Глава 1 (1/2)

В посвящении моему отцу и матери, так нелепо и гнусно оскорбленных мною в глупой и неоперившейся еще юности.

</p>

I</p>

Могу ли я говорить, что моя жизнь скучна? Несомненно. Более того, я могу выйти хоть на Площадь Республики и решительно заявить об этом во всеуслышание, если того от меня потребуют обстоятельства. В особенности сейчас, когда молодость моя ушла в историю, те годы буйной юности, тех страстей и нравов, все это давно уж погребено под слоем праха, смешанного с пылью. Когда я уже отставной фельдмаршал армии Германии, чья жизнь уже давно близится к закату, я особенно понимаю, насколько низко и глупо я провел то время, когда силы еще не покидали меня, когда я мог совершить все то, чего мог пожелать, не прилагая больших усилий...Впрочем, по жизни я, к своему великому теперь стыду, редко когда прилагал хоть малейшие усилия для достижения чего-либо. Полукровка из двух знатнейших или, по крайней мере, величайших и в высшей мере влиятельнейших семей мира, я мог все, чего желала или требовала моя душа, в особенности со стороны матери, которая, казалось, вовсе не чаяла во мне души.

Но начнем по порядку. Мое имя – Штефан Яков фон Бисмарк – последний из рода Отто фон Бисмарка, если не величайшего, то одного из самых влиятельных людей в истории моей родины. Великий канцлер и объединитель Германии «кровью и железом», тот, на кого равнялись многие люди всего мира, один из мудрейших людей на планете – по сей день его портрет висит в моем кабинете в тихом доме в деревушке Мюнхендорф, собственно там, где моя мать в свое время провела самые первые и самые последние годы своей жизни. Именно от нее тот старый дом перешел в мое имение по наследству. Хоть при жизни она и была одной из богатейших людей Европы и мира, после смерти отца она продала почти все, а вырученные деньги то ли в Ватикан направила в качестве пожертвования, то ли куда-то в страну вложила – я уже и не помню этого.

Забегая вперед скажу, что все то, о чем я напишу далее, является лишь моим суждением о собственной жизни, ее ошибках (порою фатальных) и успехах, иногда достигаемых путем, пролегающим по головам других. Зараннее же прошу прощения у моего читателя за то, что на первый взгляд может показаться вовсе лишним и неуместным, однако каждое слово, изложенное здесь, так или иначе придется к месту и ко времени.

II</p>

Как я уже описал выше, теперь единственное, что я имею, так это скромный старенький домишко в Мюнхендорфе, месте, о котором мало кто слышал даже в Баварии, а в Берлине и подавно. Однако именно в Берлине, в центре всех событий Германии, и началась та история, которая теперь легла в основу этой повести. Урожденный берлинец, я часто немного свысока смотрел на людей из других земель, да и даже на обычных жителей города. А вся причина лишь в моем происхождении: так уж вышло, что я внук великого канцлера и сын великого канцлера. Да, именно так! Мой дед - Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шенхаузен, герцог цу Лауэнбург, а мать – Гертруда фон Бисмарк, наследная герцогиня цу Лауэнбург (однако если посмотреть ее полное имя, то оно будет гораздо длиннее: Гертруда Аделхайт Мария Анналена Луиза). Я тоже унаследовал титул герцога цу Лауэнбург и даже видел это поместье, пока мать не отдала его государству, так же, как и дворец Шенхаузен под Берлином. Да, она просто отдала это стране! Я часто спрашивал ее об этом, но она лишь отвечала, что людям, желающим знать историю своей родины это куда нужнее, чем ей, которая лишь раз в три года заглядывала туда, и то, если предоставится такой случай.

