На пьяную голову. (1/2)

«К чёрту обещания наши и одежду твою,

Если ты боишься фальши — я включу автотюн…»

© NANSI & SIDOROV</p>

Хёкджэ надеялся, что парни оставят его в большом гипермаркете в покое, и что он будет подбирать фиксатор для запястья, пока те всё покупают для застолья, но Хичоль решительно потащил Кюхёна в аптеку следом за Хёком и довольно придирчиво перебирал лучезапястные фиксаторы, пока они не выбрали подходящий — чёрный, с мягкой, резиновой основой, и довольно жестким креплением поверх, чтобы, очевидно, защитить травмированное место от внешних воздействий. Пекарь, конечно, упирался и был готов купить что-то попроще, но оказалось, что спорить с Ким Хичолем попросту бесполезно — этот парень упёрт, как пень, и переспорить его, скорее всего, не удастся даже Ынхёку, особенно когда корейский солист чрезвычайно обеспокоен вопросом здоровья его лучшего друга. Скрепя сердце, Хёкджэ выкладывает почти все средства из своего кошелька, надеясь, что в магазине ребята расплатятся за продукты сами, и после парни вместе отправляются в продуктовый магазин, решая заняться самым важным делом — выбором закусок и, собственно говоря, алкоголя.

Хёкджэ не доверили таскать ничего в руках, потому ему приходится бесцельно бродить по магазину с тележкой для продуктов, натянув на нижнюю часть лица плотную маску и надеясь, что его рыжие волосы не привлекут внимание случайных покупателей. Чтобы не чувствовать себя бесполезным, Хёк сперва завернул в овощной отдел, где он взял несколько огурцов, помидоров, красных перцев и упаковку салата. Затем, чтобы не шататься по магазину в одиночестве, пекарь завернул в хлебный отдел, довольно придирчиво отбирая самый свежий багет, ещё тёплый и ароматно пахнувший. Аккуратно завернув его в пакет, Хёк следует в мясной отдел, где Хичоль сваливает в его тележку различные нарезки и скрывается за прилавками рядов с алкоголем. Не успевая ни что-то сказать, ни как-то прокомментировать происходящее, Хёкджэ отправляется к стеллажам с молочными продуктами, чтобы взять для себя пару баночек со взбитыми сливками, спрессованными на манер йогурта или пудинга — его любимая и фактически единственная сладость, которую пекарь может себе позволить. По крайней мере, парень надеется, что ему хватит денег на их покупку, если Хичоль не захочет это оплачивать.

— Чего ты тут застыл? Мог бы и подкатить тележку. Нелегко тащить пиво на всю нашу ораву в руках, — ворчит старший мембер группы, сваливая в тележку брикеты с пивом и соджу<span class="footnote" id="fn_32945985_0"></span>, которые он еле как удержал в руках. — Вот, твоё любимое тоже взял. Скажи же, что никто так о тебе не позаботится, как великолепный Ким Хичоль, правда?

— Посторонись! — Кюхён семенит к тележке с другой стороны, почти по горло нагруженный различными сладостями, которые он тоже с облегчением бросает в тележку. Хичоль тут же придирчиво оглядывает весь набор продуктов и с усмешкой берёт двумя пальцами упаковку мармелада, приподняв её над тележкой:

— Я за это платить не собираюсь. У тебя от такого количества сладостей слипнется задница, и что я Донхэ потом скажу?

— Ой ну подумаешь, выгружу отдельно, — ворчит Кюхён, после чего парень упрямо отпихивает Хёкджэ от тележки и катит её в сторону кассы. — Не знаю, как вы, а я уже хочу поскорее вернуться в общагу. Премия скоро начнётся, а мы трезвы, как девственницы на паперти.

— Вообще-то, у них есть кагор, так что твоё утверждение спорно, — умничает Хичоль, спеша следом за макнэ группы и, обернувшись, машет рукой Хёкджэ, призывая его поторопиться. — Чего стоишь там? Пошли, домой пора.

