Глава V. И снова улыбнулись звёзды мне (2/2)

* * *</p>

Темнеть стало позже. До лета осталось не так много.

После ужина Майк отправился на диван, по привычке врубил телек и смотрел сквозь него. Леви отметил его задумчивость и отстранённость от мира сразу, когда вернулся домой, но спрашивать не стал.

Изабель не пришла. Ни после ужина, ни после того, как Леви закончил влажную уборку по всему дому.

Половина девятого.

Майк, завернувшись в одеяло, уже спал. А Леви закрылся на кухне, заварил чай и устроился у окна, вглядываясь в темноту улицы. Свет от ближайшего фонаря не достаёт до дома, но если к калитке кто-то подойдёт, будет видно.

И как только Леви об этом подумал, на тротуаре замаячил чей-то силуэт. Аккерман даже резко встал, оставив чашку на подоконнике, но фигура прогулочным шагом прошла мимо.

Девять двадцать семь.

Вторая кружка чая закончилась и третью подряд пить не хотелось. Хотелось спать. Леви уговаривает себя подождать ровно до половины и больше смотрит в телефон, чем в окно.

Девять двадцать девять.

Закрывая калитку, кто-то входит во двор.

Стука в дверь не слышно. То ли Изабель мнётся, то ли слабо стучит, а может Леви включает свет в прихожей быстрее.

Она щурится от света. Прячет подбородок в вороте куртки.

— Выйдешь?

— Можем поговорить в доме.

Изабель мотает головой. Уговаривать Леви не собирается, поэтому без лишних слов снимает косуху с вешалки и выходит.

Гостья уже сидит на портике, устроившись под левой колонной, обняв ноги руками. Сначала присесть к ней кажется не самой хорошей идеей — отморозить зад не хотелось, но всё же Леви опускается напротив и зачем-то тоже под колонной. Как будто хочет выразить поддержку. И, к его удивлению, не так уж и холодно.

Впервые за всё проведённое время в Германии Леви вышел за пределы четырёх стен вечером. Воздух холодный и влажный проскальзывает в лёгкие. Кажется, что сейчас даже дышится легче. Где-то вдалеке через сотню ярдов тумана перекрикиваются ночные птицы. Необычайная атмосфера.

— Для начала я хотела бы извиниться.

В прямоугольнике света из окна блестит роса на ещё прошлогодней бурой траве и полуразложившихся листьях.

— Извини, что так поздно. Фарлан бы не отпустил. Поэтому пришлось ждать, пока он уснёт.

Получается не искренне. Сухо.

— Прости, что отняла время, пока писали твою речь и готовились к съёмкам. Больше не побеспокою.

А эти слова заставляют Леви даже посмотреть на неё.

— Деньги не нужны, кстати. Фарлан мне даст.

— В этом замешаны те двое?

Изабель косится на него. Глаза блестят в тени, отражают далёкие фонари.

— Они лишь контролёры.

— Я в этой жизни много чего повидал. Может, я смогу помочь?

— Не в этот раз, — тихо, а потом вздыхает шумно. — Теперь я должна разобраться сама.

— Фарлан знает, что ты уезжаешь?

— Откуда ты?.. — Изабель вскидывает голову.

— Сложил два плюс два. Это важнее поступления? Ты же так долго готовилась. Они угрожают?

Она смотрит испуганно, широко раскрыв глаза. А потом снова отворачивается, обнимает ноги крепче.

— Нельзя просто так взять и уйти от них. Когда Фарлан меня забрал, я выполнила не все дела. Они меня нашли. Но я и не сопротивлялась. Деньги мне были нужны, а человек в столице для них важная фигура. Наша встреча возле колонны Победы была не случайна. Я осматривалась там до тебя. И на следующий день обчистила там одного жирдяя. Он хотел сделать предложение под Викторией. А кольцо было у него непростое. Таскал его с собой, идиот неуклюжий. А когда пропало, думал, что дома забыл. В общем, шумиху он поздно навёл. После этого случая я хотела завязать, честно. С тобой шансы на поступление были высокими. Я загорелась. Ждала, пока в городе появится кто-то, кто мог дать мне свободу. Дождалась, но не тут-то было. Они показали мне снимки с того дела. И они доказывали, что я украла кольцо.

Её голос за всё время даже ни разу не дрогнул. Только становился громче с каждым предложением. И она замолчала, переводя дух. Впрочем, чем всё закончилось, Леви догадывался.

