Глава I. Ад. Потерян был прямой и верный след (2/2)
— Я не буду повторять, — тут же перебивает Рауф. Голос слишком ровный и спокойный для ситуации. Он поворачивается, смотрит через плечо потемневшими карими глазами на Леви. — Я ясно выразился?
Леви сжимает челюсти до боли в дёснах, сверлит старшего долгим взглядом и отступает, делая шаг назад.
И нет, это не потому, что он уважает Рауфа. Хотя это, без сомнений, тоже играет важную роль, но всё же первым его останавливает понимание того, что в противном случае участие в подобных делах ему больше не светит.
А также Аккерман знает: Рауф жалеет о том, что позволил упрямству Леви быть сильнее собственного благоразумия. Он позволил ребёнку заниматься подобным, и он никогда себе этого не простит. Зная об этих чувствах, Леви отступает.
Рауф исчезает за железной дверью, и здоровяк охранник занимает его место. Скрещивает здоровые ручищи на груди и смотрит на Аккермана сверху вниз.
Леви кривит губы, раздувает крылья носа недовольно, но уходит. Пристраивается к глиняной стене соседнего дома под ветви полусухого дерева, натягивает кепку пониже на глаза. Здесь на него почти никто не обращает внимания, но отсюда многое видно, даже сквозь полутьму.
На территории этого притона всего два фонаря. Один рассеивает тёплый оранжевый свет чуть поодаль, второй с непостоянной периодичностью мерцает где-то вдалеке, на другом конце поселения.
От света окон мельтешат длинные тени проходящих мимо людей. Кто-то шагает неспешно с фонариком в руках, а кто-то пробегает стремглав, оставив после себя только след на земле да удаляющийся топот.
Аккерман не совсем понимает, куда спешит большинство, и что делает другая часть людей, собранная в группы по разным углам на всей территории и ждущая чего-то. И все чем-то да заняты, что-то переносят в ящиках, проверяют их содержимое, а потом уносят куда-то. Леви бы предпочёл не знать и даже не догадываться о содержимом. Ему бы хотелось уйти и не возвращаться. И желательно забыть об этом месте и случае.
Проблемы никому не нужны, и Леви высоко ценил безопасность. Свою и своих близких. Ему проще зарабатывать тяжёлым трудом, работая каким-нибудь грузчиком за гроши, чем заниматься подобным делом за большие деньги, подвергая риску себя и своих родных. И поэтому в подобных местах он напрягал все чувства и инстинкты, которые только мог.
И поэтому знакомый силуэт с высокой женщиной и светлыми короткими волосами вызвал только большее напряжение. Казалось бы, ничего необычного — встретить человека повторно в подобных местах. Нет, у него не вызвали подозрения слишком уж чистые лица и руки тех двоих и даже их проявленное благородство вчера. Просто было в них что-то, что напрягало. А своим инстинктам Леви привык доверять.
Он следит за ней неотрывным взглядом, гадая — ошибся, не ошибся. В конце концов, в предрассветном мраке Аккерману могло и привидится. Может, даже волосы светлыми показались, освещённые бледно-оранжевым светом из окна.
Фигура скрывается за обшарпанным углом, и с ней исчезает ощущение схожести. Леви ссылается на то, что он сам себя накручивает. От этого состояние становится ещё хуже.
Он беспокойно обводит глазами окружение, цепляется за особо тёмные места, углубления, проулки. Дёргает нервно ногой.
Ему нестерпимо хотелось уйти отсюда.
Скрип открывающейся двери заставляет вздрогнуть и перевести взгляд. Охранник отступает, и выходит Рауф. Живой и здоровый.
Леви выходит из тени и следует за ним, пристраиваясь за спиной.
К машине уже пара мужчин тащит ящики. Вытянутые, деревянные и не тяжелые, если судить по тому, как легко их несут. Рауф вытягивает ящики с бутылками из багажника, но когда Леви тоже пристраивается рядом, чтобы помочь, то Рауф молча забирает из его рук ящик и подбородком указывает на сидения в машине.
Аккерман морщится, но как только мужчины с хмурыми бородатыми лицами без какого-либо знака начинают загружать принесённые ящики в багажник, он забирается внутрь. Наблюдает за погрузкой через зеркало, снова дёргает ногой в ожидании.
Когда Рауф залезает в машину и падает на водительское место, тогда Леви удаётся выдохнуть облегчённо. Они переглядываются, и Рауф заводит машину, снимается с ручника. Ржавая посудина двигается непривычно резко, а ведь обычно Рауф терпелив и очень аккуратен со своей единственной недвижимостью. Но это очень чётко передаёт его настроение и то же нестерпимое желание, как и у Леви, свалить из этого паршивого, гнилого места как можно скорее.