Что происходило по возвращении в общежитие — Хёк уже практически не помнит. Единственное, что задержалось в его воспоминаниях, так это ворчащий Донхэ, которому в ответ на его нравоучения касаемо тренажёрного зала на следующий день, в который они должны будут сходить обязательно, Хичоль всучивает в руку банку пива и прерывает этот поток напоминаний:

— Как скажешь, так и сделаем. Но это будет завтра. Вот, это тебе.

Также Хёк помнит, что он убедил ребят в нецелесообразности надевать фиксатор сейчас, ведь парень обязательно испачкает его в закуске и выпивке, и получится, что «барабанщик» только выбросит деньги на ветер. Но зато Хёкджэ пообещал, что с утра он обязательно наденет фиксатор перед залом, и в целом будет осторожен, так что этот вопрос ребята спешно замяли, а Донхэ отписался о приобретении фиксатора менеджеру, после чего все ощутимо выдохнули.

А дальше всё, что помнит Хёкджэ — так это радостные вопли ребят во время вручения награды их американскому представителю, терпкий запах алкоголя и его довольно раздражающий вкус, который Хёк изо всех сил старался перебить закусками и нарезанными овощами. Несмотря на то, что парень планировал пить как можно меньше, а есть — больше, его так или иначе сморило в сон, как бы пекарь не сопротивлялся этому сильному желанию, стараясь выглядеть трезвым.

Хёк не знает, сколько времени прошло с тех пор, как он заснул, но, когда парень ощущает, что кто-то легко трясёт его за плечо, Хёкджэ широко зевает и, сонно приоткрывая глаза, громко ахает, узнавая человека перед собой, который тут же зажимает ему рот своей рукой. Оказалось, что он задремал на диване в гостиной, а над ним склонился Ынхёк, в расстёгнутой кожанке, из-под которой виднеется чёрная майка, а поверх неё свешивается кулон, так знакомый Хёку благодаря их совместной покупке парных кулонов ещё год назад. Хёк старается не паниковать, чтобы не поднять ещё больше шума, да и вдобавок он ощущает, что кожи касается тонкое серебряное кольцо, которое он буквально несколько дней назад подарил Ынхёку, и отчасти это успокаивает парня — всё происходящее не сон, и его брат действительно здесь, это не пьяная галлюцинация Хёка. Убедившись, что его брат больше не будет шуметь, барабанщик убирает руку от Хёкджэ и насмешливо улыбается:

— Ну что, с пробуждением, братишка.

— Ты… ты что тут делаешь? — Хёкджэ неуклюже барахтается на диване, пытаясь сесть, и оглядывается, с ужасом понимая, что в гостиной они не одни: в кресле, откинув голову назад, спит Донхэ, явно не слыша, о чём разговаривают близнецы. Проследив за его взглядом, Ынхёк лишь тихо прыскает со смеху, убирая руки в карманы своих зауженных джинс и покачивая головой:

— Узнал про премию. Я должен был догадаться, что вы тут нажрётесь. Что, довелось познакомиться с Чонсу?

— Да, он… — вспоминая про строгого менеджера, Хёк вздрагивает, стараясь говорить тихо и еле ворочая не поддающимся ему языком, понимая, что сейчас он говорит быстрее, чем думает. — Он как узнал про «растяжение», то сказал, что…

— Дай угадаю — сказал, что выпнет меня из агентства в случае, если я облажаюсь на сцене? — к удивлению Хёкджэ, его уверенный в себе брат-близнец совершенно не расстроен своей догадкой: более того, парень даже снисходительно улыбается, чуть погладив Хёка по его волосам. — А ты небось воспринял это серьёзно и прочитал ему отповедь? Не бери в голову. Он каждый раз так говорит, когда что-то случается, но дальше слов дело никогда не заходит. И вообще, как тебя не спалили, ты же выпивать не умеешь?

— Нет, я… не успел. Так расстроился из-за его слов… — Хёкджэ коротко трясёт головой, не понимая, почему парень относится к подобным изречениям так спокойно, но решает не задаваться этим вопросом здесь, когда при любой секунде промедления их могут заметить. — Я просто больше закусывал… А ты приехал, чтобы забрать меня отсюда?