— Это последнее дело. Очень крупное и опасное. Но после этого они оставят меня в покое. По крайней мере, обещают. А нет, я тоже соберу доказательства на них.

— Далеко ехать?

Изабель, не глядя на него, кивает.

— В Италию. Нужно кое-что найти и стащить, а затем переправить сюда.

Леви действительно удивляется. Окидывает взглядом Изабель. В голове проносится голос Нанабы: «Надо держаться и помогать тем, кому ты нужен». Он сжимает губы в тонкую линию. Качает головой и бормочет себе под нос: «Вот же срань». А потом говорит громче:

— С Майком почти всё хорошо. До лета думаю вернуться домой. Но делать там особо нечего. Знаешь, у меня опыта много в разных тёмных делах, я прожил жизнь контрабандиста и военного. Может, тебе понадобится помощь? Там. Я как раз думаю, чем себя занять.

Изабель расслабляет руки, соединяет пальцы в замок у щиколоток, слегка выпрямляется и снова поворачивает в его сторону голову.

— У тебя ожидаемо хреновое чувство юмора.

Она рычит, грубит. Даже если хочет по-другому — не получается. Виляет хвостом, а протянешь руку — цапнет. Леви понимает. Помнит, что такое быть подростком или просто здравомыслящим человеком без притворства и розовых очков, когда вокруг чувствуешь только угрозу и ждёшь от любого нож в спину.

— Я всё равно не готов возвращаться. А Майку пора учиться жить самостоятельно. Иначе он снова застрянет.

— Ты в няньки заделался, что ли? Надсмотрщиков мне хватает.

Иглы, что она выпускает инстинктивно, не колются.

— Я просто предлагаю тебе помощь. За эту неделю запишем интервью, уедем. Вдвоём справимся быстрее.

— Я не понимаю... Ты серьёзно?

И Леви сам себя спрашивает об этом. И тут же получает уверенный положительный ответ.

— В чём твоя выгода?

— В том, чтобы сделать ещё что-то. Весь смысл — просто сделать.

Изабель разъединяет руки, обхватывает край бортика. Вглядывается через темноту в его лицо. А потом внезапно вздрагивает, как будто её водой окатили, и встаёт, отряхивая задницу.

— Да ты реально жуткий тип, как и казалось с самого начала.

Леви тоже приподнимается и тут же останавливается, когда Изабель, вытягивает руку, жестом прося не вставать.

— Провожать не надо. Больной, — бурчит она и, спрятав руки в карманы поглубже, быстрым шагом уходит.

Калитка скрипит, а потом громко бьётся о забор, захлопываясь.

— Тебе тоже к врачу сходить не повредило бы.

Можно было подумать, что на этом их общение оборвалось, если бы утром, когда Майк натягивал куртку, а Леви искал зонт в ящиках под вешалкой, от Изабель не пришло бы сообщение:

«Сегодня снимаем дома. К врачам после пойдёшь».</p>

И жизнь снова завертелась как прежде. Изабель ведёт себя так, будто ничего не происходило. Много умничает, искренне и громко смеётся, почти как Ханджи, перекрикивается со своей птицей странными звуками, пока Леви с Фарланом сбивают скворечник для двора, чтобы после того, как гаичку придёт время отпустить, у неё была еда и вода. А ещё Леви показывают, как проявлять фото. А потом дают попробовать самому, и от этого он действительно остаётся в восторге. И, кажется, даже понимает, что такое занятие вовсе не для выпендрёжа. Это для любителей и ценителей. Вроде тех, что предпочитают старые книжные издания с хорошим переводом, или тех, кто слушает виниловые пластинки, или людей, предпочитающих трубки сигаретам. В плёнке всего тридцать шесть кадров, поэтому прежде, чем бездумно щёлкнуть, нужно подумать. А потом по одному пропустить через обработку четырёх кювет. После всего этого начинаешь ценить каждый кадр. Из десятка, что сделал Леви, ему понравилось только два.

Изабель заворачивает ему снимки с собой в крафтовую бумагу. Так бережно и скрупулёзно, как домашнюю выпечку. Леви не понимает зачем, но не возражает, а дома находит между фотографиями записку с краткими объяснениями, что Изабель улетает через две недели.

Леви, наблюдая за Майком из кухни, спрашивает себя: а готовы ли они оба к этому?

