1. Создан людьми и для людей (1/2)

Хэнкок был порядочно пьян, надышался винта и наглотался ментатов. Не то чтобы для такого разгула был повод — просто обычный вечер в Старом Капитолии. Закинув облаченную в высокий старомодный сапог ногу на спинку красного, побитого молью дивана, пружины которого ощутимо упирались в лопатки, мэр Добрососедства глядел на полудохлый вентилятор. Тот занимался откровенным саботажем: исправно крутился, но совершенно не разгонял затхлый воздух полутемного кабинета, но на плавные движения его лопастей можно было порядочно залипнуть — когда падаешь на приход, такие вещи завораживают.

— Народ волнуется, — голос Фаренгейт с другого дивана, стоявшего напротив через низкий журнальный столик, звучал как из жестяной бочки. — Опять все говорят об Институте. Какого-то бродягу чуть не пришили прямо у нашего крыльца — решили, что тот синт, а мужик просто был под глюконавтом.

Хэнкоку надоело наблюдать за обструкцией вентилятора, и он натянул на глаза треуголку, будто отгораживаясь от порядком доставшей его проблемы. Страх перед Институтом и его машинами, как две капли воды похожими на людей — это зараза из Даймонд-Сити, добравшаяся до Добрососедства с большим опозданием, но уже успевшая навести шороху.

— Беднягу спасли? — глухо донеслось из-под треуголки.

Что-то металлическое и увесистое тяжело проскребло по полу — это Фар подтянула ближе свой любимый «Испепелитель», чтобы в очередной раз отполировать его и без того безупречный ствол.

— Наши парни успели вовремя, — ответила она. — Но с этими волнениями надо что-то делать, Хэнкок.

Он вздохнул, погрузил затуманенный взгляд в непроницаемую тьму внутри головного убора.

— Давно что-то я не толкал речей.

Фаренгейт редко давала советы, но если снизошла до этого, стоит прислушаться. Водрузив треуголку обратно на голову, Хэнкок принял вертикальное положение, пошарил по столу в поисках сигарет, затерявшихся среди пустых бутылок, коробочек из-под ментатов и прочих угощений, что копились неделями, пока мэру это не надоедало и он не приказывал кому-то убрать этот мусор.

Пачка нашлась под столом, он вытянул сигарету, зажал зубами фильтр и чиркнул зажигалкой о бедро. Подруга равнодушно наблюдала за его движениями, явно оценивая, готов ли он в таком состоянии выступать перед толпой. Даже обидно — лучшие слова идут в голову именно под кайфом, а сегодня микс препаратов был подобран идеально для такого момента.

Мэр поднялся, поправил лацканы алого сюртука и синего камзола, одернул торчащие из-под него края светлых рукавов, двумя пальцами приподнял треуголку, и сверкнул на Фар улыбкой, даже обаятельной, в какой-то мере.

— Как я выгляжу? — поинтересовался он у подруги, хотя этот вопрос его не заботил: когда ты гуль, рассчитывать можно только на свою природную харизму и созданный тобой образ.

— Как гуль в нелепом кафтане, — бросила Фаренгейт привычную фразу и поднялась следом, тяжело поднимая миниган. Любимая игрушка в ее сильных руках дополняла ее внешность закованного в железо рейдера, предпочитавшего вонючим палаткам на Пустошах все блага цивилизации.

Они вышли на балкон вместе, как делали всегда — мэр Добрососедства и его верная телохранительница — нет одного без другой. Вечерний ветер грустно волочил по земле жухлую листву, а на балюстраде второго этажа Старого Капитолия вздыбил висящий на балконе полукруглый музейный бело-сине-красный флаг, уже выцветший, но все еще отражающий дух свободы, которым дышал этот город.

— Эй, народ, все сюда! Давайте-ка с вами побазарим!

Голос Хэнкока, хриплый, чаще лишенный всякого тонального окраса, быстро разнесся по темным, узким улочкам Добрососедства. Однажды он понял, что важно не то, насколько громко ты кричишь — значение имеют лишь эмоции, которые ты вкладываешь в свои слова, а для этого нужно самому верить в них. Всё остальное — пустой треп и бравада.

