие красивые. Вот этот мне особенно нравится, – мурлычет он, и сталь бежит вокруг правой брови, описывая дугу, спускается вниз по щеке. Горячее начинает заливать глаз, и она чувствует, как член между ее ног твердеет еще больше. Однако рейдер не спешит переходить к главному, предпочитая заводиться кровавой прелюдией, а начинку податливого тела оставить на десерт.

Лезвие ныряет под грудь, одним движением разрезает ткань между чашечками бюстгальтера и вновь возвращается к брови.

– Я буду смотреть на мир твоим синим глазом, девочка, – он почти утыкается своим носом в ее, прогнившие до основания зубы скалятся, изо рта несет спиртом и мертвечиной.

Вивьен видит синюю радужку в мутном молоке его глаза, будто он уже и так получил желаемое. А потом мир взрывается болью, кровью, огнем. Рейдер вскрикивает, не успев совершить ничего из задуманного, резко выпрямляется и встает на раздачу пуль ровно в центр лба. Он падает как есть, без штанов, со стоячим пенисом и зажатым в руке лезвием. Его подельник, будто робот, усердно выполняющий поручение хозяина, продолжает сжимать ее руки до тех пор, пока не получает свой свинцовый паек.

«Радио... Новости... Галактики!»

Жарко, мокро, липко, тошнит, ломает. Откуда это красное?

Сопротивляясь призракам прошлого, Вивьен содрала наручниками кожу с запястий, и все стало окрашиваться кровью: рукава, тощие колени, засыпанной мусорной трухой пол. Кто спас ее тогда? Она должна была это помнить – это ведь так важно – но наполовину уснувший мозг помещает это имя за тяжелыми черными шторами, словно разрядившийся Мистер-Помощник, что ради экономии ресурсов удалил номер службы скорой помощи, но зато оставил рецепт яблочного пирога. Кровь рябит в глазах, боль в сжатых до предела мышцах так сильна, что Вивьен только втягивает в себя воздух и отбивает зубами барабанную дробь.

Грубые пальцы Джона мягко обхватывают ладонь. Это рукопожатие, словно союз облезлого бродячего пса и домашней левретки, что сбежала от своей бархатной подушки в склизкие бостонские катакомбы в поисках приключений. Она знает, что он опасен, она видела, насколько, но невидимый магнит тянет к нему, в космически-черные дыры его глаз, в кокон его сильных рук, несочетаемо несущих и смерть, и нежность.

– Джон?

– Это я, Вивьен. У тебя высокая температура.

Нежно-голубые глаза Хэйлин ласково прищурились, когда она склонилась над Вивьен и взяла ее за руку. В отражении сдвинутых на лоб очков Выжившая увидела свое покрытое испариной и маковыми пятнами бледное лицо. Расширившиеся зрачки скрыли радужку, слились в одну лужу с черными синяками под глазами, а взгляд такой острый, будто она видит насквозь и скриптора, и допросную, и весь полицейский участок. Что-то сверкнуло в пальцах девушки, и Вивьен сильнее вжалась в стену, больно ударившись затылком. В голову будто прилетел ядерный мини-заряд.

– Тише. Это стимулятор, видишь? – Хэйлин продемонстрировала ей знакомый крестообразный шприц.

– Кто тебя ко мне пустил?

– Рыцарь на вахте мне должен.

– Что со мной будет? – Вивьен глотнула воздуха, но казалось, что где-то в легких дырка, и драгоценный кислород проходит насквозь, не давая им раскрыться полностью.

– Ты знаешь Максона – он не отступится, пока не добьется желаемого, но… здесь… кое-что происходит. Не все согласны с тем, что он делает, и мы пытаемся изменить сложившийся порядок. Вот, попей.

Хэйлин откупорила бутылку воды, приподняла подбородок Вивьен, и обжигающая влага опять полилась в рот, заставляя кашлять.

– Что они мне дали? Препарат Нерии?

