9. Семья – это отстой (1/2)

– Иногда я ненавижу это, – тихо прорычала Кейт, вынимая иглу и бросая пустой шприц на стол, где уже валялись пара ингаляторов винта и несколько мятых блистеров из-под ментатов. Очередной будничный вечерок в Старом Капитолии, когда там торчал (во всех смыслах) Хэнкок, а он упорно продолжал это делать.

Кейт откинулась на плечо Фаренгейт, развалившейся на красном диване с бутылкой пива в руке, и расслабленно расставила ноги, прикрыв судорожно подрагивающие веки. Хэнкок с дивана напротив сложил ноги крест накрест на журнальном столике и наблюдал за ними обеими, словно в замедленной съемке – так действовал винт. Он видел каждый волосок песочных бровей Фаренгейт и малейший изъян ее покрытого шрамами лица, каждую веснушку на щеках рыжей Кейт – все это было на виду, как под микроскопом.

В заколоченные окна Старого Капитолия истерично колотилась радиоактивная буря – время, когда все стараются забить щели чем попало, закинуться антирадином и молиться, чтобы не сдохнуть в муках или, что еще хуже, не проснуться наутро гулем. Хэнкок знал, что это куда хуже, чем просто помереть: первый взгляд на собственное обновленное отражение он запомнил надолго, хотя прежнее внушало ему куда большее отвращение. В бурю все Добрососедство, за исключением гулей, прячется и трясется, но Старый Капитолий просто бухает и торчит так, будто завтра не настанет, демонстрируя стихии средний палец. Тут так принято – встреть неизбежное под кайфом, и удача обязательно улыбнется тебе.

– Так брось, киса, – хмыкнула без особого сочувствия Фаренгейт. «Испепелитель» лежал на проеденном молью ковре, она беспечно подпирала его ногой, словно пуфик. В такой день он точно не пригодится.

Тонувший в сизом дымном мареве кабинет мэра освещали две керосиновые лампы – в рад-бури всегда были проблемы с электричеством. Под кайфом казалось, что свет то скукоживается до размеров уголька сигареты, то разрастается в гигантского оранжевого монстра, обнимает стены, тянет к ним когтистые лапы. Тени прыгали по столам, диванам и обоям, словно мелкие бешеные черти.

– Если бы это было так просто, я бы так и поступила, ясно? – злобно огрызнулась Кейт и сплюнула на пол кровавый ошметок слюны. Психо делает наркоманов агрессивными, и Хэнкок знал, что она сейчас ощущает: всемогущество, едва сдерживаемое желание крушить все вокруг без разбору, за которым неизбежно следует жуткая слабость и ненависть к себе. Нет, уж лучше сидеть на винте и смотреть, как мир вокруг постепенно замирает, оставляя одну живую точку – тебя самого.

Несмотря на общие вкусы в химии и алкоголе, между ними была большая разница: Хэнкок своими зависимостями наслаждался, а Кейт от них страдала. Какой тогда смысл принимать что-либо, если не кайфуешь?

– Если тебе что-то не нравится – не делай это, и все, – посоветовал он Кейт, но та лишь жестко улыбнулась, обнажив ряд заостренных зубов.

– Сам-то всегда делаешь, что хочешь?

– Абсолютно всегда, – язык ворочался плохо, разговор замедлялся, начинал вязнуть, словно растаявший на солнце кусок жвачки.

– Врешь. Ты просто торчишь здесь и выжидаешь. Ты ушел от нас к Вивьен, а теперь ее нет, и ты не знаешь, куда себя деть.

– Не доводи ее – она скучает по подружке. Расслабься, Кейт, – миролюбиво предложила Фаренгейт, обнимая Кейт за плечи, но та продолжала недружелюбно взирать на бывшего мэра.

– Нет, я все же спрошу. Нахер ты тут теперь нужен, Хэнкок, когда мэром стала Фаренгейт?

Нет смысла дискутировать с ней в таком состоянии, но вопрос справедливый. На днях Хэнкок, стоя на балконе Старого Капитолия, собрал жителей Добрососедства и пафосно объявил о своей отставке. Выборы нового градоначальника состоялись в ту же минуту: местный электорат ценит силу, а «Испепелитель» в руках Фар, возвышавшейся над толпой по правую руку от Хэнкока, вполне себе сошел за агитационный материл.

Экс-мэр тоже отдал свой голос Фаренгейт и был уверен в своем выборе – покалеченная девочка, которую он вытащил из Боевой зоны, стала крутой бабой, которая любого в городе могла поставить на место, ну, или вколотить в него, если понадобится. Она была невероятно красивой, опасной и волевой, а главное, умела шевелить мозгами и не принимала поспешных решений, поддавшись действию препаратов, как это делал он сам.

Поэтому да, у него не было повода торчать здесь, но и другого места, в общем-то, тоже не было. Теперь Хэнкоку казалось, что он нагородил огород, когда оставил свою жизнь ради сомнительных афер Вивьен, которой теперь нет. Техник Том сказал, что вернуться тем же путем не получится, и телепорт – теперь всего лишь груда металлолома. Прошла неделя, и пора было признать: ставка не сыграла, и осталось два пути – бросить вызов Фаренгейт и снова занять свой пост или двигаться куда-то дальше.

Первый вариант Хэнкок отметал сразу: пережитое вместе не только закалило их дружбу кровью и железом, но и намертво сплавило их друг с другом в одно смертоносное оружие. Без Фаренгейт, всегда стоящей за спиной Хэнкока, не было бы и его, и предать ее – означает предать себя самого. К тому же, он привык мысленно вычеркивать прошлое из жизни и сжигать, хотя вернее сказать, взрывать мосты к чертям, чтобы в соплях не бежать назад, когда в очередной раз прижмет хвост. Видимо, Вивьен теперь тоже в прошлом. В память о ней остался лишь Псина – после исчезновения Вивьен он увязался за Хэнкоком и теперь лежал у его ног, сонно подрагивая ухом от стонов бури за стеной.

