Часть 9 (2/2)
Тянь резко выпускает его. Из объятий, из упруго стискивающих бедер — откидывается на спинку стула. Смотрит прямо в глаза. Вспыхнувшие в них страсть и удовлетворенность теперь осыпаются на Рыжего серым пеплом. От разморенной ленности не осталось и следа — только голая, как сталь, злая уязвимость:
— Ну, давай, — его лицо мертвеет. Гуань Шань отшатывается и сглатывает. Красные белки глаз пекут, жгутся. Он берет себя в руки и оттягивает ворот, чтобы выдохнуть. И хмурится — взгляд не отводит. Хмурится сильнее:
— Да ни хрена ты не знаешь, — и даже злится. Понимает — теперь, когда они отлипли друг от друга, страх, прошивший горло сквозным, был не его. — Ты, бля, думаешь, что знаешь, но…
— К делу, — стальным голосом приказывает Хэ Тянь.
Охуеть. Так вот, значит, ты какой. Глава синдиката, Хэ-ебаный-Тянь, или Хэ-ебаный-директор-мира. Рыжему вдруг становится смешно — он отворачивается, давит нервный смешок. Не получается. Этот тон — как оплеуха. Да, впрочем, и похуй. Тянь, вероятно, ощущает то же. Или что похуже. Всаженный нож в раздвинутые ребра… К делу. Рыжий хлопает себя по карманам — поглаживает, — и кивает самому себе.
— Короче. — Вообще-то, страшный он сейчас, пиздец. Все слова, мысли взволнованно расплескиваются к ебени матери. — Да, я просто хотел сказать, что… н-накосячил пиздец… — трет шею, пытаясь успокоится. — Только ты не перебивай, — жмурится, выдыхает шумно. — И вообще, нахуй твои диктаторские замашки, еблан, ты мне, сука, дикпики слал, придурок, затолкай этот менторский тон себе в жопу, окей? — зарывается лицом в дрожащие ладони. Собирается. Блядь.
— Накосячил? — Тянь опирается виском о сложенные костяшки. Смотрит внимательно.
— Да, — Шань делает шаг. Влево, потом вправо. — Накосячил, когда позволил тебе рулить всей этой ситуацией, — толкается ладонями в карманы, животом отталкивается от столешницы. — Я думал, ты знаешь, как лучше, потому что всегда я… всецело доверял тебе. Всецело, — Гуань Шань впивается взглядом в его взгляд и теперь Тянь видит — как Мо сатанеет. — Но вот что непонятно мне, — словно костер, разгорающийся от искры, радужка Шаня начинает светится захватывающей его яростью. — Почему, блядь, ты, — все в нем — голос, нервно сжатые кулаки в кармане, взгляд, — никогда, — прожигают, — никогда не доверял мне?! — насквозь.
Хэ Тянь моргает — раз, второй. Его злость — черная и плотная, — он чувствует, отпускает его, бледнеет, с шипением разъедаемая чужой — живой, горячей и стихийно разрастающейся со скоростью лесного пожара. Хэ Тянь смотрит — по-прежнему внимательно. И завороженно.
— Я, — Рыжий тянет себя за грудки — стискивает. — Я, блядь, не готов рвать с тобой! — Она плескается в кухне и затапливает ее, затапливает Тяня. — А ты, — он хватается за стол и сжимает ненавистно, раздувая ноздри, — пророс во мне слишком глубоко! Как, нахуй, ты себе это представляешь?! Оторви и выбрось? Ну, давай, вскрой меня, как лабораторную крысу, препарируй, выскобли себя из мозга костей, гандон!
Хэ Тянь сглатывает. Выдыхает. Рыжий наворачивает круги по кухне, пытаясь успокоиться, но, кажется, только больше распаляется:
— Думаешь, я бы пошел на такое, а? Для кого бы еще так унизился, ебаный твой рот?! — не орет, но краснеет ужасно — пятнами. Он в бешенстве. — Вся моя жизнь идет по пизде! И я никогда бы не стал винить тебя в этом, с-сука, вот только ты охренеть, как облажался!
Теперь Шань кричит. С противоположного конца — на Тяня, честно и открыто, едва не плюясь огнем:
— Если думаешь, что я и дальше позволю тебе проносить твою ебаную жизнь контрабандой в нашу спальню! Я, блядь, заебался думать! Заебался гадать, что с тобой! И моя жизнь идет по пизде, потому что ты разлагаешься внутри меня, а я даже не знаю причины, я, блядь, нихуя не знаю!
