Часть 10 (1/2)

4,5 года назад.

— Отвали!

— Шань…

— Я сказал — отвали!

В тесноте темной прихожей не протолкнуться. Они оббиваются друг о друга коленями, локтями и бедрами. Гуань Шань пятится назад, Тянь — напирает отовсюду и опутывает конечностями, как осьминог, то и дело хватая за руку, плечо, бок. Наконец, ему удается припечатать яростного сопротивленца к стене. Прижать всем собой и стиснуть в объятиях. Гуань Шань замирает. Замолкает. Кажется, даже не дышит, но через минуту выдает сбивчиво-нервное:

— Знаю, что сам тебя просил, но… я не хочу… — вдыхает через рот, пряча рваный всхлип. — Не хочу быть любовницей на полставки, — если бы в коридоре был включен свет, то можно было бы увидеть, как болезненно ярко покраснело его лицо. Тянь чувствует — его жар, жар крови и кожи, жар пота и злых, непрошенных слез. Тянь прижимается щекой к его виску, сжимает закаменевшее в защитной стойке тело:

— Ты не любовница. Ты любовь всей жизни, — говорит обреченно и шершаво, тихо, в самое ухо. Откровенно, в который раз, и опять…

— Так, значит, ты поступаешь с любовью всей жизни? — нервный смешок. И, все-таки, — всхлип. Шань вырывает руку из захвата и прижимает к носу ребро ладони. Его плечи подрагивают. Он не хочет плакать, но плывет против воли. Блядь.

Блядство.

— Поверь, — Хэ Тянь не двигается — боится даже сместить руки, чтобы Рыжий не вырвался насовсем. Тяня душит его — Рыжего, — обида. — Я выбрал меньшее из зол.

— Да что ты, сука, несешь?! — и злости в нем больше, наверное. Хэ Тянь не уверен:

— Шань…

— Я не хочу… — он вдруг позволяет себе обессиленно обмякнуть в сжимающих его руках, в ткнувшемся в шею носу и вклинившемся между колен бедром. — Жить от звонка до звонка… вздрагивать от каждого шороха, каждого шага на лестнице, каждого уведомления на телефоне… бросать все дела и мчаться к тебе по первому зову. Это… это пиздец какой-то темный, я… на такое не подписывался. Пусти, — и Тянь отпускает. Рыжий отходит от него под желтый свет, струящийся из ванной комнаты, потирает плечо, высвободившееся из тяжелой хватки. Вздыхает, надавливает на влажные веки. Выдыхает. — Я. Буду. Строить. Свою жизнь, — чеканит хрипло и устало.

Хэ Тянь понимает. Он, наверное, думал об этом — много, долго, часто. Понимает, что на месте Рыжего бы уже давно себя послал: не церемонясь и не распыляясь на лишние эмоции. Хотя… если бы дело касалось самого Рыжего — тут или-или. Сдохнуть? Убить его. А потом все равно сдохнуть. Потому что без него…

— Я тебя понял, — Хэ Тянь зарывается в волосы пятерней. Рыжий уже плескает в лицо водой, склонившись над крохотной раковиной. — Да, ты прав. Это не то, что я бы для тебя хотел… — конечно, он не хотел. Тянь не хотел срывать встречи, срываться со встреч, собирать его кишки, ползая по залитой кровью лестничной площадке. Как ни посмотри, ситуация дерьмо: для себя он не хотел примерно того же.

— Ну раз так, какого хуя ты все еще здесь? — шмыгая и потирая нос, Шань выходит к нему — раскрасневшийся и оголенный, как кабель без оплетки. Гудит напряжением, тронь — шибанет до вытекших, дымящихся глазниц.

Тянь смотрит на него внимательно. Бессонными глазами, над веками, набухшими от хронической усталости, над затекшими, темно-фиолетовыми кругами. Какого хуя? Твоего.

— Раз ты все решил, — Тянь хочет — хочет дотронутся. И чтобы шибануло. — Может, напоследок… — разводит руками, спрятанными в карманы кремового пальто. Плевать на остальное. Не просит — он готов умолять на коленях: — Трахнешь меня? — он фатально серьезен и определенно готов броситься под ноги. Не опуская взгляд и не снимая со стального курка. Скажи только слово.

Гуань Шань смотрит в ответ так же — серьезно и тяжело. Жует щеку, потирая сжатые в кулак пальцы друг о друга. Хватается за нос, шмыгает снова, и шумно выдыхает:

— Последний раз? — дергает плечом, разворачивается. — Ну, да. Ага.

Этой ночью, если Хэ Тянь и знает что-то наверняка — это ночью Рыжий ни на секунду не выпускает его из объятий, пока тот двигается на нем размашисто и резко. Усилить остроту ощущений — до боли. До крови. До болезненного шипения и кожи, вспаханной короткими ногтями. Если это плата за молчание — он готов. Он знает, что выдержит его ненависть — если способен выдержать свою собственную. Это лучше. Это намного, в тысячекрат раз лучше, чем полное, презрительное безразличие.

Ах ты, сука!!!

Тишина лопается не в шепоте и не в испуганном вздохе — её разрывают крик и грохот стульев; их тела оказываются на полу. Хэ Тянь продолжает прорывать её, её девственную плеву всем собой: стуком сердца, шумным дыханием, хрустом суставов, стуком конечностей. Гуань Шань не столько придавлен, сколько сам ловит Тяня, его плечи и затылок в кольцо собственных рук, в объятия.

— Ты хоть понимаешь, — Хэ Тянь утыкается лбом о деревянный паркет, около пульсирующей венки на шее Рыжего, — что я чуть не сдох? — смыкает пальцы на ткани толстовки, собирает складки на предплечьях — рукава трещат. — За что ты так со мной?

Рыжий лежит молча. Он не спрашивает: «А ты — понимаешь?» и «а ты — за что?». Он видит потолок, приглушенную люминесценцию, но не смотрит на нее. Рыжий сосредоточен на шумном дыхании, грохочущей громаде в груди — кажется, плотину вот-вот прорвет, и вся кухня окажется затопленной в плазме. В этой порванной тишине и откровениях: рубашке с кровавым пятном, портупее и содержимом огнестрельного, кольце из белого золота, обреченной собачьей верности, слезах, подступающих к горлу ответов на заданные и незаданные вопросы.

Рыжий запускает руку в густые смоляные пряди. Шевелит пальцами, то ли поглаживая, то ли щекоча. Хэ Тянь, наконец, приподнимается. Нависает над Гуань Шанем, опираясь на руки. А Гуань Шаня окатывает слепящее, как прямые солнечные лучи в глаза, дежавю: на школьном дворе, когда-то очень давно, Тянь вот так же нависал над ним с самым шкодливым выражением на не по годам возмужавшем лице. «Чем больше смотрю на тебя, тем сильнее ты напоминаешь помидор!». Хэ Тянь несильно изменился за эти годы: стал выше и шире в плечах, лицо осунулось и ужесточилось, особенно — взгляд, но… Сейчас Шань ощущает ровно то же, что тогда: воздуха слишком много, а легкие вот-вот лопнут. Хэ Тянь выглядит таким болезненно счастливым, что это почти пугает — больше, чем слепой голод в его кровоточащем взгляде или свежий запах металла и пороха на влажной от пота одежде. Рыжий смотрит на него с широко открытыми глазами и почти не моргает. Тянь улыбается. Проводит ладонью по его лицу, гладит нежно, и смотрит так же — с почти надрывной нежностью:

— Почему ты не сказал? — этот горько-сладкий упрек как лакрица: омерзительный и приятный одновременно. Гуань Шань втягивает губы, чтобы облизать их, и выдыхает:

— А ты давал мне сказать?

— Ты бы мог.

— Мог, — кивает. — Но не стал.

— С-сука, — припечатывает Тянь с чувством. Сощуривает глаза — сталь в его радужках ловит пролетающий мимо блик.

— Гандон! — Рыжий приподнимается на локтях и почти нос к носу сталкивается с лицом напротив. Утирает чужую слюну, попавшую на щеку. — Ты никогда не доверял мне! И продолжаешь, — хмурится яростно, но осекается — Тянь легко целует его в губы. Чмок. Целует и поднимается на ноги. Рыжий втягивает в рот — шелушатся ужасно, нужно будет одолжить у Чжао масляную гигиеничку…

— Знаешь, — говорит Хэ Тянь, потягиваясь. Проматывает кольцо на цепочке и хватает его — сжимает в кулаке. — Если это именно так и выглядит, мне жаль. Но это неправда, — он отступает к гостиной. Шарит на кресле в поисках телефона. Рыжий поднимается следом и недовольно пыхтит — складывает руки на груди.

— Тогда почему ты никогда не рассказывал мне?

— Что именно? — Тянь оборачивается, зажав зубами сигарету.

— Ну… — Рыжий ведет плечом и чуть склоняет голову набок. — Например, что значило твое «выбрал меньшее из зол»?

— Я уже отвечал, — щелкает зажигалка. Тянь затягивается, но не спешит на балкон. Возвращается на кухню и врубает вытяжку на вторую мощность. Встает под нее, прислонясь бедрами к гарнитуру. Отбивает телефоном колено.

— Ага, — Шань седлает стул и трет висок. — Да. Я помню. Ты ответил, что мне лучше не знать.

— Ну.

— Хорошо, — он терпеливо вскидывает ладонь: — почему мне лучше не знать? — смотрит испытующе.

Хэ Тянь выдыхает дым и задирает голову, постукивая по паркету голым носком.

— Окей. Попробую объяснить, — трет шею, прикрыв глаза, и снова затягивается. — Есть закрытая информация, которая принадлежит не только мне. Это не моя лично тайна — это тайна огромного сообщества. Я не имею права разглашать её. Не потому что не доверяю тебе, а потому, что ты не являешься его частью, — он щурит глаза, как кот, выдыхая дым уголком рта — чтобы не замыливать обзор. Рыжий кивает, не спуская с него горящих глаз:

— Понял, — обхватывает руками спинку, складывает локти. — Подойду с другой стороны: что является большим злом, чем тот пиздец, который происходит последние пять лет?

Хэ Тянь хмурится. Пропускает белесые струи сквозь зубы и молчит. Шань поджимает губы и продолжает:

— Что может быть хуже этого?

— Поверь, может, — он начинает злиться. Не на Шаня — просто. Злиться.

— Тебе я верю, — Гуань Шань зеркалит его выражение — хмурится, заводится с полоборота. — А вот ты мне…

— Господи, — шепчет Тянь и ссыпает пепел в раковину. — Неужели не ясно… Если я не сказал тогда, не скажу и сейчас…

— Почему?

— Потому что! — взрывается Хэ Тянь.

— Какого, блядь, хуя?! — орет Гуань Шань, и привстает на месте. — Снова бережешь меня, ебаный ты рыцарь в сияющих латах?

Хэ Тянь потрошит сигарету ногтями, пальцами. Ему ужасно хочется швырнуть о стену мобильник или тарелку, проорать это, но он стискивает кулаки. Желваки на его лице проступают все четче.