– Похоже на то. Он так и не заработал как надо, и Максон решил использовать хотя бы то, что получилось, ну… на тебе.

– Так и знала, что сдохну от настройки на кротокрысьем дерьме.

Нерия разрабатывала препарат для выведения радиации, но пока Вивьен служила на «Придвине» единственным результатом ее экспериментов была невыносимая вонь от экскрементов грызунов, на которую жаловался весь экипаж. Судя по всему, солдатский «антирадин» пока только вредил, а не лечил.

Интересно, каково это – умирать? Джон считал, что смерть – как последний и самый кайфовый трип, но Вивьен предпочитала думать, что это навроде шага в телепорт: со стороны выглядит ужасно, а на деле совсем не больно.

– Это я. Твой сын Шон.

У него серебряные волосы, паутинки морщин на лице и густая борода. Он весь ослепительно белый, от макушки до краешков долгополого халата. Разрез глаз и нос с горбинкой как у Нейта, но вздернутые брови и синие радужки – как у нее. Вивьен слушает, как он рассказывает о том, как она ошибалась, и тот мальчик, которого она видела в воспоминаниях Келлога – всего лишь синт, а ее сын – это он, старик в белом халате, что зовется Отцом. Это должно взорвать мозг, но не взрывает, потому что Вивьен верит. Она давно уже готова к любой правде.

Выжившая делает шаг к человеку, ради которого она проделала весь этот путь, но не в силах даже обнять, поэтому лишь утыкается в его ключицу, крепко зажимая рот, чтобы в голос не разрыдаться прямо здесь. Вместо плача – тихий мышиный писк. Шон говорит про синтетическую органику и образец человека, а Вивьен может лишь дышать ему в халат и не чувствовать ни вони Пустошей, ни дыма, ни пыли. В детстве он пах счастьем и земляничной присыпкой, теперь – лекарствами, стиральным порошком и мятой.

Он вещает высокопарно и доходчиво, как заведенный интересной темой лектор, и лишь закончив монолог, слегка отклоняет голову, будто только сейчас заметив голову матери на своем плече. Его рука неуверенно дергается, потом уже более решительно поднимается, и едва касаясь, ложится ей на спину в районе нижних ребер. Даже Ник, неловко прижимающий ее к своему пластиковому телу металлической рукой, отдавал ей больше тепла.

– Очнись, Остин, это важно!

Голову потянуло к коленям, когда скриптор лишила ее поддержки своего плеча. Кажется, что шея сейчас хрустнет, не удержав на себе этот здоровенный шар для боулинга, тот покатится и выбьет стульями страйк.

Вивьен вновь открыла глаза, чтобы увидеть, как Хэйлин армейским ножом делает надрез в широком каблуке ее ботинка и просовывает в отверстие маленькую прямоугольную коробочку, похожую на голозапись. Спрашивать она не стала – губы едва разлипались, а язык, казалось, занял все пространство во рту и не ворочался.

– Прости за это – я знаю, как тяжело найти здесь приличную обувь, – в безуспешной попытке пошутить прошептала Хэйлин, и комнате резко запахло химией – скриптор заклеила дырку в каблуке чудо-клеем.

Как хорошо было бы залезть в собственный ботинок и немного там подремать. Вновь приблизившись к Вивьен, девушка слегка похлопала ее по щеке, заставляя перевести взгляд с пыли на шнурках на ее глаза.

– Не забудь потом достать это, когда… – ее голос оборвался, когда она вскинула голову, оборачиваясь на дверь. – Вивьен, продержись еще немного. Мы постараемся помочь. Просто не теряй надежду, хорошо?

Как не терять то, чего и так уже нет? Как она ушла, Вивьен не слышала. Протянула руку, запустила в густую живую шерсть.

– Какой живодер назвал тебя Псиной? Где твой хозяин?

– Да у нее температура подскочила почти до сорока двух. Вы ее угробите, Максон.