Гуань Шань в сердцах отшвыривает попавшееся под руку полотенце. Дышит тяжело. С силой трет набухшую на лбу вену. Хэ Тянь наблюдает за тем, как Рыжий опускается на стул — закидывает голову, копируя до боли знакомый жест, и говорит уже тише:
— Я так больше не могу. Я… я не могу любить лишь фрагмент человека, — прикрывает веки. — Возможно, ты был прав, когда сказал, что знаешь чем закончится этот разговор. Вот только… это зависит не от меня.
Шань поворачивает голову. В его глазах читается такая усталость и такая старая, обреченная тоска, что Тянь понимает — да. Он прав. В каждом слове, в каждом звуке и в каждой своей эмоции — прав. И как это бывает только с Рыжим — Хэ Тянь смягчается. До состояния, в котором не обнажиться нельзя. И уже несколько минут не дышит. Размыкает губы:
— Чего ты хочешь?
— Не вываливай на меня все дерьмо сразу, — Гуань Шань хрипит. — Начни с главного, — сглатывает, дергается его кадык. Поднимается с места и берет стул, подвигает его, садится напротив. Хэ Тянь наблюдает за ним сквозь мутно-соленую пелену, не моргая. Рыжий тянется к его рукам — берет в свои и сжимает. Сжимает и расслабляет — гладит костяшки. Смотрит в глаза — на его покрасневших, дрожащих веках, тоже стоят слезы: — Что тебя беспокоит? — подносит ладони к губам, целует их. — Ну?
Хэ Тянь качает головой. Рыжий трется о них щекой:
— Давай.
— Нет, — шепотом.
— Почему?
Первые срываются с глаз жирными каплями — на колени и бедра. Тянь хмурится, дергает щекой. Шмыгает:
— Потому что, — всхлипывает, подносит их сцепленные руки к своему лицу — утирает. — Я не могу.
— Говори, — Шань сжимает его ладони сильнее.
— Что, блядь, я должен сказать? — его взгляд вновь становится таким, как Рыжий привык видеть — перед тем, как Тянь ныряет в него голодными вечерами. — Что не могу простить тебе? Кольцо, что ты выкинул? Или что трахаешься с этой девкой? А? Ну? Что, блядь, я должен сказать?
Глаза Гуань Шаня распахиваются шире. Кольцо. От Кортье — парное, их с Тянем. Которое он подарил после своего возвращения из Америки. Семь лет назад. Белое золото, орнамент в виде винтов — о прочности и нерушимости чувств. Помолвочные кольца из коллекции «LOVE», символизирующие любовь, не знающую условности и преграды. Кольцо на цепочке. Про которое Тянь спросил после церемонии, осведомился о его наличии на груди — привычное место. Его не было, и Гуань Шань ответил: «выкинул в реку». Они лежали на кровати и уже были в достаточной кондиции, чтобы разговаривать после секса. Хэ Тянь промолчал. И Рыжий знал, что нанес рану — слишком глубокую, чтобы можно было вякнуть в ответ. Хоть что-то.
Гуань Шань гладит передний карман джинсов. Молчит. Хэ Тянь продолжает:
— Я не имею на это права, не так ли? — складывает руки на груди, усмехается. Весело втягивает сопли.
Рыжий цепляет пальцем и тянет за цепочку. Поднимает.
— Не имеешь, — потертое, с царапинами на внутренней надписи, кольцо звонко покачивается у тяжело вздымающейся груди.
Взгляд Хэ Тяня не сразу, но меняется — кардинально. Шань передает ему в руки — Тянь разглядывает. Оно.
Рыжий думал отдать ему. Оставить, если разговор закончится — и они закончатся. Хэ Тянь судорожно вздыхает, сжимая цепь крепко и вдруг — то-ли испуганно, то-ли предвкушающе — впивается взглядом в его лицо:
— Ты с ней не спишь.
— Нет, — твердо говорит Гуань Шань.
Рука Хэ Тяня дрожит и губы — тоже. Он кусает нижнюю — улыбается. Стучит кулаком о колено и мотает головой. Рыжий подбирается, но — уже поздно. Через секунду студию разрывает нечеловеческий, облегченно-радостный вопль: «Ах ты, сука!!!».