Как выясняется, у Изабель уже всё продумано. Несмотря на большой разброс поиска, она точно знала, в какую часть Италии ей нужно, уже нашла себе жильё, а точнее комнату, поэтому не забывает предупредить Леви, чтобы тот договорился с хозяином о второй комнате или нашёл себе место где-то ещё. Номер и адрес небрежно написан на обратной стороне бумажки. И Леви прячет её под чехлом телефона.

Интервью было подготовлено и отрепетировано полностью. Оставалось только отснять всё на месте, о котором Изабель слишком много восторженно рассказывала. Леви так и не понял, что это конкретно, но в голове стоял образ кладбища из еврейских могил. Уточнять он не пробовал да и не хотел.

Договорились снимать завтра, так как после ожидается неделя дождей, а им нужно солнце. А это означало, что Майк будет целый день один.

Теперь Леви всегда приезжает домой позже. Они оба к этому привыкли. Четыре вечера, поэтому Аккерман, умывшись и переодевшись, сразу лезет в холодильник. На дверце звенят бутылки. Леви как будто застывает от дыхнувшего холодом холодильника, косится — семь бутылок с пивом. Дверь закрывает медленно, вздыхает и идёт в гостиную. Майк бесцельно переключает каналы, не задерживаясь ни на одном и пары секунд.

— Ты же говорил, больше в рот ни капли.

Майк бросает на него хмурый взгляд, почти злобный.

— Так надо. Это для дела.

Леви фыркает, скрещивает руки на груди.

— Хотел попросить тебя дать мне побыть одному. Завтра.

— С бутылками.

— Да что ты прицепился к ним?! Хорош трястись за меня, как за умалишённого!

Леви молчит. Смотрит на него пристально. Ждёт.

Это помогает. Майк нервно крутит пульт в руках, хмурится и между бровями выступает жирная складка.

— Врач сказал, что я должен разобрать её вещи. Их нет, но есть альтернатива, — его чуть заросший подбородок дёргается, указывает на спинку дивана. Леви не узнаёт — все эти новомодные мобильники одинаковые, но сразу понимает. Это телефон Нанабы. — Её нужно уже отпустить.

Леви поджимает губы. Кивает, едва заметно, хоть Майк и не видит. Всё так же смотрит на телефон.

— Завтра заканчиваем со съёмками, — говорит Леви. Выходит очень сухо, и он облизывает губы. — С утра до вечера будем возиться.

И не дождавшись ответа, поворачивается и уходит обратно вглубь кухни.

* * *</p>

Кошмар вырывает из сна так же резко, как всегда. Возвращает в реальность, дарит мокрую от пота майку. В такие моменты кажется, что лучше и не спать и вовсе. Леви скидывает с себя одеяло, вытирает пот со лба холодной ладонью. Переводит дыхание. Давно ему не снились кошмары. Майк тихо храпит в темноте.

Половина пятого утра. Леви не ждёт пробуждения Майка, не ест и не заваривает чай. Только одевается и бесшумно крадётся через гостиную в прихожую. Окидывает укутанный во мраке силуэт Майка на диване и уходит. Сначала хочет уйти из жилых районов, поближе к центру. Но слышит скрип качелей. Детская площадка манит к себе.

За всю свою жизнь Леви никогда не бывал в таких местах. И ощущения, когда он наступает в песок, накрывают странные. Необычные и ему их сложно описать. Он садится на качели. Рассматривает в предрассветных сумерках забытое кем-то маленькое голубое ведро, покачивающиеся верёвочные лестницы, замершую на месте карусель и снова видит их. Девочку, бегающую вокруг карусели и не оставляющую следов на песке, и Нанабу, улыбающуюся и зазывающую покататься.

Ему бы тоже не помешало отпустить прошлое.

Так странно видеть их здесь. В этом городе, вне дома и в темноте. Девочка, наконец, усевшись на карусель, беззвучно смеялась, раскинув руки. Леви прячет ладони в карманы, зажмуривает больные глаза. Нанаба и её дочь не исчезают. Двигаются как повторяющаяся живая картинка.

Он чувствует, что всё это нехороший знак и ему действительно нужно к специалисту. А с другой стороны, Леви не уверен, что готов с этим безумием расстаться.

Светлеет слишком быстро. Солнце пробивается сквозь ветви уже зеленеющих деревьев. Откуда-то доносятся голоса и Леви вдруг просыпается, вместе с этим слыша уже бодрое щебетание птиц. Они уже не на карусели, а строят что-то из песка. Длинные волосы девочки, собранные в косу, растрёпаны и блестят на солнце. Её маленькие пальцы пересекаются с бледными и длинными пальцами Нанабы. Обе улыбаются.

