Глава 8. Всё пройдёт (2/2)
Когда на крыльце её задержал оклик, Оля подумала о том, что у неё скоро нервный тик начнётся.
— Привет, — это был Петька Фирсов, один из медбратьев в хирургии. С ним Оля была знакома косвенно, поначалу. Правда, после одной гулянки в честь дня рождения общей коллеги, куда Соколову затащили всеми правдами и неправдами, этот весьма неплохой, но непонятливый парень не давал ей прохода. Нет, всё было, конечно, культурно, но оттого и не более приятно или заинтересованно. Ну, не вызывал он у Оли ответных чувств! Что уж теперь, насильно мил не будешь.
— Привет, — решив отвязаться по-быстрому, Оля думала, что одним приветствием всё и закончится, авось, прокатит. Развернулась, спускаясь по лестнице, но нет же.
Везуча-я-я!
— Со смены идёшь?
— Нет, Петь, с цирка, — и ведь не шутит же вовсе. Хотя он посмеивается.
— Какие планы на вечер?
— Добраться до кровати и уснуть сном младенца.
— Может, тебя подвезти?
— Да нет, я на своих двоих.
Наверное, кто-то бы уж точно покрутил пальцем у виска, глядя со стороны на подобную картину. Оля знала лично не одну медсестру, которая многое бы отдала за подобное предложение от такого шикарного во всех отношениях мужчины.
Жаль, что она в число его поклонниц не вписывается. Вместо ночных клубов — продуктовые магазины и аптека. Вместо поцелуев и свиданий — посиделки дома с чашкой чая и двумя родителями. А вместо вкусно пахнущих духов — крепенькие Marlboro. Вот и сейчас пачку в кармане рукой нащупывает.
Обещала ж родителям бросать.
Но всё же балуется изредка.
— А хочешь, в театр сходим?
— Спасибо, мне представлений на работе с шефом хватает. Кстати, родственничек у тебя тот ещё, глубоко профессиональный! — и как она забыть-то может о том, что Петя племянником её начальника является? Ну прямо последний штрих, дополняющий картину неприязни, потому что и служебные романы, и уж тем более, не дай бог, перспектива породниться с начальством, её вовсе не прельщает.
Что ни говорите — белая ворона среди всех!
— Ну, не хочешь в театр, можно в кино.
— Петь, нельзя, прости! — видимо, накипевшее когда-то должно вырваться наружу. А раз уж на работе про неё пустят сплетни, то пускай уж, хоть будет, за что! — Занятая я, причём во всех смыслах, смекаешь?
Во взгляде напротив прослеживается неверие, непонимание, удивление и ещё куча всего. Нет только злости разве что. Потому что Петька, как ни крути, а человек хороший.
И обязательно встретит кого-то! Главное, чтоб не одну из подколодных змей, обитающих в их отделениях…
— Не знал, что у тебя кто-то есть.
— В следующий раз в мегафон объявлю на всю больницу, — нет, у неё утихнет вообще этот сарказм непрерывный сегодня?
Видит же, что человека обидела.
Но, как говорят врачи — чтобы выздороветь, нужно сделать больно. Теперь оставалось надеяться, что лекарство подействует, и всем станет легче…
— Ну подвезти-то тебя можно, не съест же меня твой… парень.
— Не съем, но покусаю, — Оле кажется, что сегодня все рекорды идиотизма и тупости побиты, когда позади раздаётся этот голос. И, обернувшись, она видит его.
Гриша руки в карманах куртки держит. Взгляд у него добрый, но с опаской. И с сочувствием, которое он непонятно кому в этой ситуации выражает. А, может, сразу двоим.
— Я тебя уже заждался, Оль. Пойдём? — и пока она думает, какого здесь вообще происходит, афганец добавляет, — А ты, Петь, не волнуйся, я сам на колёсах.
Идиотская фраза.
И идиотское желание пойти следом, чтобы пойти уже хоть куда-нибудь.
***</p>
Гриша молчит практически всю дорогу. Смотрит перед собой и справно ведёт машину. Может, ожидает, что на этот раз его спутница сама завяжет с ним разговор? Но она молчит, глядя в окно и, кажется, вовсе не обращая никакого внимания на своего водителя до тех пор, пока машина не паркуется в знакомом дворе.
Только услышав звук приглушённого мотора, Соколова бросает взгляд на афганца.
Это молчание, не нарушаемое уже около получаса, начинает дико бесить.
У Ольги не было такого никогда, чтоб за пару дней её выручали несколько раз. Да и не привыкла она к тому, что можно положиться на чью-то помощь!