Обратно едут так же в молчании, трясясь по извилистой дороге. Спустя несколько минут машина, наконец, выезжает на трассу. Под горку взбирается тяжело, но едва колёса касаются угольно-чёрной поверхности асфальта, тогда уж она с лёгкостью катится вперёд.
Леви снимает кепку, откидывает её назад на ящики, и ветер тут же подхватывает слегка влажные от пота волосы.
— Значит, дело такое: надо проехать два поста и провезти это на бывший продовольственный склад на юге. Я знаю, как объехать один, проблем возникнуть не должно. Со вторым постом будет посложнее.
— Разберёмся, — задумчиво проговаривает Леви. — Я посмотрю обход с крыш, или мы найдём объезд. На крайний случай подкупим кого-нибудь, пронесём на руках через какой-нибудь дом, и пока я посторожу груз, ты проедешь через пост. Мы найдём выход, не первый же раз.
Рауф хлопает его по плечу.
— Да, ты прав. Мы справимся.
Ладонь замирает, сжимает мышцы у основания шеи.
— Я не смог стать для тебя отцом или примером, — говорит Рауф, поглядывая на Аккермана косым взглядом в перерывах между слежкой за дорогой. — Но несмотря на то, что мы с Кушель недоглядели где-то, ты вырос достойным человеком. И я надеюсь, что в дальнейшем из тебя выйдет не менее достойный мужчина и хороший отец.
Аккерман улыбается уголками губ, отражает зеркально жест Рауфа. До плеча не дотягивается, но в ответ сжимает мышцы руки. Говорит:
— Вы дали мне всё самое лучшее. Мне не в чем вас упрекнуть.
Рауф улыбается сквозь заросшую щетину. Сжимает ещё раз плечо, сминая грубыми руками обнажённую загорелую кожу и возвращает руку на руль. Палец дёргает рычаг поворотника, и машина с тихим ритмичным щёлканьем поворачивает в сторону города. В сторону светлеющего горизонта.
Леви сползает ниже по сидению, надевает кепку обратно. На душе стало совсем легко, и напряжённые до этого мышцы расслабились, и по телу разлилась приятная нега. Всё идёт хорошо. До девяти утра точно управятся, а потом поедут домой. Леви приготовит завтрак, и они полноценно пообедают за столом втроём.
Всё будет хорошо.
Аккерман подавляет зевок, зажмуривает глаза и выпрямляется в спине, плотно прижимаясь к сидению. Моргает часто и смотрит сначала на дорогу вперёд, а потом косится на боковое зеркало. Позади темнота, и почти ничего не видно. Леви отводит глаза, но потом тут же возвращает, наклоняется вперёд, приглядываясь лучше. Кажется, что виден чёрный силуэт чего-то, размером похожего на машину.
— Леви?
Леви разворачивается, подтягивает ногу к себе, почти касаясь коробки передач коленом, обнимает сидение за спинку и всматривается вдаль.
Из-за того, что местность позади не равнинная, как впереди, и тут и там раскинулись скалы и бугры, которые возвышались чернеющими силуэтами над землёй, заслоняя горизонт, то всё легко можно приписать к обману зрения.
— Ты что-то видишь? — ещё раз спрашивает Рауф.
Но Леви молчит и неотрывно смотрит в темноту, ждёт и спустя минуту разворачивается обратно.
— Показалось, — заключает хмуро он.
Рауф тоже хмурит чёрные широкие брови и поглядывает на боковое зеркало со своей стороны. А Леви трёт пальцами глаза.
Сначала уши режет хлопок, а в следующий миг он слышит, как трескается зеркало. Часть осколков бьёт по щеке, виску и руке, которой Леви запоздало успевает прикрыться.
— Пригнись! Быстро! — кричит Рауф и сам хватает его за шею, а потом со всей силой наклоняет вниз.
Леви упирается лбом в колено, дёргается, но Рауф руку не убирает. Ещё один хлопок, и за ним треск зеркала. Аккерман не видит, как уклоняется Рауф, но чувствует, как машина вильнула в сторону и тут же быстро выравнивается. Рука с шеи, наконец, исчезает и возвращается на руль.
— Мне нужно, чтобы ты взял управление на себя. Сможешь поставить ногу на педаль?
— Зачем?
— Можешь или нет? — требовательно повторяет Рауф, почти крича.