Но это чувство некоего презрения к согражданам из других федеральных земель быстро переросло в совсем другое, куда более опасное и в то же время такое подлое и мерзкое, как ненависть и глубочайшее презрение всех прочих наций, кроме немецкой. Да, сознаюсь, в возрасте двенадцати лет и вроде как лет до шестнадцати, в том самом возрасте, когда обычно и совершаются все самые глупые и непоправимые ошибки, я до болезни увлекался нацизмом. Я был каким-то ярым, даже и сумасшедшим фанатиком всего того, что было хоть малейшим образом связано с нацизмом, таковым прошлым Германии и...прошлым моей матери. Думаю, тот факт, что именно моя мать, эта прекрасная впоследствии женщина, стала главным идеологом нацизма в сороковые годы прошлого века, та, что начала столь громкую Вторую мировую войну и так же громко ее проиграла, общеизвестен. А победителем в этой ужасной и поистине одной из самых кровопролитных (если не самой кровопролитной) войн стал...мой отец. Да, хоть этот факт так же общеизвестен, у многих, как и у меня до этого самого дня, это никак не могло уложиться в сознании: как он, после столь ужасных ее преступлений, вообще мог с ней сойтись? Это кажется многим настолько невероятным, что они попросту отказываются верить в правдивость этих фактов, однако факты – вещь жестокая, часто они противоречат всей логике и здравому смыслу, однако, факты есть факты, и ничего я здесь поделать не могу.

III</p>

И опять же, рассказывая обо всех событиях, происходивших во время моего неоперившегося отрочества, я сильно забегаю вперед, хотя мне как раз бы и следовало начать с того, кто мои родители (хотя, полагаю, о них и так всем все известно, но все же я должен указать некоторые детали, которые позже обязательно придутся к месту).

Как я уже описал выше, мои родители сражались друг с другом во Второй мировой войне. Мать – Гертруда фон Гитлер (на тот момент) – на германской стороне, она была самой что ни на есть захватчицей, той, что в кратчайшие сроки покорила половину Европы и почти что даже покорила Британию, а отец – Иосиф Сталин – на советской стороне, он и стал победителем этой войны, за пять лет он смог не только отбросить наши войска от границ Союза, но и благодаря его стратегии и стратегии его генералов войска русских дошли до Берлина и установили свое знамя на крыше Рейхстага. Эта история не нова, вы прочтете ее в любом школьном учебнике (если, конечно, вы не живете в Соединенных Штатах, где переписывание истории – любимое занятие каждого аналитика, историка и стратега, вальяжно возлагаюшего на своем диване перед телевизором).

История о том, что какие-то отношения между ними завязались на военном трибунале, мне известна лишь с их слов, но так как именно его (отца) допросы не были задокументированы, никакого исторического подтверждения этому я вам привести не могу (да и нужно ли оно?). Одно я знаю точно: серьезные их отношения начались уже в нашем веке, когда они оба были уже взрослыми и опытными людьми и точно понимали, чего именно они ищут.

Моя мать Гертруда – не первая жена отца, до этого было еще две женщины, которые погибли в тех или иных обстоятельствах. Обычно об этих обстоятельствах не говорили, об этом не было принято говорить ни в Германии, ни уж тем более в Союзе. Хотя, на Западе (а в особенности в Штатах!) всю жизнь и действия моего отца ой как любили обмуссировать со всех сторон! Но, несмотря на всю конспирацию, мне удалось узнать особенности смерти каждой из них, и, признаюсь, оба случая были весьма трагичны: Катерину сгубила болезнь, а Надежда сама свела счеты с жизнью, сочтя какую-то весьма безобидную фразу отца за глубочайшее оскорбление. Да, сейчас я уже могу об этом говорить, не боясь какого-либо осуждения или преследования за мои слова, но напиши я об этом лет сто назад...полагаю, в Европе-то ничего бы и не было, а вот в Москве меня бы с легкостью арестовали за то, что говорю на эту тему (отдельная благодарность моему сводному брату Василию за официальное разглашение этой информации, это значительно упрощает мне жизнь).