Он ждал, но не очень долго — народ любил его выступления. Постепенно под россыпью фонариков, развешанных над площадью в перед «Третьим рельсом», стали собираться люди, и вот, под балконом образовалась большая толпа. Хэнкок примечал знакомые лица, с каждым устанавливал зрительный контакт, напоминая, что знает их.

— Я знаю, что вы все заняты своими делами. Но я хочу, чтобы вы не забывали о главном. Хэй, Дейзи!

Он разглядел знакомое лицо торговки с местного рынка — отличный вариант, чтобы показать, что мэр «свой парень». Внешне они были похожи — радиация уравнивает, искажает собственные черты лица, стирает их вместе со старой кожей.

— Рад тебя видеть! Как поживает моя любимая девочка? — поинтересовался Хэнкок, подчеркивая тот факт, что младше ее больше чем на двести лет. — Я слышал, что ты гуляешь под руку Маровски.

— Пусть гуляет со своей рукой сам! — задорно парировала Дейзи, и зрители взорвались от хохота: высокомерного номинального владельца «Роксфорда» недолюбливали.

— Ладно-ладно, — Хэнкок подождал, пока стихнет смех. — Мы ушли от темы. Что я там говорил? Так вот: самое главное. Я знаю, что тут недавно случилось, и вот что я вам скажу: мы, фрики, должны держаться вместе, и лучший способ сохранить нашу теплую дружбу — не позволять никому и ничему устраивать между нами раздрай. Улавливаете?

— Да, режь правду-матку, Хэнкок! — задиристо крикнул один из гангстеров, что работал в Старом Капитолии и явно мечтал о прибавке.

— Кто же в нашем большом и дружелюбном Содружестве хочет натравить нас друг на друга? Что за извращенное, злобное чудовище желает зла нашему миролюбивому сообществу?

— Институт и его синты! — вразнобой закричали слушатели, словно им за правильный ответ могли поставить хорошую оценку. Впрочем, примерно так и было.

— Верно! — похвалил Хэнкок. — Вот ты — ты сказал первый. Потом подойди ко мне. Тебе полагается премиальная доза винта!

Толпа заголосила, зааплодировала. Для счастья им нужно было не так уж много, а если сравнить городок с чистеньким Даймонд-Сити и его холеными жителями, то и вовсе практически ничего.

Хэнкок сделал паузу, пощупал возникшее среди горожан напряжение. Тишина помогает зрителю настроиться на нужный лад, а потом бери его готовенького и вкладывай нужные истины в голову.

— Институт — вот наш настоящий враг. Не рейдеры, не супермутанты и даже не эти кретины из Даймонд-Сити. Мы должны дать Институту отпор, и единственный способ сделать это — держаться вместе. Они не могут контролировать нас, если мы их не боимся. Ну-ка, кто боится Института?

— Не мы!

Вот, уже другой настрой. Однажды Хэнкок уже наблюдал это: забитые, загнанные в угол люди вдруг перестали бояться, и в этот миг он был одним из них, равно как и сейчас.

— И в какой из городов Содружества Институту лучше не соваться?

— В Добрососедство!

— Я хочу, чтобы в Институте знали — в Добрососедство им путь заказан. Я не позволю тут никого «заменить» на синта. Этот город создан людьми и для людей!

Последнюю фразу он выкрикнул вместе со всеми так громко, как позволили голосовые связки, и поднял вверх руку, зажатую в кулак. Стоя на балконе под золотым циферблатом навсегда замерших часов Старого Капитолия, он отдавал этому городу всю энергию и сторицей получал обратно. Хор гудящих голосов начал слабеть, когда толпа стала рассасываться, а Хэнкок нырнул обратно в свое логово крайне довольный собой.

Жизнь такова, что едва происходит что-то хорошее, как из-за угла тут же прилетает кирпич и шарахает тебя по голове. Хэнкок в очередной раз убедился в этом, когда увидел одного из своих гангстеров, что обычно присматривали за подходами к Добрососедству. И каково было мэру, обещавшему своим жителям, что в его городе никогда не окажется синтов, услышать нечто вроде: