Часть 7 (1/2)
— Мама, папа. Привет. Вот и я, — сказал я положив букет гвоздик у их надгробных плит. Здесь не было принято нести гвоздики на могилы, но я как-то привык к этой традиции и не собирался от нее отказываться.
— Прошло уже десять лет, а мне все еще больно. Мне так вас не хватает, — сказал я, не мигая рассматривая могильные плиты, — Папа, помнишь, ты говорил, что Люциус — гений. Ты был прав. Он сделал мне экзоскелет. Он конечно, жутко неудобный, да и пришлось пару месяцев заниматься восстановительной гимнастикой, но на советы директоров я уже иду на своих двоих… ну, почти, — начал свой рассказ, опираясь на трость из красного дерева, с помощью которой я теперь ходил, — дома, как и раньше буду ездить на коляске, слишком уж громоздкая вещь вышла у Фокса, но он клятвенно заверил, что года через два представит что-то более подходящее, да и, спешить мне некуда — сказал я и, бросив взгляд в сторону поместья, задумался, — что еще случилось такого… ах, да! Неделю назад я получил диплом психиатра. Знаете, не думал, что это будет так трудно. Два года! Два года эти ретрограды не принимали решения. Я говорил вам, что сдал все экзамены еще в двадцать, а они все упирались. Пришлось надавить через АПА<span class="footnote" id="fn_30625373_0"></span>. Не люблю я это, но по другому они не понимали, — вздохнул я, чувствуя, как заныли мышцы ног, от долгого стояния, — завтра прилетает Брюс. Четыре года его не видел. Надеюсь, Альфред привезет его в целости и сохранности. Даже боюсь представить, в каких задницах он побывал за это время, — покачал я головой и бросил взгляд на могильные плиты, — ну все, я пошел. Дела сами себя не сделают. Завтра вернусь сюда вместе с Брюсом. До свидания, папа, мама, — кивнул я им и пошел в сторону поместья.
Мне двадцать два года. Вся жизнь впереди, как любит повторять Альфред. Вот только двадцатидвухлетним я себя совершенно не ощущаю. С чем это связано, я без понятия. Может быть из-за двух дипломов, экономиста и психолога, полученных в 19 и в 22 года? Или из-за того, что на равных говорю с людьми вдвое, втрое старше себя и все они даже и думать не смеют как-то протестовать? Или из-за того, что детство кончилось в двенадцать, заставив резко повзрослеть? Кто знает...
Во всяком случае, смеялся и улыбался я не так часто, как мне бы хотелось. Впрочем, возвращение брата после его четырехлетних странствий это неплохой повод улыбнуться. Как-никак единственная родня, что у меня осталась.
Мне пришлось смириться с тем, что Брюс выбрал для себя путь линчевателя, но я поставил перед ним условие. Перед тем как тот начнет заниматься своей подготовкой, он должен будет хотя бы формально получить высшее образование. Учитывая влияние семьи, наши финансы, а так же таланты, которыми обладал брат, нам удалось за два года организовать защиту диплома юриста. Подчеркну, диплом он получал сам. Влияние и деньги нужны были, чтобы организовать саму защиту. Так что в шестнадцать лет Брюс покинул родовой особняк, чтобы путешествуя по миру, приобрести необходимые ему знания.
В кабинете хранились десятки записок со всего света, где и чему учился брат. Курсы в Оксфорде, боевые искусства в Индии и Китае, основы детективного дела в Германии... и многое, многое другое. Бывало так же, что он специально попадал в тюрьму, чтобы изнутри узнать о преступниках, чем доводил меня до белого каления.
Нельзя сказать, что он был один в этом путешествии. Я старался незримо страховать его, приставляя к нему людей из СБ Уэйн Энтерпрайзес, от которых он очень часто уходил, пропадая с радаров на два, три месяца. Правда их помощь Брюсу ни разу не понадобилась. За несколько лет мой брат стал мастером в ряде боевых искусств и налетчики чаще всего уходили со сломанными костями.
В конце концов он пропал на пол-года где-то в Китае, но мы получили краткую записку о том, чтобы не вмешивались. И вот неделю назад мы получили сообщение о том, что брат решил вернуться домой и начать свою карьеру линчевателя.
Пока я размышлял о брате, ноги сами привели меня в мою комнату, где стояла инвалидная коляска, к которой, за столько лет, я успел уже привыкнуть. Чудо инженерной мысли, что сейчас помогало мне ходить можно было бы назвать прорывом, если бы не запредельная дороговизна для основного сегмента покупателей. Экзоскелет стоил десять миллионов долларов и по праву считался уникальным образцом подобной техники. С виду он был похож на те экзоскелеты для инвалидов, которые делали в моем будущем. Правда, этот был немного грубее и менее совершенным за счет того, что многие полимеры и композитные материалы еще не были открыты и Люциус, создав его, совершил натуральный прорыв в материаловедении.
Впрочем, я и этому был рад. Все таки ходить, пускай и с тростью, не то же самое что ехать. Однако дома я пока еще предпочитал передвигаться на коляске. Слишком уж громоздким и неудобным был этот образчик робототехники.
Переодевшись и пересев на кресло, я выехал из комнаты и направился в мою гостиную. На кофейном столике лежали кипы бумаг и папок с символикой Уэйн Энтерпрайзес. Рядом стоял кофейник с остывшим кофе, а в блюдечке лежал одинокий, недоеденный эклер. И все это было свидетельством того, что с утра я работал с документами, пока не пришлось ехать в Башню Уэйна, где располагался офис нашей компании.
Пока брат учился и путешествовал, я разбирался с делами компании и города Готэм. В первую очередь, пользуясь экономическим кризисом, удалось резко сократить число не лояльных семье топ-менеджеров. Предпочитающие игры на бирже реальному развитию многочисленных производств, эти господа косвенно были виноваты в том бедственном положении, в котором оказался Готэм. За четыре года отсутствия хозяйского пригляда была закрыта половина существующих производств из-за нерентабельности. Да, отец не закрывал их именно из-за того, что людям, работающим там, некуда было бы идти. Огромные верфи, фабрики, отдельные цеха работали в убыток из-за устаревшего оборудования, но позволяли сохранять более-менее сносное положение в городе. К тому же, как я позже выяснил, готовилась масштабная модернизация всего реального сектора производства, что вдохнула бы новую жизнь в эти предприятия. Но смерть отца и полное отсутствие контроля со стороны компетентных органов позволили этим людям закрывать целые заводы, лишая людей заработка и заставляя их уходить в криминал. И ведь речь шла даже не о десятках, а сотнях тысяч безработных, которые остались предоставлены самим себе.
И что самое страшное, все отчеты, которые мне довелось просмотреть, свидетельствовали о многократном увеличении прибыли. И это действительно было так. Игра на бирже проводилась именно за счет средств, освобожденных на сокращении сотрудников и производств. В конечном итоге, это дало компании баснословные прибыли, из-за чего увольнение этих спекулянтов стало крайне проблематичным. Совет директоров просто не видел причины в том, чтобы увольнять этих, безусловно, эффективных менеджеров. Но усугубляющийся экономический кризис привел к тому, что оказались затронуты даже самые передовые из производств, будущее компании, на что даже они не смогли закрыть глаза.
И все было бы еще хуже, если бы не Люциус Фокс, которого с большим трудом удалось отстоять, когда я впервые появился на совете директоров. Именно благодаря ему самые передовые производства и лаборатории, вроде УэйнТеха, УэйнБиоТеха, НИИ Уэйна или Уэйн Аэроспейса удалось сохранить. Но то, что мы чуть их не потеряли, дало мне повод снять с должностей наиболее одиозных биржевиков, вроде Уильяма Эрла. Оставшихся бывших глав департаментов и дочерних компаний, которые также были замараны в спекуляциях, я загнал в специально созданный отдел биржевой игры. Теперь, зажатые в строгие рамки, они были вынуждены постоянно конкурировать между собой за получение средств на биржевую игру, для привлечения ценных бумаг, обеспечивая прибыль через биржу, но не имея никакого влияния на серьезные производства.