Из динамика лепечет Трэвис – рассказывает, что кто-то раскрасил часть Великой Зеленой Стены в непатриотичный синий. Можно даже не увеличивать громкость – мямля-ведущий бесит при любой.

– Ломает как торчка. Ладно, отнесите в камеру и сделайте, что нужно. Продолжим позже.

Можно сколько угодно колотить паладина по шлему и разверстым плечам – удары Вивьен для него, что Лебедю – комариный укус. Но она все равно пытается. Кричит, силится обернуться, чтобы в последний раз увидеть Данса, но тот больше не глядит на нее. Как два хищника на одних охотничьих угодьях, как две высоковольтные вышки в одном поле – оба величественные и упрямые – Данс с Максоном смотрят друг другу в глаза.

– Все так, как и должно быть. Будь смелой, Вивьен Остин, – говорит Данс. Её имя на его губах остается так редко, но становится последним в его жизни, и Выжившая не выдерживает – разражается почти детским плачем, уже не пытаясь вырваться.

– Поставь меня! Немедленно! – кричит кто-то голосом Вивьен.

– Вы в критическом состоянии, мисс Остин – не удержитесь на ногах.

Скучающий голос Кейда доносился где-то снизу.

Решетки потолочных плафонов проплывали над головой. Молчаливый паладин-охранник нес ее легко, будто пустой мусорный мешок, на который она сейчас походила. Раздирающий слух скрип железной решетки возвестил о том, что они находились в изоляторе кратковременного содержания арестованных, служивший у Братства Стали примерно тем же целям.

Паладин шагнул в одну из них и очень бережно уложил Вивьен на грязно-бурый матрас. Несколько болезненных уколов в задубевшие мышцы. Стимулятор, аддиктол, кротокрысий яд? Загремели ключи, повернули в замке, разрезая ее мир на квадраты света, падавшие из общего коридора.

Сквозь крошечное окошко под потолком серело утро – первое за последние дни, что она может видеть воочию, но совершенно ее не волнующее. После опустошающей войны с ветряной мельницей, роль которой взял на себя орущий динамик, сложно было поверить, что под спиной ее – матрас, а в ушах – тишина.

Тьма в глазах Джона поблескивает всеми оттенками нежности, его пальцы дотошно перебирают выпирающие позвонки на ее спине, словно пересчитывают патроны в патронташе, а вокруг них двоих музыка, цветастые наряды и яркий свет – все смешалось в одно пятно. Неплохо будет, если последняя мысль будет о нем, решила Вивьен, захлебываясь подступившими слезами.

Вивьен уже не задумывалась, снилось ей происходящее или было реальностью, а то и вовсе смертью, и просто нырнула с головой в свою мягкую постель, прямо сквозь пушившуюся поролоном ткань и торчащие пружины, под грязный пол, через подвал, на самое дно.

Смерть или нет, но спала Вивьен явно мертвым сном. Пробуждение было болезненным, похмельным, но главное – оно было. Сна не хватило, но в сравнении с предыдущими двухминутками, которые больше мучили, чем дарили отдых, эти несколько часов казались самым ценным в мире сокровищем.

Кейд убедился, что наручники никуда не делись, погремел ключами и вошел в камеру. Пока он молча сидел на корточках и делал ей новые инъекции, Вивьен даже не пыталась начинать диалог, а просто наслаждалась ощущением присутствия в ней признаков жизни. Казалось, что все уже позади – она прошла некое извращенное испытание. А когда перед ней на матрас обронили перезрелый мутафрукт, она вцепилась в его сочную мякоть с таким остервенением, что попробуй кто отобрать еду — рычала бы на него не хуже одичавшего пса.

– Вот во что превращаются люди без дисциплины.

Вивьен не заметила, что Максон наблюдал за ней снаружи, прислонившись к углу камеры, за которой с самым разнесчастным видом съежился налысо бритый скриптор-инженер. Наверняка сбежал из Бостонского аэропорта за какой-нибудь юбкой.