Чужие голоса слышны отчётливо, и две коляски выезжают на тропинку к площадке. Вперёд вырываются двое детей и застывают, когда видят Леви. Приходится слезть с качелей, признавая, что это место ему не по возрасту. Одна из женщин громко что-то тараторит на немецком. Оба пацана нерешительно возвращаются к матерям.

Мельтешить перед окнами дома не хотелось, поэтому Леви покидает площадку не так, как пришёл, а через проплешины между деревьями и кустами. Носки кроссовок тут же орошает роса с молодой травы и пара веток бьют по ногам. Он оборачивается на ходу: две мамаши так и стояли, как вкопанные, а Нанаба с дочерью, находясь как будто в собственном вакууме, продолжали возиться в песке.

Берлин сегодня к нему благодушен. Автобусы прибывают минута в минуту, сидения почти пусты, названия остановок звучат как будто чётче, чем обычно, и дорога занимает неприлично меньше времени.

Открывает ему Фарлан. На нём повседневная одежда: футболка поло, укороченные брюки. Волосы взъерошенные, сальные. Прищуренные красные глаза дополняют образ не спавшего ночь человека.

— Привет, — он прячет зевок в ладони и отступает, освобождая проход. Леви, конечно же, переступает порог. — А который час? Неужели десять?

— Почти восемь. Я подумал, что мне лучше подготовиться. Изабель спит?

Кухня встречает беспорядком: оставленные кружки на столе, раскрытый ноутбук, стопка бумаги, книга на подоконнике с загнутыми страницами, упавшая ручка у Леви под ногой, кастрюля и пара тарелок упираются в кран.

Дверь в комнату Изабель закрыта.

— Не думаю, что есть шанс разбудить её раньше девяти, — Фарлан проходит мимо, сгребает чашки и опускает их раковину к остальной грязной посуде. — Но, если хочешь, можешь попытаться.

— Я подожду, — отвечает Леви и поднимает ручку.

Фарлан поджимает плечами.

— Захочешь чего-то, чистая посуда знаешь где. А я, пожалуй, вздремну. Разбудите меня за полчаса до выхода.

Фарлан уходит к себе, не забыв прикрыть дверь. А Леви остаётся один. За всё проведённое здесь время, он действительно знает, где всё лежит. И даже как-то привык к этой квартире.

Дверь комнаты Изабель тихо приоткрывается и через проём выглядывает сначала голова, увенчанная растрёпанным гнездом из волос, а потом прищуренные глаза.

— Ты чё припёрся так рано?

Леви не отвечает, кладёт ручку рядом со стопкой бумаг. А Изабель, тряхнув головой, выползает полностью, завёрнутая в кокон из одеяла.

— Хотя неважно. Поможешь как раз.

И с этими словами она, широко зевнув, пошлёпала в ванную.

Пока Леви ждёт медленно закипающий чайник и засыпает в заварник чай, Изабель выползает обратно. Она уже умылась, привела в порядок волосы и закинула одеяло в комнату.

— Налей и мне заодно, а? — просит она сонно и бесцеремонно заходит в комнату Фарлана, широко распахнув дверь.

Леви решает сразу заварить на троих, слыша из комнаты призывающие к пробуждению крики Изабель и недовольное ворчание Фарлана.

— Есть же ещё Леви. Попроси его.

— Он понесёт клетку. Ты же обещал! Поднимайся, уже и так слишком поздно. Солнце встало!

Когда-нибудь это должно было случиться. Ветеринар сказал, что птица полностью восстановилась, а значит, ей пора вернуться на волю. Леви, как он и услышал раньше, достаётся клетка, а Фарлану — сбитый ими скворечник, который Изабель успела изрисовать листьями. Зачем? Для маскировки. Сама же она несла банку с зерном и тарелку с нарезанными фруктами.

Во дворе они долго ищут подходящее дерево. Изабель раздаёт команды, как будто это поможет ей скрыть грусть, а Фарлан беспрекословно подчиняется и устанавливает скворечник напротив окна её комнаты.