— Забрать? Нет, просто хотел убедиться, что ты не наделал глупостей, — снисходительно поясняет Ынхёк, покосившись на спящего Донхэ. — А пьяным тебя везти — себе дороже, ещё вырвет ненароком в дороге. Вставай давай. Иди в кровать, а я Донхэ отнесу. Кстати, а куда Хичоль смылся?

— Э-э-э… — Хёкджэ, послушно поднимаясь на ноги, озадаченно оглядывается, но, не находя рядом с собой старшего мембера, парень морщит лоб, усиленно припоминая, куда мог отправиться Хичоль. — Кажется, он что-то говорил про клуб…

— В клуб — и без меня? — посмеивается барабанщик, покачивая головой: снова обратив внимание на лидера группы, парень подходит к креслу и склоняется над Донхэ, перекрывая своей тенью свет, падающий с люстры над их головами. — Стареет наш матёрый гуляка. Ну ничего, припомню ему потом. Эй, лидер, просыпайся, пора в кроватку.

— А? Что? — сонно моргая, Донхэ потягивается и, выпрямляясь в кресле, с удивлением оглядывает Ынхёка, склонившегося над ним — и второго близнеца, растерянного и испуганного, стоявшего у дивана, из-за чего лидер группы явно решает, что у него помутнение рассудка на фоне опьянения. — Так, Ынхёк, не двоись.

— Просто кто-то слишком много выпил, — рыжий барабанщик беззлобно скалится, продолжая потешаться над лидером, но в итоге просто протягивает ему руку, смилостивившись над пьяным Донхэ, не совсем понимающим, что происходит. — Вставай, отведу тебя в комнату. Нечего тут дрыхнуть.

— П-подожди… — Донхэ, послушно ухватившись за руку Ынхёка, поднимается на ноги и, покачнувшись, с силой опирается на его плечо, мотая головой и сдавленно простонав, держась другой рукой за голову. — Я должен… Я должен сперва проверить…

— Кого ты проверять собрался? Хичоль смылся уже давно, раньше утра его не жди, — ворчит Ынхёк, помогая Донхэ перекинуть его руку через свои плечи, чтобы было удобнее вести парня в комнату. — А те двое спят себе в кроватях. Я их уже проверил, подоткнул им одеялки и поцеловал в лобики.

Хёкджэ лишь сдавленно прыскает в кулак, узнавая шутливый тон своего брата, но, чтобы Донхэ и дальше считал их обоих лишь галлюцинацией пьяного бреда, парень не решается произнести ни слова, и вообще, потихоньку продвигается в сторону коридора, предоставив Ынхёку возможность самому разобраться с Донхэ так, как он привык: судя по словам брата, в помощи он абсолютно не нуждается, только лидер группы, помня об истинном характере их барабанщика, выглядит недоверчивым:

— Прямо поцеловал?

— Ладно, Донхэ, ничего от тебя не скроешь, — продолжает ворчать Ынхёк, за уговорами продолжая бодро тащить парня в сторону комнаты. — В Кюхёна я просто плюнул.

— Ынхёк, — голос Донхэ становится строже: судя по всему, тот уже привык менять тон в голосе, когда барабанщик переходит грань со своими шутками, но, видимо, на Ынхёка с его самоуверенным и даже порой задиристым характером это практически не действует: только укоризненный взгляд от Хёкджэ, брошенный на брата, заставляет его немного смягчить уровень шуток.

— Да уж и пошутить нельзя, — фыркает Ынхёк, поудобнее перехватывая руку Донхэ, и взглядом показывая Хёку, чтобы тот шёл в комнату первым — и открыл пошире дверь. — Ничего я с ним не делал. Спят они — и тебе пора. Шевели ногами пободрее, будь умницей.

Дальше Хёкджэ, стараясь не засыпать на ходу, вполне самостоятельно добирается до комнаты Ынхёка и Донхэ, и, не наткнувшись ни на один опасный угол, садится на постели брата, стараясь не таращиться на то, как его близнец, наконец, усадив Донхэ на другую кровать, даже помогает тому раздеться до белья, легкомысленно кинув одежду на тумбочку лидера группы. Надеясь, что утром Донхэ решит, что всё это было лишь сном, Хёк неуклюже стаскивает с себя одежду и, помня, что Ынхёк намерен оставить его здесь ещё на несколько дней, парень забирается под одеяло, чтобы его брат мог как можно быстрее покинуть общежитие, оставшись незамеченным. Но заснуть, едва коснувшись головой подушки, Хёку не удаётся: Ынхёк снова будит его и, просунув руку под шею брата, парень расстёгивает цепочку, на которой держится кулон Хёкджэ, и с тихим стуком кладёт украшение на край тумбочки, рядом с аквариумом, на который Ынхёк также бросает короткий, даже немного удивлённый взгляд.

— Зачем ты его снял? — шёпотом спрашивает Хёк, ощущая себя довольно неуютно без кулона, но, в целом, не возражая: наверняка Ынхёк знает, что делает. Так оно и вышло, ведь брат лишь мягко улыбается, склонившись над сонным Хёкджэ и тихо отвечая:

— Никогда не спи с цепочкой пьяным. Ещё перекрутится и задохнёшься. Но теперь всё будет хорошо. Засыпай.

И после этих успокаивающих слов Ынхёка парень наконец позволяет себе провалиться в затягивающую дремоту, не вслушиваясь в то, что происходит в комнате. — «Донхэ думает, что у него двоится в глазах, значит, утром он ничего не вспомнит», — с облегчением думает Хёкджэ, засыпая в мягкой постели брата. — «И Хёка никто не выгонит из группы. Всё хорошо…»

***</p>

Донхэ сонно вертит головой, приподнимаясь на своей постели и с удивлением таращась вглубь темноты, туда, где сейчас перед его собственными глазами в комнате находятся… два Ынхёка. — «Нет, этого не может быть…» — лидер группы не сразу понимает, что происходит, но решает, что всё, что он видит — это всего лишь сон, очередной сон, который почему-то кажется более реалистичным, наполненным различными звуками, запахами и тихим шёпотом Ынхёка, того самого Ынхёка, к которому он привык и которого они знали последние шесть лет. — «Хотя нет, тот Ынхёк и Ынхёк последних дней… это как будто два совершенно разных человека», — Донхэ думает, что понимает, почему ему кажется, что барабанщиков в комнате двое: за последние несколько дней Ынхёк был настолько мягким, настолько непривычно тихим и кротким, послушным и чувствительным — и всему этому может быть только одна причина, а именно, их последняя ссора, за которую Донхэ до сих пор очень стыдно, но для разговора о которой так и не нашлось ни слов, ни времени, ни смелости, и, судя по всему, у обоих.

Сейчас Ынхёк в кожаной куртке, так похожий на того Ынхёка, которого всегда знал Донхэ, молча проходит к выходу из комнаты, словно намереваясь раствориться в темноте, как дым. Решившись, парень садится на постели, не откидывая одеяло с ног, и негромко зовёт Ынхёка из своего сна, не надеясь на то, что он отзовётся:

— Ынхёк?

— Чего тебе, Донхэ? — но Ынхёк из его сна вполне реально откликается на зов Донхэ: парень словно выступает из темноты и, приблизившись к постели лидера, склоняется над лидером группы, внимательно посмотрев на него. — Спи давай. Тебе отдыхать надо.

— Это же сон, правильно? — озадаченно произносит темноволосый солист, с любопытством наклоняя голову набок и медленно переводя взгляд на дремлющего Ынхёка в постели у другой стены. — Тебя не может быть два. Такого просто не бывает.

— Логично. Хорошо, допустим, ты прав, — Ынхёк насмешливо скалится, упираясь рукой в бок фактически в модельной позе и коротким взмахом свободной руки поправляет рыжие волосы, зачёсывая пряди назад, к макушке. — Тогда чего ты от меня хочешь?