— Могу! — нервно орёт Аккерман.
Он двигается вбок, и ладонь снова опускается на шею, не позволяя поднять голову. Леви кое-как перекидывает ногу через коробку передач, натыкается на ноги Рауфа и пересаживается на край водительского сидения.
— Держи руль.
Леви слегка выпрямляется в спине, ладони обхватывает руль, а нога сменяет ногу Рауфа на педали газа.
— Молодец, — говорит Рауф спокойно и выкручивает переключатель внизу слева от руля против часовой стрелки — фары гаснут. А потом он тянет руки к своему поясу, забираясь под джинсовую куртку.
Леви мельком косит взгляд и тут же переводит на дорогу.
Раздаётся ещё один выстрел. Пуля царапает панель лобового стекла, свистя над головой Леви.
Рауф хватает его за голову, притягивает ближе, чтобы в проёме между кресел выглядывало меньше частей тела.
Сердце Леви пропускает несколько ударов, а потом начинает колотиться по рёбрам, как заведённый мотор старого УАЗа.
Второй раз Аккерман переводит взгляд в сторону Рауфа невольно, потому что на периферии видит в его руках что-то тёмное и поблескивающее.
— Рауф?..
— Нужно прострелить только колёса. Нам нужно их притормозить, — спокойно говорит Рауф, щёлкая предохранителем.
— Откуда у тебя оружие?
— Леви.
Ладонь старшего крепко сжимает его плечо уже в который раз, и Аккерман поворачивает голову, смотрит в глаза.
— Держи руль крепко. Двумя руками. Газ не отпускай, — чётко, выделяя каждое слово, проговаривает Рауф.
— Мы сможем оторваться. Тут до города осталось…
— Ты слышишь меня?! Что бы не случилось, ты должен доехать до города! Ты меня понял?
Ладонь сжимает плечо до боли. Стук собственного сердца отдаётся набатом в ушах.
— Я понял, — тихо, неуверенно, будто самому себе. — Я понял тебя, — уже Рауфу. Громко и нервно, смотря в потемневшие глаза напротив и сжимая руль крепче.
— Ты молодец, — повторяет Рауф. Его рука соскальзывает с плеча, и он разворачивается, вставая коленями на сидение.
Выстрел грохочет над ухом, оглушает. Леви до побелевших костяшек пальцев сжимает руль, стискивает челюсти и дышит сквозь зубы. Завоняло порохом. Запах совершенно незнакомый, горелый.
Второй выстрел хлопает вдалеке, и отлетевшая от асфальта пуля бьёт по машине, звонко и со скрежетом. Целятся в колёса, думает Аккерман.
Леви цепляется взглядом за тёмные постройки вдали — на такой скорости они доехали в разы быстрее — и еще сильнее давит носком ботинка на педаль газа до упора.
Очередной выстрел от Рауфа бьёт по барабанным перепонкам, и тот разворачивается, готовый сесть обратно. Леви убирает с руля одну руку, чтобы ему было удобнее.
Ещё один выстрел грохочет за спиной. Ближе и громче, чем остальные. Леви только вжимает голову в плечи, а Рауф падает грудью на руль, будто путается в собственных ногах. Машина виляет в сторону, съезжает на обочину, тяжело соскакивая с трассы, и катится вниз, поднимая песочное облако пыли над землёй.
Леви с силой выравнивает машину, несясь параллельно асфальту, а второй рукой отталкивает Рауфа назад, прижимаясь вытянутой рукой к его груди. Машину подбрасывает на неровной поверхности земли, и откинуть Рауфа назад получается легче. Тот издаёт гортанный низкий звук, тянет руку к шее. Оружие с грохотом падает куда-то под ноги, а Леви забывает про то, что нужно следить за дорогой, видя, как сквозь загорелые пальцы течёт почти чёрная кровь. Рауф косится на него широко распахнутыми глазами, пытается что-то сказать, но выходит тот же нечленораздельный звук, и из губ, пузырясь, течёт только кровь.
Колёса бьются о выступающие камни, и Леви поправляет машину, объезжая препятствия, а свободной дрожащей рукой тоже зажимает шею Рауфа. Накрывает ладонью его ладонь и чувствует вязкую тёплую жидкость.
— Только будь в сознании! — кричит Леви, — слышишь меня?! Я… Я сейчас что-нибудь придумаю.
За спиной снова грохочут выстрелы два раза подряд, и Леви круто поворачивает влево, несясь к центру окраин города. Машина скачет по кочкам, давит сухие растения.