Гаичка дрожит и жмётся крылом через прутья к нагретой солнцем куртке Леви. А когда Фарлан пытается её ухватить, бешено бьётся по углам. Поймать её нелегко и получается не сразу. Но когда он, наконец, вытягивает её из клетки и едва разжимает пальцы, птица вырывается и расправляет крылья. Пролетает мимо скворечника, мимо дерева и исчезает в прямых лучах солнца. Оно слепит на мгновенье и после птицу уже не найти. Вот так легко и не задумавшись, она улетает. Теряется на фоне голубого небосвода среди других пернатых, оставив после себя застрявший между прутьями белый пух, полную воды поилку и пару перьев в поддоне.

У Изабель дрожит нижняя губа и глаза блестят от накатывающихся слёз.

Фарлан снимает очки, прячет в карман куртки и взъерошивает Изабель волосы.

— Она же не ручной зверь. И крылья ей даны не для того, чтобы в клетке сидеть. Отпускать дорогое сердцу всегда тяжело. Но ты всё правильно сделала.

Леви задумчиво возводит глаза к небу и молчаливо соглашается. И ему кажется, что такое же чистое небо было тогда.

* * *</p>

По словам Фарлана это место официально называется мемориалом жертвам Холокоста. Изабель же выражается: «Парк для грусти». Идея снимать здесь пришла ей в голову ещё до того, как Леви согласился.

У самого Аккермана дать название этому месту фантазии не хватало. Но после того как они ходили почти пятнадцать минут между серыми плитами, он понял, что те известные ему английские слова не передадут и половины сущности этого места.

Насколько огромен мемориал сказать сложно, но достаточно, чтобы без труда потерять друг друга. Сначала они ходили между небольшими блоками высотой по колено и по пояс, но чем дальше шли, тем выше блоки возвышались над землёй. Закрывали солнце и окружали холодной серостью. Расстояние между плитами было такое узкое, что приходилось двигаться друг за другом цепочкой. Леви шёл первым и камера, снимающая его спину, даже не волновала.

Он никогда толком не интересовался историей своего народа, да и в целом никогда не ощущал себя евреем. В школьные годы, да. А потом, особенно после смерти матери, ничто не напоминало ему о его корнях. Он был просто человеком. Ну, разве что Изабель никогда не упускала возможности напомнить об этом. Но идя вдоль ровных строгих рядов, Леви как будто оказался в тех рассказах учителей о концлагерях. Эти огромные бетонные блоки, закрывающие солнечный свет, внушали чувство безысходности и тоски.

Бетонный лес безликих могил — вот так бы он назвал это место, если бы его спросили.

Когда они выходят к стороне с более низкими блоками, все ощущения тают под солнцем и остаются позади. Здесь на удивление много людей. Слишком много. Кто-то выпивает в одиночестве, усевшись на одну из плит, дальше кучка студентов устроили чуть ли не пикник и хохотали между громкими разговорами, кто-то прогуливался, а некоторые пришли с детьми, а те прыгали по плитам, кричали и играли в прятки. А ведь для них это идеальное место. Для кого-то это не память, а просто ещё одно классное место в городе.

Не то чтобы Леви был слишком хорошо воспитан, но даже он этого не понимал. Развлекаться в таком месте было неправильно. Особенно когда в поле зрения стоят кое-где венки и цветы.

Изабель уговаривает его сесть на одну из плит, и Леви тут же высказывает своё мнение.

— Недалёкий и неграмотный ты еврей, Леви. Тот, кто придумал это место, задумывал именно так. Когда ты выбираешься из бетонного лабиринта и полон отчаяния, такая картина должна вернуть тебя обратно. Ты сразу же должен столкнуться с жизнью. Радоваться и ценить, что ты жив.

Это в голове не укладывалось.

Изабель цепляет ему к вороту что-то вроде микрофона. Фарлан заканчивает установку камеры и Леви приходится сесть на одну из безымянных плит. Впереди, за камерой носятся дети, пускают в воздух мыльные пузыри, смеются.

Может Изабель и права. Это место должно быть не только напоминанием о смерти, но и жизни. В конце концов, слишком мало он смыслит в искусстве.

— Дубль первый! — восклицает Изабель.

* * *</p>

Провозились они долго: много раз перезаписывали и записывали что-то новое, пришедшие идеи по вдохновению сыпались от Изабель как из рога изобилия. В итоге закончили в пять. Получив подробное объяснение, как доехать до дома, они расстались. Майку он ни разу не звонил. А если быть честным, даже забыл про него на фоне всей этой суматохи. Но может это и к лучшему. Ему действительно нужно побыть в одиночестве, переварить всё уже на свежую голову после помощи специалиста.