— Ну спасибо, что подвёз. И за пропуск тоже, и за… «я сам на колёсах». Хоть и не стоило.
— Тогда бы ты до сих пор его отшивала, — небрежно отвечает ей Гриша, переводя взгляд на неё с дороги. И на лице его читается одна эмоция — лёгкость.
— Он хороший человек.
— Я это сразу понял. И вкус у него хороший, — голос звучит твёрдо и уверенно, а в то же время спокойно, — Особенно касаемо женщин.
— Значит, в следующий раз карауль его у больницы, а не меня. Думаю, вы подружитесь, — решив не дожидаться ответа, Соколова из салона выбирается на холодный, морозный воздух.
«Тоже мне, красноречивый фантазёр нашёлся!» — мысленно огрызается, пытаясь удержать равновесие. Чёртов снег на дороге лежит, кажется, просто на толстенном слое льда, из-за чего каждый шаг отдаётся скольжением.
Зиму она никогда не любила…
— Ну ты уж извини, что день не задался. Я бы тебе вчера этот пропуск вернул, если бы ты, как змея, не уползла, грозясь ужалить, — да, Гриша, конечно, и сам удивлялся, откуда у него такие словечки взялись к противоположному полу, вот только здесь и сейчас ему даже не обидно было. Немного смешно и не более.
В голове сравнение вылезает с Софой. Эта медсестра такая же колючая, как и его подруга. А по своему опыту афганец знал, что если люди вот так запросто характер показывают, значит, бывали причины.
Но он же не салага какой, чтоб сдаваться без боя? Поэтому из машины и вылез, следом устремляясь.
— Это я-то змея? — Оля оборачивается, усмехаясь, и смотрит на него, уже поравнявшегося с ней. Но ни во взгляде, ни в тоне голоса нет ни капли спокойствия. Полная противоположность, — Ты змей ещё не видел, родной! Но раз испугала — ползи десятой дорогой, пускай тебе царевна-лягушка повстречается там!
— В твоём случае это был комплимент.
— А я, дурёха, не оценила, что поделать!
— Ну я б не сказал, что ты глупая, — Гриша чуток голову вбок склоняет и на лице его улыбка понемногу рассыпается.
— Ты мне уже и так поэму наговорил, спектакль затянулся! Чего ты улыбаешься, смешно?
— Ты сама смешная.
— Обхохочешься… — Оля оборачивается, собираясь уйти. Чего он от неё добивается? Нет, конечно, он не урод, иначе бы пропуск не вернул, от Пети отвязаться бы не помог, но что дальше-то? — Откуда ты такой взялся вообще на мою голову? Из психушки сбежал, что ли?
— Нет, из афганцев.
Сострить колкость на эту тему Оле не позволяют ни совесть, ни воспитание, ни непонятно откуда взявшееся понимание, что не хочет она ему грубить.
— Может, дашь свой номер?
— А борща тебе тут по-быстрому не сварганить?
— Да я сам умею.
«И вот за что мне это, а?»
— Нет, ну, я, конечно, могу ещё раз тебя встретить у больницы, — добавляет. Пока она взвешивает свои «за» и «против», — Мне несложно. Тем более, у вас там в отделении график висел, я запомнил.
— Не отвяжешься, да?
— Был бы парень, он бы тебя встречал. Время-то нынче неспокойное, — парирует. И снова улыбается!
Оля предпочитает не думать о трезвости и здравом смысле своего поступка, записывая ему на листике цифры. И, пожалуй, даже сама себе не призналась бы, что в этом Грише-афганце её что-то зацепило.
На сегодня уже все слова сказаны…
Спой о том, как вдаль плывут корабли, не сдаваясь бурям.</p>
***</p>
Вновь о том, что день уходит с Земли, ты негромко спой мне.</p>
Этот день, быть может, где-то вдали — мы не однажды вспомним.</p>
Вспомним, как луна всю ночь напролёт смотрит синим взглядом,
Лишь о том, что всё пройдет вспоминать не надо…
Звёзды спрятались в тёмных облаках и только луна освещала небо, изредка скрываясь во мраке. Погода была, на удивление, спокойная. Снег, шедший на улице, опускался медленно и плавно, когда Алик вышел на перекур, чтобы проветрить голову и мысли. Воспоминания о том, как он сидел в парке на лавочке, прорезались в сознании, добивая измученным видом племянников. Та чуть несостоявшаяся встреча крепко ударила по нервам, по мыслям и по его самобичеванию. Он-то думал, что, если заляжет на дно, то всё успокоится и станет тихо.
Что семья его выберется из этого вороха разборок с Зурабом, что вообще у всех наладится жизнь.
А что он? Его жизнь сломана, ему и выбираться, казалось, незачем.
А теперь мысли по кругу добивали снова. Уже не тем, что он хоронит себя заживо, а тем, что нужно выбираться. Нужно, но сам он на это не решится. Обузой ведь будет всем. И под удар ещё подставит — Зураб, Витя — если они узнают, что он жив, всем им будет конец, а позволить этому случиться Волков никак не мог. Поэтому и стоял, курил, думал и не видел в этой ситуации расклада, при котором всем было бы хорошо.
Потому что и не бывает так. Жизнь — это не сахар и не пряник, одним приходится горькое жевать, чтоб другим было вкуснее. На самопожертвование идти.
Демид его послал откровенно к чертям собачьим с этой интерпретацией философии. Ну, в нём он не сомневался.
— Ты специально это сделал, да? — вопрос задаёт, — Эльзу на меня натравил. Гришу заставил меня за двери выставить.
— Безуспешно, как вижу.
— А ты думал, я и вправду хвост подожму?
— А чего ты ожидала от меня, когда сюда ворвалась?
Его глаза смотрят на неё с огорчением, её — с осуждением. У Софы внутри всё кипит, она хочет высказаться, но Алик все её гневные речи одним своим взглядом на «нет» сворачивает. Будто вот-вот скажет, что плевать ему. И что ей нужно проваливать отсюда с концами.
— Не знаю, — честно отвечает Мальцева, ощущая, как пульс её спокойнее становится. И разочарование хлещет прямо в лицо, предоставляя пугающую реальность, — Того, что ты не будешь трусом?</p>
Софа.
Алик бы отрезал себе язык, чтобы не произносить это имя даже мысленно.
Чтобы отсохло всё напрочь.
Но не был уверен, что это поможет. Потому что Мальцева приходила в его мысли и днём, и ночью, и даже сейчас, когда он вышел перекурить. Сказать, что она не имела никакого отношения к событиям его жизни и что была ему полностью безразлична при таком раскладе было бы наглым и нелепым враньём.
Нет, он любил Эльзу. И, конечно же, если бы они уехали в Америку, он бы женился на ней и всё бы забылось, как страшный сон.
Но теперь, когда Эльзы нет, мысли о них обеих усилились.
Волков же не знает ничего толком о судьбе Софы, как она и что с ней. Только вот разве что наблюдал недавно, как она с Кощеем своим время проводит. Видно, тот подсуетился и паровоз уехал, а симпатия к другу детства вот-вот проснётся, если ещё не проснулась. И зачем ей тогда побитый афганец? Чтоб в сервант поставить и пыль протирать время от времени? Любоваться, когда грустно?
Он не статуэтка.
Он просто… Призрак. Страдающий идиотизмом, если точнее. Иначе как объяснить свои звонки?
Волкову казалось, что он свихнулся напрочь. Уже практически с мыслью этой смирился. И просто хотел услышать голос, связывающий с прошлым. Живой голос человека, который не предавал.
Но сказать ей о том, кто звонит? Нет, он бы либо рассекретил себя перед Витей, либо напугал бы её. Два в одном, в общем.
«Напугал? Ты серьёзно? Она и огня не боится», — твердит внутренний голос. И у Алика получается недо-улыбка, когда он вспоминает бойкое знакомство.
Ему мячом в лицо заряжали разве что на волейбольной площадке в школе во время физкультуры, и то случайно. Извинялись потом, потому что гнева его боялись. Хоть Алик злым и никогда не был, но постоять за себя мог. А она зарядила, причём ещё так целенаправленно.
Да у него нос потом два дня отходил от этой встречи!
Взбесила она его тогда конкретно, но было за что её и уважать. Алику ещё никто так не высказывал открыто, прямолинейно и без страха своей неприязни. В яблочко!
Правда, угонщица из неё нелепая вышла. Тачку подрезать не смогла.
Интересно, а как бы всё сложилось, если б она им не попалась? Они бы пересеклись вообще когда-нибудь?
***</p>
Софа не знает, зачем приехала сюда и что ищет, но уже минут двадцать рыскала у реки в надежде заметить хоть что-то.
Ни единого намёка. Ни одной зацепки и даже никакого странного следа, наводящего бы на мысль, что всё это не зря. Ни-че-го.
Только карканье воронов и звук льющейся воды тонкой струёй из водоёма.
Не замёрз, надо же.
Обойдя вдоль и поперёк берег несколько раз, Софа поняла, что надо уходить. Ну, мало ли, какие кошмары снятся? Сны — это всего лишь сны и не повод, чтобы сходить с ума.
Правда странное предчувствие всё равно давило и не отступало, подобно мыслям.
Ехать в тишине она не собиралась, иначе её моральная подавленность уж точно бы усилилась. Среди кассет, завалявшихся в бардачке, Софа нашла только творчество Боярского. Она его особо и не любила, даже не помнила, откуда кассета взялась, но деваться некуда, несколько щелчков и в салоне заиграла музыка, а следом полились слова:
Вновь о том, что день уходит с Земли в час вечерний спой мне.
Этот день, быть может, где-то вдали — мы не однажды вспомним.</p>
Заводя мотор, Софа старалась всеми силами сконцентрироваться на дороге. Тем более, что погода ухудшилась и заморозки, вдарившие в январском духе, поспособствовали появлению гололеда, что значительно затрудняло вождение автомобилей и в принципе отягощало жизнь пешеходам.
Оставалось проехать через деревушку, прилегающую к озеру и выехать на суетливую дорогу, прочищенную коммунальщиками. Вообще, деревней это назвать было сложно, дома на довольно приличном расстоянии друг от друга, а всего их — три. Два из них выглядели уже пустыми и заброшенными, а проезжая мимо третьего, Софа заметила человека, стоящего на крыльце.
Осознание ударило схожестью и заставило резко вдавить педаль тормоза в пол, едва не ударяясь о руль.
***</p>
Мгновенный свист тормозов донёсся до ушей и Волков аж дёрнулся, чтобы посмотреть, кто так лихачит на дороге. Внутренности рухнули в пятки, в желудке неприятно скрутило, когда из машины показалась знакомая женская фигура с тёмной копной волос.
«Твою мать!»
Даже несмотря на своё состояние, соображал Алик быстро. Понял, что ноги уматывать пора. И только тень его мелькнула около двери, когда он вырубил свет в сенях.
Докурился.
«Ну и зачем тебя нелёгкая принесла?» — мысленно спрашивает, стараясь даже не шевелиться.
Стук в двери — самый надёжный и неопровержимый факт, что она стоит прямо за дверью. И их отделяет только этот кусок дерева.
Ей не могло померещиться…
Ну нет же!
Алик, скрутившись в три погибели, молился, чтоб терпение Софы оказалось не таким долгосрочным. Он не откроет эту дверь ни за какие коврижки и сам не выйдет отсюда больше без маскировки. В бабу переоденется, чтоб точно не подходили…
— Вы кто?
«Походу, жопа моя спасена» — в полу инфарктном состоянии подмечает Алик, узнавая голос Демида. Не в духе он сегодня.
— Простите, я просто увидела одного человека… — Софа к порогу присматривается, в окнах силуэты несуществующие уловить пытается. Бесполезно.
— Нет здесь никого, — только и басит, прежде чем пожелать удалиться от греха подальше. А сам мысленно проклинает того, по чьей милости этот разговор неприятный происходит.
— Но я точно видела, — не сдаётся Мальцева, даже подпрыгнуть пытается.
— Вам показалось, — строже звучит голос, — Так бывает… Я здесь один живу. И никого вы видеть не могли.
Для Софы эти слова печальным диагнозом оказываются. Вся её решительность от чужого напора рассеивается, и Мальцевой развернуться приходится после холодного старческого «всего хорошего».
Ещё с минуту она на месте топчется, не понимая, как такое могло произойти. Неужели она и вправду ошиблась? Умом тронулась, раз увидела того, кого нет? Здравый разум диктовал Софе, что надеяться нет смысла, но сердце разрывалось на части. Обида на саму себя затопила её с головой и, уже не задерживаясь, она двинулась обратно по тропинке, ведущей к оставленной у дороги машине. Прибавила ходу, прогоняя ненавистные мысли из головы.
Алик чуть ли не падает на пол, когда Демид двери открывает. На стену опирается спиной, ноги поджимает.
— Спасибо, — только произносит, когда старик свет включает.
— Засунь своё «спасибо» знаешь, куда? Я с твоими бабами разбираться не намерен, — чеканит, мимо проходя. И оборачивается, прежде чем в комнату зайти, — Это был первый и последний раз. Явится ещё раз вот так — дверь открою и глазом не моргну, усёк? Прячешься, как пацан… Тьфу!
Выдыхая, Волков на дверь смотрит.
Пронесло.
Лишь о том, что всё пройдет вспоминать не надо…</p>