– Видишь, Остридж, – обернувшись к парню, презрительно хмыкнул Максон. – Будешь иметь дело с такими, как она, одной сыпью не отделаешься.

Вивьен расправилась с мутафруктом, облизнула текущий по пальцам мутно-оранжевый сок. Черный волк из зоопарка хоть и сменил место обитания, но продолжал глядеть по-волчьи.

Поход в туалет, где Вивьен чуть не рассталась с самой вкусной в жизни едой, потому что последствия вчерашнего полубреда продолжали ее преследовать, и вот – квадрат родной камеры, что уже почти как дом. Максон зашел следом, его вновь сопровождал паладин в силовой броне, что вчера отнес ее в спасительную камеру. Сейчас он замер в открытых дверях и явно был куда надежнее их.

– Хорошо спалось? – буднично поинтересовался Максон, но Вивьен после короткого отдыха явно лучше владела собой, поэтому предпочла ничего не отвечать. Зря он дал ей поспать – теперь она стала куда сильнее.

Максон подвинул стул, уселся напротив Выжившей и сцепил пальцы в крепкий замок. Теперь их глаза оказались на одном уровне, и она смогла разглядеть в серой пучине все бремя ответственности, которую тащил на себе этот парень. Нет, никакого сочувствия к врагу! Он сам ее этому учил.

– Давай я расскажу тебе, как все будет дальше, – услужливо предложил старейшина, и костяшки его побелели, словно принимая на себя тяжесть его эмоций, в то время как лицо оставалось бесстрастным. – Теперь ты мне все расскажешь. Что ты видела в Институте, как он устроен, кто там главный, где у него слабые места, кто из важных людей в Содружестве является синтом и все остальное, что я попрошу рассказать.

«Будь смелой, Вивьен Остин»

– Что будет, если я расскажу? И что будет, если не расскажу? – с вызовом спросила она.

– Ну, при первом варианте ты и все твои приятели будут жить. Все зависит от того, насколько ценной окажется твоя информация, так что пока это меньшее, что я могу гарантировать за сотрудничество. А при втором…

Максон замолчал, чтобы Вивьен успела рассмотреть его лицо и увидеть невысказанную клятву, что ни одно из его будущих слов не будет пустым.

– Псина в Банкер-Хилл. Мы не убиваем домашних животных, но знаешь, там часто травят кротокрысов. Мы знаем, что твой гуль-наркоман, облезлый синт, рыжая рейдерша и наемник засели в какой-то дыре и не спешат тебе на помощь, но мои солдаты готовы их выкурить оттуда по щелчку моего пальца.

«Ты не упомянул Фаренгейт. Что вы сделали с Фаренгейт?» – вопрос обжег усталый мозг остротой, но Вивьен сдержалась, завороженно слушая монолог Максона.

– Если эти «люди» – это всё, что тебе дорого, то мне тебя жаль. Ну а если нет, мы найдем каждого, кто хоть как-то близок к тебе, и уничтожим. Это случится по твоей вине. Что же касается тебя…

Он откинулся на спинку стула, качнулся на задних ножках, широким жестом обводя комнату.

– Это место станет твоим склепом. Если ты продолжишь молчать, мы вновь вколем тебе эту сыворотку, а потом спасем. Мы будем делать это снова и снова и так долго, пока ты не расскажешь – ведь просто умереть мы тебе не дадим. Тебя ждет участь хуже смерти, дезертир Вивьен Остин.

Так вот зачем хозяин сначала до крови бьет собаку, а потом ласково гладит по голове! Собака будет помнить боль и сделает всё, чтобы как можно дольше растянуть хороший момент – давать лапу, приносить тапочки, рычать на недругов – что угодно, лишь бы гнев хозяина не вернулся вместе с ударами обитого хромом сапога по ноющим ребрам. Максон не хотел ее бить, не хотел сводить с ума, но оказался куда умнее: он поместил Вивьен в адский цикл, из которого она могла выбраться лишь сама, а заодно выяснил все ее слабости.