Солнце ещё не село — лето уже претендует на свои права. Вся прелесть общественного транспорта в том, что там всегда можно вздремнуть. А спать там хотелось, как нигде больше. На родине была своя машина, а тут Леви оценил это по достоинству. До самого дома, конечно, не доехать, но погода была хорошей и Леви с удовольствием на своих двоих шёл домой. Одолевал дикий голод. Всё, о чём он мечтал — это душ, ужин и сон.

Было почти половина седьмого, когда Леви, наконец, закрыл за собой калитку. Солнце лениво разбрасывало свои последние лучи. Под стремительно темнеющим небосводом это выглядело слишком умиротворённо и красиво. Леви не стал стучать, открыл дверь сам — ручка была тёплой, нагретой.

В доме стояла гробовая тишина. Но Аккерман был слишком вымотан, чтобы думать об этом, поэтому в молчании лениво раздевался в полутьме — через небольшие окна свет сюда проникал слабо. Он шагает в гостиную, готовится дёрнуть рукой в приветствии.

Но первое, что он видит — это ноги. Прямо на уровне спинки кресла.

В догорающем закате фигура Майка висит тёмным силуэтом.

И никаких звуков и движений. Душащая тишина. А это может означать только одно. Поздно. Леви пришёл слишком поздно.

У него нет сил подойти и проверить так ли это, и ноги как будто застыли в бетоне. Головой он понимает — это конец, а сердцем — нет.

А вдруг это не Майк и глаза его просто обманывают. Потому что это не логично, у этого не было предпосылок. Почему это случилось?

Леви думает: это алкоголь. Смотрит в сторону пустых бутылок у дивана. Не верит. А потом видит слабый свет. Это телефон на краю дивана. На экране что-то размытое, сероватое, неясное, с тёмным пятном посередине.

Ему требуется секунд пять на осознание. А потом он едва успевает упереться в стену ладонью, чтобы не рухнуть на пол.

Как так? Он же удалил эту фотку.

— Господи, — едва размыкая губы.

Колени сами сгибаются, рука скользит по стене. И ещё раз громче:

— Господи.

Он просто сидит на полу. И не смеет больше поднимать голову. Не смеет смотреть. Он не может сосредоточиться на реальности и не может подумать о том, что делать дальше. Он где-то посередине.

А когда в мозг поступает здравая мысль, в комнате уже темно. Леви как будто просыпается, дёргается, словно его вывели оттуда неожиданным пинком.

Думает: а куда звонить? В скорую?

Нащупывает телефон в кармане. Свет от дисплея режет глаза. Набирает три всем знакомые цифры из дешёвых боевиков, которые крутили по телеку, когда они всей группой собирались выпить в баре. Девушка-диспетчер просит представиться.

Леви только говорит монотонно, безжизненно:

— Пришёл домой к другу, а он... Он повесился.

Говорит уже выученный адрес и отключается.

Следующий вызов на номер Ханджи.

— Абонент, к сожалению, сейчас недоступен. Оставьте...

Леви сжимает челюсти, отключается и сразу же набирает Моблиту. Слушает долго гудки, пока звонок не сбрасывается автоматом. Он смутно вспоминает, что сегодня они собирались ужинать у его родителей, но всё равно пробует снова. Без толку. Не отвечает. А на номер Ханджи тот же ответ:

— Абонент, к сожалению, сейчас недоступен. Оставьте сообщение после сигнала.

Леви тяжело вздыхает, но не отключается.

— Ханджи... Я не знаю, что делать. Майк, он… Прилетайте, пожалуйста. Сразу, как только сможете.

И следующее, что он делает — идёт наверх, чтобы собирать вещи. Потому что, если продолжит находиться в этом доме, ляжет прямо под Майком. И даже верёвка не понадобится.

Свет нигде не включает, подсвечивает под ноги телефоном. Закидывает вещи в сумку не глядя и сбегает вниз. Только бы побыстрее. Полотенце, зубная щётка остаётся в ванной — Леви проносится мимо.

Ботинки, сменные кроссовки тоже остаются. Леви даже шнурки не завязывает, распихивает по разным сторонам вовнутрь, надевает куртку только на один рукав и вываливается из прихожей. Втягивает ночной воздух так глубоко, как будто в доме кислорода не было. От заката осталась только тонкая полоса вдоль горизонта, остальное небо тёмное, с бледноватым мерцанием первых звёзд.

Леви спешит покинуть двор. На ходу просовывает вторую руку в куртку, закрывает калитку.

Он уходит, сворачивает по тротуару и проходит мимо детской площадки. Спешит, широко шагает, смотрит упрямо вперёд.

В темноте, сквозь ветви деревьев плывут яркие огни мигалок спасательных служб.

Две машины проносятся мимо с оглушительным шумом. И Леви знает, что не сможет ещё раз увидеть его. Не сможет найти в себе силы вернуться и обо всём рассказать.

Он останавливается, часто дышит, хватая ртом воздух. Ему кажется, что он падает. Перед глазами всё мутно.

Всё рассыпается. Всё, что было выстроено и починено рассыпается.

Иглы, коробки с лекарствами, дрожащее тело матери под ладонями. Горячая кровь Рауфа течёт по локтям, изо рта красные пузыри. Песок со снегом вперемешку в крови. Оторванные части тела прячутся в дыму, и только чистые светлые волосы остаются в памяти.

Ему кажется, будто он стоит в гостиной. Там включён свет. Куча людей в униформе, пол с грязными следами. Верёвку срезают, укладывают тело. Взбухшие вены на висках и шее, красная кожа. Застывшие глаза на выкате.

Вспыхнувший фонарь над головой, как удар под дых. Выбрасывает в реальность, и Леви бессильно опускается на корточки, упирается ладонями в сумку на земле.

Вдох, выдох. И ещё раз. Медленно, не спеша, до тех пор, пока пульс не приближается к безопасной скорости.

Он набирает номер такси трясущимися пальцами, вызывает к цветочному магазину на соседней улице. Спешит туда. Машина приезжает на удивление быстро или это Леви совсем потерялся во времени.

Таксист приветствует его с радушием, здоровается громко. И спрашивает, успел ли Леви побывать на вершине колонны Победы.

Аккерман поднимает глаза, встречается взглядом со стариком. Узнаёт по ямочкам на щеках. Заторможенно кивает.

Таксист улыбается и ведёт машину к дому Фарлана и Изабель. Сейчас он болтливее, чем первый раз. Делится мнением о районе с восхищением, интересуется мельком, здоров ли Леви. И получив в ответ кивок, рассказывает, что только отвёз внучку на автовокзал.

— Во Флоренцию собралась, к подруге на свадьбу. В девять отправка, всю ночь трястись на автобусе будет.

Таксист качает головой, но подмечает, что зато недорого. Спрашивает, бывал ли Леви в Италии? И добавляет, что страна неописуемой красоты.

И у Леви щёлкает. Появляться у Фарлану и Изабель в таком виде ему хотелось меньше всего.

— Не бывал. Говорите, в девять отправка? Успеете туда доехать, если сейчас сменим адрес?

Старик смеётся, кивает.

А Леви находит под чехлом телефона листок с адресом, где Изабель хотела снять комнату. Потом печатает сообщение Ханджи:

«Я уехал. Прости. Как смогу, наберу».</p>

Телефон жужжит в руках, выключаясь, и Леви прячет его на дно сумки. И может только надеяться, что Ханджи с Моблитом прилетят как можно скорее и позаботятся о Майке.

Сейчас ему не стыдно.

Ему плохо.

Билет на автобус у него в руках. Девушка с улыбкой желает ему на английском хорошего путешествия.

Ему тяжело.

И толпящиеся люди вокруг помогают. Не дают отключиться. Толкаются, трутся о его плечи. На соседнем сидении храпит мужик в рабочих потёртых штанах. Чуть поодаль пара подростков тычет в телефон, играют во что-то, тихо смеются. В конце автобуса мать успокаивает надрывно кричащего ребёнка.

Огни Берлина остаются позади.

Здесь душно и шумно. Воняет потом. Это место настолько отвратительное, что становится даже легче. Всё мешает и отвлекает. Леви пялится в экран планшета паренька, сидящего впереди. Там идёт какой-то мультик со странными персонажами с жёлтой кожей.

К утру всё затихает и гаснет свет от планшета. Все засыпают. Парочка позади перешёптывается. Леви различает из их диалога нужное ему слово: «Флоренция». Он знает, что будет пересадка, поэтому нужно за кем-то держаться, чтобы не потеряться.

Когда автобус останавливается, солнце уже взошло высоко над горизонтом. Утро было в самом разгаре.

Леви зажат в толпе перед выходом и с трудом протискивается, чтобы не упустить нужную ему парочку. Он подходит к ним уже возле автомата с напитками. Девушка испуганно округляет глаза, и Аккерман надеется, что видок у него лучше, чем у бомжа. Он протягивает бумажку с адресом парню.

— Как сюда попасть?

Парень хмурится, поглядывает на него и на бумажку.

— Вы потерялись?

Испуг у девушки проходит быстро и взгляд у неё очень сочувствующий.

Леви кивает. Его немного штормит и подташнивает.

— Вам нужно во Флоренцию, через два часа будет автобус. А уже оттуда легко попадёте в Сан-Джиминьяно.

Слушать очень трудно, понять ещё труднее.

Нехотя парень показывает, где можно купить билет и где ждать автобус. Леви благодарит. Настолько искренне, насколько это возможно в его состоянии.

На остановке жарко. Приходится снять куртку. Помогло не сильно. С водой из автомата — лучше. Это даёт надежду дождаться транспорт и не сдохнуть.

Этот автобус едет по длительности меньше и прибывает к половине шестого вечера на автовокзал Вилла Костанза. И он, наконец, во Флоренции. Сотрудники и местные на удивление улыбчивы и без проблем помогают ему ориентироваться. Ещё полчаса на электричке, а потом снова на автобусе. И это почти конечная.

Половина восьмого. Он в Сан-Джиминьяно — городе, который впечатляет своими высокими средневековыми башнями даже Леви, находящегося в полубессознательном состоянии. Усатый таксист соглашается отвезти его, похоже, только из жалости. А может, потому что Леви готов заплатить ему столько, сколько тот попросит.

Его нещадно вырубает в машине. Леви трясёт головой и вытирает пот со лба. Он грязный, уставший и голодный. Ему кажется, что как только он приедет — упадёт, едва выйдя из такси.

Но обходится. Машина уезжает, поднимая пыль, а Леви стоит ещё на ногах.

Изабель говорила про дом, а перед ним сраная вилла на холме. Старая, каменная, с деревянными оконными рамами.

Леви стучится в дверь. И ничего. Он стучится ещё раз и ещё. Со всей дури. И тишина. Делает два шага назад, осматривается. Перед наружной лестницей, ведущей на второй этаж, открыто окно. Значит, дома явно кто-то есть.

Леви подхватывает сумку с земли, обходит дом, проходит мимо террасы, мимо какой-то пристройки, заходит за дом.

Солнце светило ему в спину, освещало своим багряным цветом округу и плясало в стёклах окон. Ветер развевал постиранные вещи на верёвке.

Впереди — небольшой огород, ограждённый с одной стороны забором, а с другой — стеной дома, и человек с лопатой в руках. Широкие штаны струились по ногам, а выпущенная рубашка надулась от ветра и облепила худые плечи. Он поднял голову.

И Леви застывает. Потому что память говорит, что он уже видел это.

А пока он стоит на месте, человек — непонятно, женщина это или мужчина — вгоняет лопату в землю и, снимая соломенную шляпу на ходу, шагает к нему.

— Я насчёт аренды комнаты, — спешит сообщить Леви на английском как можно громче. Между ними не меньше полдюжины ярдов.

— Простите.

Шляпа остаётся на заборе. Светлые волосы, подстриженные под каре, скользят по линии челюсти.

— Но через несколько дней сюда въедет постоялец.

По высокому голосу тоже непонятно кто это.

— Да, я знаю. Это моя подруга Изабель. Мы должны были приехать вместе, но я смог пораньше.

— Она не говорила, что будет со спутником.

То, что это парень, понятно сразу, как только он подходит ближе. На вид моложе Леви раза в два. И если старше Изабель, то ненамного.

Леви кивает.

— Я просто ещё не нашёл жильё. Внезапно получилось приехать. Я заплачу сверх нужного. Хотя бы на одну ночь.

Парень оглядывает его подозрительным взглядом, пожимает плечами неуверенно.

— Комната всё равно пустует. Почему бы и нет. — Улыбается натянуто. — Я Армин, — и протягивает руку.

У Леви в одной руке куртка, другой — сумка. Но не отвечает он не поэтому.

— Ох, простите, — спохватывается он и вытирает грязную ладонь о бедро. — Идёмте, я покажу вам комнату.