— Подожди ещё немного, — шепчет Леви, прижимая ладонь к пальцам сильнее, а второй сжимая руль ещё крепче.
Рауф хрипит, орошая кожу на руке Леви каплями крови.
Аккерман поглядывает на него искоса, замечая стремительно бледнеющее лицо с резко выделяющимися тёмно-красными ниточками слюны на подбородке. И до этого широко распахнутые глаза Рауфа медленно затягиваются веками.
— Эй! Рауф, не спать!
И вопреки сказанному, тело Рауфа скатывается в сторону.
— Нет, нет!
Леви убирает ладонь от шеи, надеясь растормошить старшего. Рука Рауфа тут же опускается вниз, падает на колени. Леви немедля прижимает свою ладонь к шее снова, чувствуя, как в неё бьётся кровь, пробирается сквозь пальцы, стекает по внутренней стороне руки, добираясь почти до локтя.
— Дерьмо, дерьмо, — шипит отчаянно Леви сквозь зубы.
Чужая машина все ещё на хвосте, и как оторваться, Леви даже не представляет.
Тем временем кровоточащая шея ускользает. Рауф снова валится на бок, в противоположную от Леви сторону.
— Нет-нет-нет, — тараторит Леви. Цепляется за его куртку, пытается притянуть к себе. Отводит взгляд от дороги, смотрит в глаза Рауфу.
А те полуприкрыты и пусты.
— Нет. Пожалуйста, — получается только хрипеть и дёргать бессильно Рауфа на себя.
И когда, наконец, его бессознательное тело валится на Аккермана, тот снова прижимается к ране дрожащей рукой. Кровь течёт на плечо, капает на футболку, и Леви пытается собрать мысли в кучу. Пытается придумать хоть что-то.
Он уверен, что Рауф просто без сознания, хотя и не проверял пульс. Он не знает, что нужно делать при таких ранениях, но понимает, что это не всегда смертельно, но Рауф скорее умрёт от потери крови, если ему не помочь.
В голове бардак, и сколько бы Леви не думал, он понимает, что даже помощи попросить не у кого. Можно остановить машину, сдаться, и тогда, может, подоспеют врачи, но нет вероятности того, что преследователи не пристрелят его тут же следом. И нет гарантии, что это не военные, потому если он попросит помощи у полиции в ближайшем посту, то едва ли останется на свободе или в живых.
Аккерман вжимает голову в плечи, слыша свист пуль над головой, притормаживает и выжимает сцепление. Затем, рискуя, отпускает руль и дёргает рычаг передач, меняя на третью, и заворачивает за первую постройку. Уверенности прибавляется, когда он попадает на улочки трущоб. Он знает эти места, и у них удастся оторваться.
Машина виляет в переулках, сбивает ящики, подрезает на крутых поворотах углы домов. Главное — не оказаться в тупике и на открытой местности. Повороты, десятки поворотов кружат голову, и ориентироваться на знакомой территории из-за скорости сложнее, чем казалось.
Аккерман оборачивается на секунду, чтобы удостовериться, что их потеряли, а когда переводит взгляд обратно на дорогу, то за следующим поворотом успевает на короткий миг оцепенеть, видя замершую тёмную фигуру ребёнка. В следующий миг Леви уже обхватывает руль двумя руками, перекручивает в сторону до упора и давит на педаль тормоза, а потом выравнивает колёса.
Машину уносит в сторону, и она, рыча мотором, когда Леви снова давит на газ, переворачивается. Руки соскальзывают с руля, а Леви летит вниз. Бессознательное тело Рауфа падает сверху, выбивая из груди болезненный выдох.
Бутылки в ящиках, перевернувшись и вывалившись, с треском и звоном бьются. По земле расползаются мокрые пятна, в нос бьёт тяжёлый запах спиртного.
Голова гудит от удара затылком об землю. Но повезло, что он упал на песок, а не на асфальт. В поясницу больно впивается край двери. Аккерман нащупывает стену дома рукой и пытается вытащить нижние конечности из-под тяжёлого тела. С трудом ему удаётся выползти и упереться коленями в холодную землю. Попавшие за ворот песчинки скатываются вдоль спины, собираясь в складках у поясницы. Выпрямившись, Леви сразу же тянется к бардачку. Часть обитавшего там хлама валится вниз на Рауфа, когда Леви беспорядочно и вслепую шарит внутри в поисках тряпок. Нашедшее он тут же прижимает к шее без единого чистого участка кожи, а второй такой же окровавленной скользкой рукой прижимается под челюсть, пытаясь нащупать бьющуюся жилку.
