Часть 10 (2/2)
— Не тебя, — цедит сквозь зубы. Щелчком отправляет бычок в урну и трет лицо. Трет и не знает, как сказать. Что вообще следует говорить…
— Чего это? — Рыжий упирается рогом. Ему тоже срывает башню. Когда это происходит — его страх и инстинкты самосохранения отлетают на задний план. А это значит, что Тянь должен выдержать собственный контроль на максимуме. Он делает глубокий вдох и поднимает ладони над полом. Говорит медленно и спокойно:
— Потому что я не хочу, чтобы ты возненавидел меня… или себя. Или день, когда связался со мной.
— Интересная тактика, — парирует Шань. — Только она не работает.
Хэ Тянь молчит.
— Когда ты, наконец, будешь откровенен со мной? — Гуань Шань звучит устало, но по-прежнему — раздраженно. Его гнев не испарился — пузырится где-то на периферии. — Когда перестанешь играть, бояться… чего, блядь, бояться. Это же я, Тянь. Не кто-нибудь, — зарывается лбом в раскрытую ладонь, массирует, задевая короткие рыжие вихры. Закрывает глаза устало и морщится: порванная тишина сочится запахом курева и застрявшим в глотке признанием. Последним. Рыжий замирает. И ждет.
Проходит минута, вторая. Шумит вытяжка, коротко вибрирует телефон в руках Хэ Тяня. Часы в гостиной раздражающе тихо тикают. Капли воды срываются в хромированную раковину. Он вскидывает, наконец, голову. Тянь не шевелится, только не злится больше — смотрит на Рыжего больными глазами. Потухшей сталью. Глухо. Гуань Шань выдыхает, кивает самому себе. Отстукивает кулаком о спинку и встает с места.
— Понял, — задвигает стул под стол и разворачивается. Делает шаг и вздрагивает, когда слышит:
— Что может быть хуже твоей смерти? — оборачивается. Хэ Тянь плотно сжимает губы и раздувает ноздри. Сжимает мобильник так, что костяшки натужно белеют. Говорит твердо, но совсем изменившимся голосом. — Я предпочел сделать тебе больно, но не допустить… — Тянь сглатывает. — Я… если бы я мог это предвидеть, то никогда бы не втянул тебя в это дерьмо. И не стал бы на пушечный выстрел приближаться к тебе, Шань, — вздыхает судорожно. Его зрачки влажно подрагивают, но кулаки сжимаются еще сильнее: — Если бы я сказал, кому стало бы легче? — его губы дрожат. — Ну? Тебе легче? — пытается улыбнуться.
Гуань Шань замирает. Стоит в проеме и слушает. Смотрит. Хэ Тянь втягивает носом воздух и мотает головой, будто пытаясь сбросить с себя наваждение — этот морок, из-за которого проболтался. И из-за которого легче не стало ни на йоту. — Охуенно, — говорит он хрипло. Подкидывает мобильный, перекладывает цепь с кольцом из одной руки в другую. Бьет кулаком о ладонь и отходит, делает бесцельные шаги из одного угла в другой. Гуань Шань медленно приваливается к косяку и обхватывает себя за локти. Можно было — за голову, вот только их уже затопило. Какой смысл? Они плещутся в этой плазме. Движения замедлены и последняя преграда ломает не только грудную клетку — она ломает последнее искажение. Шань видит. Моргает медленно и подает, наконец, голос:
— Спасибо, что сказал.
Хэ Тянь останавливается и, кажется, не верит своим ушам. Впивается в него взглядом и пытается выхватить: сожаление, упрек, вину или, раскаленным свинцом по голой коже, — непринятие. Но Шань спокоен. Теперь — спокоен.
— Ты… ты правда мне благодарен? — Хэ Тянь сжимает корпус телефона так, что он трещит.
— Да, — кивает Рыжий и делает шаг навстречу. — Понимаю, почему ты не говорил. Но я рад, что услышал, — подходит почти вплотную. Расцепляет руки и протягивает одну. — Я могу задать еще один вопрос?
— Задавай, — Тянь с готовностью сжимает его ладонь.
— Почему бы я был мертв, если бы не… твое решение? — поглаживает костяшку. Не разрывает зрительный контакт.
Хэ Тянь выдыхает. Так же, как Рыжий пару недель назад — в супермаркете. Когда собирал эти чертовы коробки с завтраками. Отворачивается и шумно выпускает воздух — тот вдруг стал еще гуще и тяжелее сигаретного дыма. Собирается. Думает. Отпускает его пальцы и отходит ближе к приоткрытому окну. Снова бесцельно шагает, облизывая зубы и тиская в ладони телефон с кольцом.
— Знаешь, — говорит он, наконец, присев на подоконник, — отец кое-что объяснил мне, когда… — прочищает горло и сосредоточенно хмурит брови. — Ну, это… было не очень своевременно, но, — утыкается взглядом в колени. — Да, я попробую обрисовать в двух словах. Короче, — зарывается ладонью в челку и раздраженно ерошит. Гуань Шань встает рядом, напротив. Полностью во внимании. — Как его сын, я являюсь… являлся, — поправляет себя Тянь, — его уязвимым местом. Я не состоял в этой… Я не был в системе, и убегал от нее — пытался, — Хэ Тянь приподнимает брови и злится на себя за свое косноязычие. Он не планировал этого разговора. — Отец сказал, что если я не буду в системе, то она не сможет меня защитить. В семье принято защищать друг друга, ты же знаешь… Хотя кровные узы и узы клана — это не одно и то же… Для меня… Но для отца между этими понятиями стоит знак равенства. И он объяснил, что своей оторванностью от клана я делаю его слабым. Ведь любой может… сломать его через меня. Он рассказал о том, как ломают, — взгляд Хэ Тяня тяжелеет. — Неделю назад я единолично увидел… кое-что из того, о чем он мне рассказывал, — Тянь трет веки и шумно сглатывает. — Знаешь, почему в нашей ебанутой семье нельзя привязываться? Почему моя мама погибла и… как это связанно с тобой? — его голос становится тише. — Мама не хотела быть частью этой семьи. Клана. И… она была уязвима. Чем воспользовались уебки из враждебной коалиции. А знаешь, кто был… и остается моим уязвимым местом? — поднимает голову и снова — глаза в глаза. Вплотную.
— Я, — эхом отзывается Гуань Шань.
— Отца я все еще ненавижу, но его логика мне понятна, — Хэ Тянь трет золотое кольцо подушечкой большого пальца. — Он взял с меня клятву… что я не вывернусь мягким брюхом наружу. Он знал про тебя… конечно, он знал, — Тянь горько усмехается. — И должен был убедиться, что у нас с тобой… что мы можем остаться просто друзьями.
— Поэтому ты заставил меня пойти на эту церемонию, — подхватывает Рыжий, достраивая недостающие кусочки паззла. — И запретил приходить.
— Да, — Тянь фыркает. Звенит цепочкой кольца и скрипит зубами. — Только он проебался, конечно. Ну, и я. Папин сын, хуле, — утыкается лбом о колени. Чувствует руки Шаня на своих плечах и натужно-облегченно мычит.
Гуань Шань трет его плечи и обхватывает целиком, когда Тянь утыкается в него головой. Трется макушкой о живот и тихо стонет.
— Прости меня, — шепчет, цепляясь за его худи.
— Все нормально, — Рыжий сглатывает. Гладит его затылок, но напряжение с его лица не уходит, а лишь усиливается. — Как же теперь быть… — бормочет он, утыкаясь подбородком в торчащие позвонки.
— Как, как, — посмеивается Тянь, целуя его куда-то в ткань у самой груди. — Жопой о косяк, — поднимает голову и ловит его губы своими.
Они целуются — сладко, медленно, тягуче. Нежно. Гуань Шань берет лицо Тяня в свои ладони и чуть меняет наклон головы: чтобы войти глубже, обволочь снаружи — руками, телом, и изнутри — языком, губами. Тянь млеет, притирается. Хочет усадить его на колени, но в этой позиции удобнее так, задрав голову, позволить Рыжему доминировать. Тот отрывается от него и оглаживает большими пальцами чуть порозовевшие скулы:
— Ну ты и клоун, — щурится серьезно, оглаживая лицо. Тянь поворачивается, бодает его ладонь, утыкается носом и облизывает. — Кто говорил мне: «Не держи все в себе», а сам…
— Я очень уязвим перед тобой, — улыбается Хэ Тянь, обнажая зубы. — Намного больше, чем ты перед…
Мобильный на подоконнике разрывается таким громким рингтоном, что чуть впавший в транс Гуань Шань едва не подпрыгивает. Хэ Тянь вмиг напрягается: хватает телефон и смахивает иконку с зеленой трубкой. Встает на ноги и, мягко отодвинув Рыжего за плечо, уходит в зал:
— Да?.. Привет, Вэнь Мэй, — Рыжий оборачивается. Напрягает брови, лоб, вслушиваясь: — ага… не, еще не звонил. — Хэ Тянь хватает с полки пустой пистолет. Отходит к панорамному окну и его становится почти неслышно. Шань переводит взгляд на подоконник — Тянь прихватил его кольцо. Так и пошел с ним, зажав в кулаке. Он вздыхает; решает не плестись за Хэ Тянем хвостом, а убрать, наконец, со стола. Прибрать на кухне. Заодно — возможно, в собственной голове.
Миски и чашки можно сложить в посудомоечную машину, но Гуань Шань моет их под напором — чтобы шум воды заглушал обрывки долетающих слов. Понять их смысл сейчас он все равно не сможет. Но то, каким собранным и по-военному напряженным стал Хэ Тянь, означает лишь то, что их диалог закончен. Сваривающая обоих плазма спала, утекла в хромированную раковину. И порванная тишина больше не кровоточит. Гуань Шань жмурится — это хорошо. Он был готов ко всему. И до сих пор…
Хэ Тянь хватает его со спины — обнимает и утыкается носом в висок. Шепчет, касаясь губами уха — так, чтобы встали волосы на загривке:
— Малыш Мо, нам пора.
— Что? — Рыжий оборачивается. Тянь выключает воду за него и быстро промакивает мыльные ладони в полотенце.
— Собирайся, — он больше не обнажен. Улыбается и двигается резко и скупо. Растекшийся до круглой бездны зрачок — сужен почти вертикально. Хэ Тянь теперь — пусть только в одних трусах, — закован в броню охотящегося хищника. Наспех собранную, и реконструирующуся на глазах. — Пошли, — командует предельно ласково, но Шань чувствует, как от этого тона что-то взметается внутри, тянет под ложечкой.
Вот и она — железная рука в бархатной перчатке.
Тянь одевается быстро. Рыжему нужно только надеть кроссовки. Он наблюдает с прихожей: как Хэ Тянь вытаскивает пачку новых магазинов из ящика за комодом — с щелчком заряжает глок, — натягивает черную водолазку, как вторую кожу. Портупея оплетает его мышцы плотными кожаными ремнями, тяжелеет от оружия в надежно закрепленных карманных отсеках. Глухо звенит пряжка. Натянутые до икры носки прячутся за штанинами. Тяню — высокому, мускулистому, пышущему силой, — не тесно в этой униформе. Он потягивается — натягивается черная ткань, кожа на ребрах и упругие, гладкие мышцы на руках и груди.
Рыжий утирает испарину над верхней губой.
Он не говорил об этом — о том, как подскакивает адреналин, тестостерон и, вероятно, те самые гормоны, которые отвечают за эйфорию… как же они называются. Серотонин? Дофамин? Эндорфин? Их мощный коктейль сносит нейронные рецепторы к хуям, стихийным вихрем, когда он видит Хэ Тяня в кольчуге. И без нее. Собранного. Спокойного. Пахнущего смертью. Не говорил и, вероятно, не скажет, что не боится. Никогда не боялся его: в затеках от чужой крови, с осевшим на ладонях хрустом смолотых костей, отпечатком чужого крика на распаренных порах. Содранной кожей на костяшках.
— Да, да, — она дергает носком, поторапливая его мыслепроцессы. — Самое важное!
Рыжий не отпускает колен — цепляется за них до треска в потертой джинсовой ткани:
— Самое важное, — говорит он серьезно, устремив потяжелевший взгляд на спокойную водную гладь. — Я боюсь его потерять. Боюсь потерять и не узнать причину. Вообще боюсь нихуя не узнать… А я нихуя и не знаю, а это равнозначно потере. Вот и все. Он может быть страшным и стремным, но его я не боюсь. Я боюсь неизвестности…
— Выходим! — Тянь улыбается. Он влезает в ботинки, водрузив на плечо набитую до отказа спортивную сумку. Рыжий видел — Хэ Тянь сложил туда не только оружие, но и какие-то вещи из гардероба, бритвенный станок, даже книги.
— Ам-м, — он следует за ним, пытаясь сложить одно к одному. — Ты объяснишь, че происходит?
— Да, — отзывается Тянь, когда дверь за ними хлопает. В холле светло, но за окнами в конце — ночь. — Во-первых, сюда ты больше не возвращаешься. Ни под каким предлогом, договорились? — оборачивается, чтобы увидеть, как Рыжий кивает. — Во-вторых, сейчас мы едем в отель. Заночуем там. В одиннадцать утра к нам подвалит кое-кто из моей охраны. Двух людей я приставлю к тебе.
— Чего?!
— Да, милый, — они останавливаются у лифта, и Тянь смотрит на Рыжего со стальной, беспощадной нежностью, — прости, но я не могу рисковать. На меня сделан заказ. Кстати, уже третий, — оборачивается на дисплей со счетчиком этажей, стучит по нему пальцем. — Через сорок минут в эту студию ворвется орда сандерских балерин. Повезет, если она не взлетит на воздух…
Рыжий не роняет челюсть лишь потому, что замкнуло — до паралича. Створки лифта разъезжаются и они ступают в его светлую кабину. Тянь приваливается к стене и притягивает его к себе. Откидывает голову наверх:
— Добро пожаловать в мои трудо-выебудни.
— Ага, заебись, — со сложным лицом Рыжий укладывает подбородок на его плечо.
Ему кажется — он надеется, — что тихо теперь никогда не будет.