«Будь смелой…»

Липкий страх развернулся из клубка где-то внизу живота и медленно пополз выше, цепляясь когтями за ребра. Хэйлин просила держаться, и делать это для себя не так уж сложно, хотя Вивьен и не была уверена, что переживет вторую такую ночь под этим галлюциногенным препаратом, медленно вытягивающим из нее не только воспоминания, но и жизнь. Как вообще можно кого-то просить потерпеть, но не называть точных сроков?

Шона защищают синты, у него их целая армия. Если Братство придет, ее взрослый и мудрый сын сможет себя защитить, но для него мать станет предателем, врагом номер один. Стоит ли его любовь того, чтобы погибли дорогие ей люди? Маккриди получил шанс вылечить сына, Фаренгейт и Кейт только нашли друг друга, Ник наконец-то примирился с личностью копа, на основе воспоминаний которого был создан, а Джон…

– Хорошо.

Ее голос в мёртвой, пропитанной потом и отчаянием тишине заполнил собой всю комнату, и выражение ледяной скуки исчезло из глаз Максона, сменившись на торжество. Он не улыбался, и кажется, не умел это делать, но явно чувствовал себя победителям, потому что знал: он убедил Вивьен в том, что она поступает правильно.

Едва они приготовились к долгому многочасовому разговору, во время которого Максону предстояло обрести огромную власть, а Вивьен – потерять часть своей души, над головами что-то взорвалось так, словно супермутант-камикадзе рухнул на крышу здания с высоты нескольких метров. Лампочка над столом закачалась, заискрила как бенгальский огонек.

Вивьен соскочила со стула — на нее ливнем посыпалась штукатурка. Максон тоже отпрыгнул и прижался спиной к зеркалу Гезелла. Все вокруг зашаталось, как если бы полицейский участок был собран не из бетона, а из картонных листов, а за стеной раздались многократные удары лазерного оружия, взрывы гранат и скрип шарниров десятков ног, что не могут быть человеческими.

Паладин-охранник отскочил от двери, выстрелил в кого-то почти перед собой, и проход остался открытым, а коридор за ним – пустым. Решение, как обычно спонтанное и безумное, заняло ту часть мозга Вивьен, которая была способна мыслить.

Она бросилась к стулу, поставила на сидение одну ногу и взлетела к потолку, обеими скованными руками схватила и вместе с проводом выдрала из потолка отчаянно моргающую лампочку, теперь больше похожую на тревожный проблесковый маячок. Горячее стекло опалило руки, но после пережитого эта боль показалась ей просто легким ветерком. Перехватив за цоколь, она разбила об угол стола мутную от пыли колбу и направила ее остатки на Максона, который уже успел понять что она задумала, и обходил стол, приближаясь к ней.

Драться в наручниках неодобно и глупо, но нужно попасть только раз. С ловкостью поднырнув под тянущуюся к ней руку, скованную плотной тканью кожаного пальто, Вивьен полоснула Максона осколком стекла так, что кровь с его шеи брызнула на тонированное стекло допросной. Она понятия не имела, какую травму нанесла старейшине: оставила ли легкую царапину или же задела яремную вену.

«При первом варианте тебя зашьет любой послушник. При втором… эта комната станет твоим склепом», – жестокая мысль согрела ее и придала сил.

Вивьен побежала. Прочь из проклятой комнаты, и пусть Институт и Братство разбираются тут без нее. Пустая голова и быстрые ноги – вот, что нужно ей сейчас. Последние, кстати, вдруг оторвались от земли и молотили по воздуху по воздуху, когда ее, словно пушинку, подхватил паладин-охранник Максона. Держа Вивьен так, словно она мягкая игрушка, которую ребенок подмышкой тащит на ночь в кровать, солдат даже не сбавил скорости, но нес он ее не к своему к старейшине, а как можно дальше от него. По коридору, вниз, к гаражам, к долгожданной свободе.