— Нет, нет, — хрипло шепчет Леви, вдыхает воздух через рот. В глазах всё плывёт.
Он думает, что биение не чувствуется из-за дрожащих рук. Пытается ещё раз, и прижимает пальцы сильнее.
А потом слышит гудение машины.
Леви озирается по сторонам бегло, испуганно, а потом подхватывает под мышки Рауфа, напрягается, тянет, упираясь ботинками в песок. Тело почти не двинулось.
— Ну же, — срывающимся голосом хрипит Леви и дёргает назад сильнее.
В этот раз на песке остаётся след от пяток. Ещё рывок. На бледном лице ни единого движения, ни один мускул не дрогнул. Ещё рывок. Руки сводит от боли. Ещё рывок.
Шум машины уже совсем близко.
Леви успевает протащить Рауфа ещё всего лишь на полшага, прежде чем выстрел загрохочет впереди, и пуля царапнет поверхность стены. Аккерман уклоняется вбок, пытаясь скрыться за машиной. Чужой мотор тарахтит недалеко. Его обойдут либо справа, где он абсолютно открыт, либо слева. Но и там, и там его пристрелят на месте быстро и без труда.
В висках стучит так, что хочется зажать уши и свернуться на земле. Боль разрывает голову. Где-то в мыслях он понимает, что шанс сбежать мизерно мал. Практически невозможен. Им обоим в силах помочь может лишь чудо, как внезапная манна с неба. Только в чудеса Аккерман не верит. И спасителем сейчас может быть только он.
Леви вдыхает воздух быстро, с шумом через рот, выныривает из укрытия и дёргает Рауфа ещё раз. Он действует быстро, неосторожно, руки не справляются с нагрузкой, а тело теряет баланс, и Леви падает назад, а Рауф на спину. Аккерман тут же тянет руки вперёд, скребёт пятками по песку, пытается встать и цепляется за плечи куртки Рауфа. Но ткань трещит и легко выскальзывает из липких пальцев.
Выстрел снова грохочет, пуля рвёт кожу на плече. Леви шипит, стискивает зубы, скользит взглядом по бледному лицу напротив.
Перед глазами за один лишь миг проносится всё. Похлопывания по плечу, спине, слегка растянутые в улыбке губы, игрушечная машинка, слова:
— Хочешь попробовать сесть за руль?
— Эй, не рви так рычаг передач. Нежнее.
— Хочешь смотаться в центр со мной?
— Как насчёт того, чтобы погонять по улицам, пока Кушель на службе? Ты за рулём.
— … ты вырос достойным человеком. И я надеюсь, что в дальнейшем из тебя выйдет не менее достойный мужчина и хороший отец.
— Прости, — шепчет Леви.
Следующий рывок стоит Леви больше всего сил. Он поднимается с колен, напрягает мышцы ног, заставляя их не трястись, потом круто разворачивается на пятках и срывается с места, разгибая спину.
Серия выстрелов следом подгоняет. Аккерман, едва ли не падая, скрывается за поворотом. Бежит вдоль стены и снова сворачивает.
Перед глазами всё мутно, и горло сжимается в болезненном немом крике.
Выстрелы больше не гремят, слышны только голоса вдалеке. Леви не оборачивается и даже думать не хочет о том, получается ли у него отрываться от погони или нет. Он слышит только свои рваные выдохи и топанье собственных ног. А потом понимает через какой-то бесконечный промежуток времени, что сил бежать уже нет. И, кажется, он потерялся окончательно. Он не знает, сколько точно бежал. И, укрывшись в переулке с тупиком из стены, соединяющей дома, он останавливается, приваливается лопатками к стене, запрещая себе поддаться слабости и сесть на землю. Ноги гудят, трясутся, не хотят держать, а горло горит, и каждых вздох даётся с трудом. Аккерман прикладывается затылком к стене, смотрит через мутную пелену в глазах на голубое небо, открывает рот и напрягает глотку. Вырываются лишь глухие хрипы, из глаз течёт. Леви прячет лицо в сгибе локтя, давит в себе вырывающиеся рыдания.
Хочется отключить голову и дать волю эмоциям. Но рано. Он должен выбраться, ведь дома его ждёт Кушель.
Аккерман считает до десяти в попытке успокоиться, а потом выдыхает тяжело со стоном, опускает руку. Идёт на дрожащих ногах к стене, взбирается на ящики. Подпрыгивает, цепляясь за край стены пальцами, шипит от острой боли в плече и шаркает носками ботинок по вертикальной поверхности. Нога находит опору в виде немного выступающего камня. Этого вполне хватает, чтобы напрячься и оттолкнуться. В глазах от боли темнеет, когда Леви подтягивается. Он со стоном взбирается наверх и едва не падает вниз, теряя равновесие. Ему требуется порядка двадцати секунд, чтобы прийти в себя и расслабить сжимающие край стены пальцы. Кровь сухими прозрачными отпечатками остаётся на краю, и Аккерман соскребает её краем подошвы ботинка.
С высоты Леви осматривается и только тогда понимает, где примерно находится. Дыхание всё ещё рваное, частое, и мысли пока в голове беспорядочные, никак не хотят связываться в единую цепочку, чтобы выстроить план дальнейших действий. Аккерман спешит спрыгнуть на землю в противоположную сторону, чтобы не привлечь внимание какого-нибудь случайного прохожего или жильца дома, вдруг выглянувшего в окно. Ноги ноют от боли, сгибаются, и Леви, пошатываясь, валится спиной в угол. Затаивает дыхание, прислушиваясь. Никаких посторонних звуков не слышно. Убежать, кажется, удалось достаточно далеко.
Леви снова пытается успокоиться, делает глубокие вдохи и выдохи, а потом пытается анализировать. Если это были просто бандиты — хорошо, в конце концов, они просто заберут груз и преследовать Леви не станут. А вот если это были военные, то всё гораздо хуже. И если он им нужен, то через несколько часов они смогут узнать место его проживания.
В любом случае, придётся бежать. Неважно как, неважно куда. Кушель смогла в своё время найти выход с ним на руках, сможет и он.
От этого места до дома минут двадцать быстрой ходьбы. А если бегом по самым нежилым и тёмным местам, то все пятнадцать.
Аккерман бежит осторожно, песок помогает ступать мягче и тише. Тени между домами ещё глубокие, в них можно притаиться и передвигаться почти незаметно. У одного из домов на заднем дворе Леви находит висящее на верёвке ещё не до конца высохшее бельё. Он срывает полотенце и наволочку, которая была самой сухой из всех вещей, и, скрывшись в темноте домов, трёт с силой руки, оставляя на коже алые разводы. Потом вытирает осторожно плечо вокруг раны. Глубина небольшая, но и не маленькая. Не загниёт — уже хорошо будет.
Наволочка в трясущихся руках превращается в длинные полоски с торчащими нитками по бокам и оборачивается вокруг руки. Из горла вырывается глухой стон, и Леви через силу, сжимая до боли челюсть, затягивает тряпку с уже проступающими сквозь ткань красными пятнами в несколько слоёв и крепко завязывает.
Измазанное в крови полотенце Аккерман сначала оставляет на покосившемся деревянном заборе, а потом думает, что таких следов оставлять точно не стоит. Пришлось забрать и сжимать в руке до самого дома.
Те минуты, что он потратил, пробираясь между улицами, показались если не вечностью, то часами уж точно. До рассвета осталось недолго, и небо уже посветлело, нависая над головой огромным светло-голубым куполом. Окна в их маленькой лачуге тёмные, значит, Кушель ещё спит.
Леви ещё с минуту стоит вдалеке. Прислушивается, присматривается. Но ни посторонних звуков, ни слежки, ни шума не слышит. И только когда он уверяется, что ничего подозрительного точно не происходит, выходит из переулка. До двери доходит быстро. Вытягивает из-под камня, спрятанного в полусухой траве, ключ, оглядывается осторожно и только тогда вставляет его в скважину. Дверь поддаётся только после того, как Аккерман налегает на неё всем весом. В замке щёлкает, из глубины дома тянет теплом.
Леви входит в темноту кухни, закрывает за собой дверь, стаскивает ботинки и первым делом моет руки в ведре у плиты, скребёт лицо и меняет майку. С плечом разбираться некогда. Аккерман в спешке собирает документы в спальне, достаёт все сбережения, складывает в портфель пару свежих футболок. И останавливается посреди комнаты.
Вдох, выдох.
Ему нужно успокоиться. Придумать, что сказать Кушель и каким-то образом не вызвать у неё подозрений. Нервничать и переживать ей нельзя.
Аккерман перебирает в голове десятки вариантов того, как объяснить рану на плече, пятна крови на одежде и главное, что ответить на вопрос, куда пропал Рауф. Последнее заставляет исказить лицо в беспомощной гримасе и спрятать в ладонях. Леви позволяет этой слабости длиться всего несколько секунд, а потом опускает отяжелевшие руки вдоль тела, вздыхает глубоко и напоминает себе, что медлить нельзя.
Портфель отправляется на пол, привалившись к стене у двери, а Леви достаёт из шкафа чашку из чайного сервиза и наливает воды из фильтра. Очень редкая и дорогая вещь в таких местах, Рауф её обменял на что-то на чёрном рынке. Кушель нужна была чистая вода.
За что не возьмись в этом доме, имя Рауфа всплывёт. Всё он сделал, всё он притащил.
Ступая осторожно, пытаясь не разлить воду, Леви идёт, наконец, в комнату матери и замирает, видя слабый свет через проём незакрытой до конца двери. Настольная лампа горит, догадывается Леви.
Он набирает побольше воздуха в лёгкие и медленно открывает дверь.
Тяжесть в руке исчезает вмиг. Со звонким стуком об пол чашка разлетается на десятки осколков, а вода брызгает каплями по ногам и расползается по полу. В пальцах остаётся только изящная белая ручка.
Леви не видит и не слышит этого. Он цепенеет, смотря на блестящую от пота кожу Кушель и её бледное безумное лицо с широко распахнутыми глазами. Она сжимает в пальцах постельное и тяжело дышит, ловя ртом воздух.
Всё объяснение находится на прикроватной тумбочке в виде выпотрошенных пачек морфина, бликующих в свете лампы пустых ампул и шприце, балансирующем на краю.
Мокрое стекло хрустит под босыми ногами, у кровати Леви падает на колени.
— Леви… сынок, — проговаривает Кушель медленным хрипом и тянется к нему.
Он ловит её дрожащие руки, опускает голову, упираясь лбом в край матраса. Сжимает веки до пятен в глазах.
Мысли в голове скачут с бешеной скоростью. Леви прикидывает быстрый план, как он угоняет машину и везёт Кушель в больницу, или как он просит помощи у полиции. И если те преследователи были госслужащими — всё равно. Пусть его схватят, посадят, расстреляют. Главное, чтобы его услышали, а он на коленях будет умолять отвезти мать в больницу.
— Прости меня. Так было нужно. Мне осталось немного… Я не хочу на лечение… Нет смысла, — она прерывается, пытается вдохнуть поглубже, — оттягивать предначертанное.
Леви хочется закрыть уши, выключить сознание и исчезнуть. Ему хочется хоть что-нибудь, лишь бы не быть здесь и сейчас.
— Прости, милый.
Её ладонь выпутывается из его крепкой хватки, вплетается в волосы.
— Прости, что тебе приходится это видеть. Я не хотела…
Аккерман подавляет в себе крик, глотку больно перехватывает, и единственный звук, что он может издать — это тихий всхлип. Из глаз течёт на простыни, а тело сотрясает крупная дрожь.
Леви поднимает голову, перемещает ладонь Кушель с головы на щёку, прижимается, накрывая собственной рукой. Кожа материнской костлявой руки холодная и липкая.
— Я бы не хотела на тебя вешать больше… Ты можешь сходить со мной в храм?
А в больнице им, правда, помогут? А какой смысл будет в этой помощи?
Эти мысли сверлом проходят в голову сквозь черепную коробку. Тяжело, больно, безнадёжно, но внезапно.
Кому от очередного проявленного эгоизма станет легче?
Истинно верующая всей душой Кушель взяла на себя такой страшный грех, Рауф погиб. Какие доказательства Леви ещё нужны?
Аккерман стискивает зубы, пытается ответить, но собственная беспомощность душит. Он, дрожа, кивает несколько раз едва заметно. Из носа течёт в рот, смешивается со слезами.
Кушель не видит. Она смотрит на него, но перед её глазами будто другая картина. В её искажённом отравленном разуме Леви не дрожит, не плачет, на его одежде нет крови, он не ранен, он не бледен.
Леви всхлипывает, втягивает носом воздух и то, что ещё не успело вытечь. Трёт лицо о плечо, но только размазывает влагу по всей щеке. Встать с колен оказалось сложнее, матрас прогибается под ладонями, скрипит. Аккерман, не разгибаясь, закидывает бледную, кажущуюся сейчас непропорционально длинную руку, а свои просовывает под спину и колени.
Тело Кушель отрывается от постели с лёгкостью. Распущенные волосы скользят по подушке, а потом щекочут кожу на руке Леви.
Кушель не просит одеться и не вспоминает о старом платке.
Леви выносит её из комнаты боком, ручку входной двери опускает локтем, а дверь открывает спиной. Забывает про то, что нужно обуться.
