[289] Падение возведённой крепости (1/2)

Чангэ всё больше чувствовал неловкость в присутствии Шу Э. Он ничего не мог с собой поделать, и даже медитация в ледяном водопаде не помогала усмирить пробуждающиеся инстинкты, которые он полагал давно забытыми. Ему нравился Шу Э. Ему нравилось на него смотреть. Ему вновь начало нравиться возникающее при этом созерцании напряжение плоти. Сладкие муки, которые он испытывал, сводили его с ума. И ему было бесконечно стыдно за это. Он даос, он не должен поддаваться искушениям. Но даже оговорка, что он, Чангэ, смертный, а Шу Э нечто иное, которой он пытался усмирять себя, не возымела должного действия, поскольку в глубине души он всегда знал, что не вполне смертный, его небесная сущность никуда не делась.

Шу Э даже не подозревал, что внутри Чангэ кипят нешуточные страсти. Он считал, что Чангэ пытается отстраниться и не сближаться с ним из-за даосских принципов, которые гласили, что с потусторонними сущностями не дружатся, а изгоняют их. Шу Э догадывался, что Чангэ терзают противоречия, но не о том, что это была борьба духа и плоти.

Сам он довольно ясно представлял себе природу собственных чувств по отношению к Чангэ. Это не только желание отблагодарить, какое инстинктивно должны чувствовать все спасённые существа к своим спасителям. Чангэ, вероятно, был прав: «птичка» уже рассчиталась за своё спасение, сто лет принося редкие травы и коренья к его дому, а Повелитель Теней даосу ничего не был должен. И это не только любопытство. Шу Э уже давно выяснил, что хотел. Чангэ — из небожителей, но небожители не такие, какими их расписывал Вечный Судия, а может, это Чангэ не такой, как остальные небожители. Но он был и остаётся небожителем даже в смертной оболочке. Шу Э не мог воспринимать его всего лишь человеком.

В этом была вся загвоздка: от человека легче было отказаться, напомнив себе о Законах Трёх Миров. Но небожитель под эти законы не попадал. Он не переродился в этом мире, его просто изгнали с Небес, лишили духовных сил, превращая его бессмертное тело в смертную оболочку. Его присутствие в мире смертных является «допущением», как называет подобные случаи Юн Гуань, а «допущения» остаются вне существующих законов, если не нарушают оных. Поэтому ничто не может остановить Шу Э, вздумай он овладеть этой душой.

Чангэ вынес лекарственные сборы сушиться на улицу. Несколько раз в год полагалось это делать, чтобы травы не гнили и не плесневели. Солнце вернёт их в прежнее состояние, и ими можно будет ещё долго пользоваться. В хижине сборы отсыревали. Шу Э вызвался помочь: свёртков и кульков было много, чтобы развернуть и разложить каждый на солнце, ушёл бы весь день, если бы Чангэ делал это в одиночку. Чангэ сказал суховато, что и сам бы справился.

— Не стесняйся, я что угодно для тебя сделаю, если попросишь, — возразил Шу Э, и не подозревая, что ударил по самому больному.

Чангэ и Шу Э несколько раз сталкивались в дверях или посередине хижины. Чангэ обычно уступал дорогу, поспешнее, чем следовало в подобной ситуации. «Он меня будто чурается», — недовольно подумал Шу Э. Но ведь он не сделал ничего плохого, кроме того, кем он был.

Они опять столкнулись у стола. Шу Э выронил свёрток, Чангэ подставил руку, чтобы его поймать, но и Шу Э подставил, руки их соприкоснулись, свёрток шлёпнулся на пол. Шу Э почувствовал, что пальцы Чангэ сильно дрожат. Он взглянул в лицо Чангэ и увидел в его глазах лёгкий отсвет вожделения. Шу Э мог и ошибаться, но в тот момент ему показалось, что это случайное прикосновение вызвало цепную реакцию и хорошо скрываемые, подавленные желания пытаются вырваться наружу из возведённой даосом внутри себя крепости. «Он хочет меня», — подумал Шу Э, заметив, как шевельнулось в складках одеяния мужское естество мужчины.

Соблазн воспользоваться минутной слабостью даоса был велик. Шу Э хотелось бы познать его. Лицо его зарумянилось при мысли об этом. Он вскинул руки, беря лицо Чангэ в ладони, и поцеловал его в губы. Чангэ отшатнулся от него.

— Нет! — с долей страха воскликнул он.

— Почему? — удивился Шу Э.