Говоря о брате, стоит упомянуть, что помимо него у меня была еще и сестра, так же старшая, которую звали Светлана. Должен признаться, что в то время я не отличался особой воспитанностью, но именно в плане уважения к людям иной национальности; меня, скорее, можно было назвать манерным, важным, самодовольным и вычурным подростком, гордившимся своим положением в обществе. Своих сводных родственников я открыто ненавидел и презирал, считая их лишь рабами для меня и матери, для своих «арийских господ». Лучше всего я относился к некоторым европейцам, точнее, можно даже сказать, что ко всем, кроме поляков. Да, я терпеть не мог поляков: хитрые, подлые и мерзкие – вот каково было мое о них мнение! Дальше шли славяне, их я еще хоть как-то мог спокойно переносить, хоть и не питал к ним особой любви. Те, ненависть к кому капитально укрепилась в моем юном сознании – народы, населяющие Советский Союз, кроме славян – армяне, грузины, узбеки, абхазы, туркмены и т.д, и т.д. Большая ненависть, чем к ним, была лишь к евреям – вот те, кого я люто ненавидел и, если бы мне дали такую возможность, истребил бы их всех до единого, так сказать, завершил бы дело матери, что, впоследствии, я и попытаюсь сделать, и за что выражаю сердечную благодарность моим родителям, что не дали возможности воплотить мои воистину страшные замыслы в реальность.

IV</p>

Итак, это все была лишь предыстория, которую необходимо было знать для лучшего понимания того, что произойдет дальше.

Как было описано выше, я родился в Берлине, и это только лишь благодаря матери. Собственно, там я и провел первые десять лет своей жизни, именно в Германии я ходил в детский сад и закончил четыре начальных класса (Грундшуле, как здесь это называют). Я рос и учился непосредственно на немецком языке, но мать параллельно учила меня русскому, который казался мне непосильно сложным и непонятным языком. Сейчас, когда я владею им в совершенстве и даже могу сам перевести собственную книгу на русский язык (хоть и с некоторыми изменениями в силу советского законодательства и цензуры), я осознаю, какую большую работу она проводила ради этого.

Несмотря на все ее старания, в то время я решительно отказывался говорить на русском языке, хоть бы и понимал его. Когда мне исполнилось десять, мы с матерью уехали в Москву, где мне и предстояло продолжать учебу. То, насколько сильно я этого не хотел, настолько отчетливо врезалось мне в память, что я помню каждую мысль, которая была в моей голове, несмотря на то количество времени, которое прошло с тех пор. Тогда я слезно упрашивал мать не ехать туда, даже приведу один наш с ней диалог, случившийся перед самым днем отъезда, конечно же, не в том самом виде и не в тех самых словах (таких подробностей я, конечно же, не помню и помнить не могу), но чтобы вы поняли основную суть моих тогдашних намерений, этого будет в высшей мере достаточно:

— Понимаешь ли, друг мой (она очень часто так меня называла), я вижу твое нежелание ехать в Москву, хоть и не могу его объяснить, но поверь мне, что это важно не только для нашей репутации, что для нас, состоятельных европейцев, несомненно важно, но и также для нашего внутреннего, семейного порядка, понимаешь? — она говорила так тихо и медленно, и будто бы даже с неким сочувствием ко мне и грустью.

— Но зачем ради этого ехать в Москву, мама? Зачем же я вновь должен видеть этих детей отца, если они мне не нравятся? Зачем я должен видеться с этой Полиной, которая так и норовит сунуть мне пирожок или еще что-либо, или вообще этого Калинина, который меня вечно треплет по голове? — тогда я решительно не понимал того, о чем говорила мать.

— Понимаешь, Штефан...Это все намного сложнее, чем ты думаешь...Ради этого мне пришлось через столько всего пройти... — она говорила слегка отстраненно, как будто обрывая фразы на середине, оставляя их висеть в воздухе, пока, спустя несколько секунд, она не продолжит мысль, но уже совсем иной формулировкой. — Понимаешь, это все совсем не так просто, как ты думаешь. То, кем я была раньше...

— Ты была политиком и канцлером Германии — как бы закончил я ее мысль.

— Не-ет, нет-нет, намного, намного раньше — озабоченным шепотом остановила она меня. Ее вид был самый что ни на есть обеспокоенный, хотя причину я понять не мог. — Когда была Вторая мировая война...

— Я знаю, ты была фюрером и рейхскацлером. Ты тоже вела превосходную политику, в тебе была идея...

— Не говори так, Штефан, моя тогдашняя политика была разрушительной, смертельной. О да, я боролась за идею, но какой ценой я к ней шла?

— Любой.