Косые лучи только что вставшего солнца пробивались через проёмы между домов, золотили бледным светом белую ночную рубашку Кушель. Тусклые тёмные волосы колыхались в воздухе на слабом ветре, а подол лёгкой ткани едва ощутимо скользил по бёдрам Леви.
— Как же хорошо здесь, — шепчет Кушель куда-то в районе шеи. Обнимает чуть крепче и глухо кашляет.
Леви прижимается щекой к макушке матери и шагает вперёд. Ноги утопают в прохладной земле, песок проходит сквозь пальцы.
♪ Moreinside — Голуби</p>
Звонит первый колокол. Вдалеке, но чётко и громко. Призывает к молитве.
До храма, в который всегда ходила Кушель, ещё минут десять ходьбы.
Благовест переходит в трезвон, колокола поют свою песню всё громче, всё быстрее. И чем ближе Леви подходил, тем сильнее звон бил по барабанным перепонкам. А потом из домов стали выходить люди, стали встречаться прохожие. Кто-то отшатывался, увидев его с Кушель, кто-то что-то спрашивал в попытках принять участие и помочь, а кто-то озабоченный своими проблемами, даже не замечал их и проходил мимо.
В храм они попадают легко, вместе с группой прихожан под оглушительный звон над головой. На них почти никто не обращает внимания. Вокруг десятки калек, истощённых людей с уставшими взглядами, детей с впалыми щеками и опухшими от слез глазами. Они всё шепчут что-то, молятся, крестятся.
Леви пробирается через эту толпу, перешагивает через вытянутые ноги на полу, идёт к белеющему в рассветном свете изваянию Христа. Опускается перед ним на колени.
— Мама, мы пришли, — шепчет тихо почти в самое ухо.
Кушель расцепляет руки за его шеей, медленно водит глазами вокруг и, кажется, не совсем понимает, где находится. Судорожно вздыхает.
Звон колоколов снова меняется на размеренный и тягучий, бьющий по черепной коробке, словно изнутри, сводящий с ума. Вибрации от мощного удара в большой колокол проходят через всё тело. Воскресная Литургия подходит к своему логическому завершению.
Кушель растягивает губы в едва заметной улыбке. В уголках алеет кровь. Её кожа настолько белая, и губы такие посиневшие, что эта собравшаяся кровь кажется почти чёрной.
— Ты знаешь… — едва слышно шепчет Кушель. Леви наклоняется ближе. — У тебя синие крылья. Такие большие, тёмно-синие, как и глаза.
В её искажённом отравленном разуме у Леви крылья за спиной.
Кушель отрывает взгляд от его глаз, смотрит на свод потолка. Шевелит губами, прикрывает глаза. Ресницы бросают на тёмную кожу век тонкие тени.
Леви изламывает брови, втягивает воздух с тихим всхлипом и, вытащив руку из-под коленей Кушель, обхватывает её за плечо, поглаживает. А она прикасается дрожащими ледяными пальцами к его руке.
— Я была ужасной матерью, — бормочет Кушель. Тихо, устало. — Прости, — можно прочесть только по губам.
— Нет, нет, — мотает головой Леви. На губы течёт — то ли из глаз, то ли из носа. Отдаёт солёным.
Аккерман притягивает Кушель к себе за плечи. Хочет прижать к себе со всей силы и боится. Собственное тело сотрясается в беззвучных рыданиях.
А колокола всё содрогают стены, отдают в груди, как второе сердцебиение.
И уже без разницы, что грохочет за спиной. Выстрел или дверь храма кто-то толкнул так, что та врезалась в стенку.
Испуганные голуби, обитавшие под крышей, с воркованием и хлопаньем крыльев поднялись в воздух над головой. Люди вокруг заметались, замелькали силуэтами, попадая в разрезавшие воздух солнечные лучи, что просачивались сквозь высокие окна храма. А голубиные перья медленно опускались вниз на фоне этих быстрых движений вокруг, словно они в другом временном пространстве. И Леви с ними. Лишь бы не лишиться рассудка.
Он покачивается взад-вперёд, прижимается к голове Кушель, пряча нос в волосах, и смотрит затянутым мутной пеленой взглядом на перо, что крутится в воздухе прямо перед ним. Оно опускается на каменный пол легко, едва касаясь. Трепещет от малейшего ветра и вот-вот норовит улететь прочь. Но не успевает, прогибается и исчезает под давлением ботинка с тяжёлой рельефной подошвой.
— Руки за голову. Медленно.