Гром радиоактивной грозы взорвался прямо в комнате, озарив все вокруг ярким светом, и пустые бутылки со звоном заходили ходуном. На миг в комнате стало ярко как никогда раньше, и они не успели защитить глаза, разом ослепнув. Однако, какой бы лютой ни была постядерная стихия, она не могла такого сотворить. Произошедшее, мягко говоря, освежило голову: даже у дезориентированной Фаренгейт в руках уже был «Испепелитель», а у Хэнкока – дробовик. Псина подскочил, зашелся лаем, разбрасывая взмахами хвоста бухло и наркоту со стола, на шее его мотался платок с рисунком довоенного американского флага.

Свет, разошедшийся по комнате, сошелся в одной точке – на женской фигуре, стоявшей в широко распахнутых дверях. С ошарашенным видом на них смотрела Вивьен, а за ее спиной во все глаза таращились сбитые с толку вооруженные люди Фаренгейт, не знавшие, как реагировать. Бедняги навидались в этих стенах всякого, включая женщин, появлявшихся из неоткуда, но никогда еще это не происходило настолько эффектно.

– Это что еще за хрень? – прохрипел один из них.

От чистой одежды Вивьен хотелось зажмуриться: на ней была белоснежная толстовка с капюшоном и такого же цвета спортивные штаны и кроссовки. Все это было новым, словно только вчера купленным в довоенном бутике и надетым впервые. Всё белое на Пустошах становилось каким угодно, но не белым. Выжившая выглядела так, будто ее вырезали из журнала мод и повесили на грязную стену: самый чуждый объект в грязном Старом Капитолии, где харкают на пол, осколки заметают под диван, а паркет и швабра ни разу не встречались друг с другом.

– Что, сюда? Не ожидала, что прямо сюда… – пробормотала Вивьен себе под нос и пошатнулась, а затем с грохотом рухнула на пол, вытряхивая из паркета многовековую пыль.

Хэнкок, Кейт, Фаренгейт одновременно оказались на корточках рядом с ней. Глаза Вивьен были открыты, она стояла на коленях, шумно хватая ртом воздух, как будто ее сейчас вывернет, а взгляд у нее был пустой, словно мыслями она еще пребывала в том месте, откуда пришла. Медленно подняла руку, запустила пальцы в густую шерсть Псины, который радостно лизал ей лицо.

– Хэй, ты как? – поинтересовался Хэнкок, аккуратно касаясь пальцами ее подбородка и слегка приподнимая ее лицо, заставляя на себя взглянуть. Выжившая смотрела сквозь него, и казалось, никого не замечала.

– Эта телепортация… Жесть… – выплюнула она. – Никогда этого больше не повторю.

– Все под контролем, парни, расходитесь, – поспешно бросила Фаренгейт охранникам, пока шокированная путешественница не наболтала тут лишнего. – И двери закрыть!

Хэнкок подхватил Выжившую под мышки, и она повисла на нем, как тряпичная кукла. От нее пахло какой-то резкой химической отталкивающей стерильностью, словно на нее вылили целое ведро антисептика. Без брони она была очень легкой, и он без труда дотащил ее до дивана. Вивьен поморщилась, прижала пальцы к векам, стараясь прояснить голову. Выпрямляясь, Джон окинул взглядом комнату. Полный набор препаратов, алкоголь на любой вкус. Чтобы погрустить хлещут водку, для зажигательного веселья подойдет вискарь, но что предлагают вернувшимся из Института?

– Голова кружится, – пробормотала Вивьен, пыль с пола и дивана уже успела запачкать ее белоснежный наряд, а Псина залил ее колени капающей с языка слюной.

– Будешь винт? Все слегка… замедлится, – Хэнкок присел рядом, протягивая ингалятор, но она решительно отодвинула его руку. Кейт и Фаренгейт стояли над ними, не представляя, что делать.

Через пару минут Вивьен оторвала руки от висков и оглянулась. Судя по выражению лица, она и хотела оказаться в Добрососедстве, но никак не в самом Капитолии. Оно и к лучшему, а то бродяги могли решить, что она какой-нибудь Охотник Института а порешить на месте.

– Все нормально. Я в порядке, – заверила она, и только теперь ее взгляд на Хэнкока стал осознанным.

– Точно? – сощурилась Кейт. – Выглядишь как-то странно. И что это за шмотки?

Она прикурила сигарету и передала ее Вивьен, которая вцепилась в нее как в спасательный круг и с большим наслаждением затянулась, выпуская в вентилятор под потолком густую струю дыма. Табак смешался с запахом антисептиков и приглушил его, делая Выжившую больше похожей на ту женщину, что они знали.

– Они забрали мою одежду. Сказали, она нестерильна.

Вот Пайпер расстроится – Комбез лишилась того, за что получила эту дурацкую кличку.

– Кто? Институт? Ты была в Институте? – Кейт присела на корточки, отталкивая Псину, и укладывая локти на колени Вивьен. В ее болотного цвета глазах, обычно жестких и насмешливых, обнажилось искреннее беспокойство.

– Была.

– Что там? Что ты там видела?

– Там… настоящий рай, – тихо ответила Вивьен, сбрасывая с плеч рюкзак и откидываясь на спинку дивана.

Они ожидали рассказа об ужасах, творящихся стенах Института, но получили совершенно противоположный ответ, и были, мягко сказать, удивлены.

– Все такое белое, и стены, и коридоры. Там растут трава и деревья, и нет радиации. Это место никогда не знало войны.