— Раз это сон… — Донхэ торопливо облизывает губы, боясь передумать, и, чуть помедлив, негромко продолжает говорить:

— То я хочу секс втроём.

— Чего? — Ынхёк сдавленно фыркает, с явным удивлением поглядывая на смутившегося Донхэ, и с интересом смакует услышанное, повторяя за Донхэ и с придыханием растягивая слова. — Секс втроём… А я и не знал, что наш святоша, оказывается, такой извращенец. А не много ли хочешь, а, Донхэ?

— Ну, это же сон, так что… почему бы и нет? — вопрошает Донхэ, чувствуя, что он даже вспотел от ожидания и волнения: судя по всему, Ынхёк не говорит категоричное «нет», так что в этом сне ему может улыбнуться удача. Вдобавок что-то подсказывает Донхэ, что барабанщик перед ним лишь посмеивается, не в силах поверить, что лидер группы, весь такой правильный и честный, мог предложить подобное. — «Он явно впечатлён», — понимает Донхэ, и сейчас ему не важно, что будет утром, когда парень проснётся, ведь если это сон (а лидер DAEKY уверен, что это сон), то Ынхёк ничего не узнает, и все эти мысли воплотятся лишь в одном сне, в восхитительном и греховном сне, который темноволосый солист запомнит надолго.

— Ладно, убедил, — соглашается Ынхёк перед ним, задумчиво посмотрев на сонного Ынхёка на кровати, и, как и в любом деле, не обходясь без своих собственных правил, которые он поспешил озвучить. — Но разбудишь его сам. И будь нежным, понял меня? Иначе придушу и не посмотрю, что ты у нас тут главный.

— Это же сон, какая разница… — бурчит Донхэ, но, заметив, как строго на него покосился барабанщик, парень решает послушаться и замолчать, чтобы этот сон не прервался раньше времени, пусть даже Ынхёк из его сна говорит довольно странные слова, которые непривычно слышать из его уст. Скинув одеяло со своих ног, Донхэ встаёт с постели, не обращая внимание на то, что он остался в одном тёмном белье, как можно тише подходит к кровати Ынхёка и, осторожно забираясь на неё, нависает над дремлющим Ынхёком, внимательно рассматривая его лицо.

Этот Ынхёк даже спящим кажется Донхэ удивительно мягким и чувствительным, и этот контраст с видом Ынхёка, которого лидер знает столько лет, не просто смущает парня — всё увиденное будоражит его чувства и мысли, отчего дышать становится труднее. — «Может, это из-за того, что он не красил глаза этой чёрной подводкой? Или же это потому, что Ынхёк так близко, и я могу буквально ощущать его дыхание?» — на удивление трезвая мысль проскальзывает в разуме Донхэ, а затем, поддаваясь этому порыву, чувствуя, как он сам буквально пьянеет, но не от выпитого пива, а от этого тёплого дыхания, от этих аккуратных пухловатых губ, к которым так хочется прикоснуться, Донхэ, дождавшись, когда Ынхёк, дремлющий на кровати, окончательно проснётся и удивлённо уставится на него, жадно припадает к этим тёплым губам, ловя своими губами негромкое ахание Ынхёка, позабыв про все свои сомнения, про спящих ребят в соседней комнате и про второго Ынхёка позади себя — позабыв про всё на свете.

— «Как же это приятно…» — Донхэ совершенно не контролирует себя: он прикрывает глаза и практически растворяется в столь нежном поцелуе, бережно сминая губы Ынхёка своими и жадно впитывая все ощущения, которые он испытывает в этом сне. — «Я и не думал, что его губы окажутся такими… мягкими», — темноволосый солист опирается на свои руки, расставленные по обе стороны от головы Ынхёка, надеясь, что этот сон он запомнит на всю жизнь, ведь реальность намного сложнее и суровее, чем эти дивные сны, во время которых можно поддаться своим самым сокровенным желаниям.