15.08 (2/2)

— Что? — Чимин поднимает отчего-то уставший взгляд на брата.

— Ты же говорил, что я могу им быть, когда закончится строительство, напомню, что оно почти завершено, тогда я смогу там преподавать.

— Ты согласен? — Чимин снова улыбается и, поддерживая живот, встаёт с кресла.

— Я не собирался куда-то далеко уходить, я вообще не думал, что мне нужно, я просто хотел быть свободным, делать то, что хочу, а когда ты предложил эту идею, то я поддержал её, потому что таким образом я буду делать то, что могу, и находится рядом с тобой, — он берёт руки брата в свои и улыбается той улыбкой, которую Чимин запомнил с самого детства.

— Чёрт возьми, Гём-а, — Чимин тянет его на себя и обнимает. Как ему не хватало его объятий, его любимого братского тепла, его слов.

— Прости, Чимин, я настоящий трус, который думал только о себе, я настоящий трус, потому что решился только сейчас признаться, я такой дурак, — чуть ли не плачет омега, а Чимин щипает его за плечо.

— Да, ты ещё тот дурак, но по стечению обстоятельств меня такие только и окружают, поэтому ты, Гём, прекрасно вписываешься в данный круг.

— Прости…

— Ещё раз скажешь это слово, оно будет последнее в твоей жизни, — серьёзно говорит Чимин, и они оба садятся в кресла. До самой ночи Чимин не отпустит брата, до самой ночи будет узнавать новое и новое, произошедшее с Гёмом уже тут.

Всё-таки Гём глуп, если подумал, что не может обратиться к Чимину за помощью, он бы расшибся, но помог ему ещё до того, как стал мужем Чонгука.

Даже ночью Чимин не отпускает брата и приказывает остаться с ним, потому что он плохо спит. Гём с удовольствием соглашается и, обняв Чимина, начинает вспоминать их детство, рассказывать, какой Чимин был непоседливый, потом он плавно переходит на рассказ про Чонгука, которому он нагло говорил всё про Чимина, начиная от его любимой еды и заканчивая тем, что его бесит.

Впервые в отсутствии Чонгука Чимин чувствует себя не одиноко.

***</p>

Юнги не выходит из покоев Намджуна. Юнги перестал есть. Юнги перестал казаться живым. Ему разрешено выходить, когда и куда тот захочет, любые его прихоти могут исполнить, любое даже невыполнимое поручение будет исполнено, но Юнги этого не делает. Он в одном халате, с новыми укусами и синяками лежит на кровати и смотрит через балдахин. Он знает, что сейчас лето, что сейчас тепло, что можно было погулять или поесть на природе, можно спуститься к пруду и помочить ноги, можно подурачиться и корчить рожицы с Раулем, но не для Юнги. Он сам не понимает, почему не может выйти из покоев, он торчит здесь целыми сутками, а ночью, когда все заснут, может позволить себе помыться, либо же рано утром. Намджун приходит, кормит его с рук, а Юнги даже отказать не может, рука уже зажила, но Юнги всё равно боится, что Намджун может навредить, поэтому он послушен во всём. Альфа спит с ним, сжирает его и без того худое тело. Наверное, альфе говорят, что Юнги утром тошнит от съеденного завтрака.

Омега первое время думал, что смог забеременеть, но это не так, что подтвердили и лекари, сняв небывалый груз с плеч омеги. Он проводит время, сидя за столом Намджуна, он надеется, что сможет отправить Чимину письмо, а ещё больше, что среди этих писем найдёт что-то про Сокджина. Про альфу не слышно ничего, и это пугает Юнги, из-за этого ему становится дурно.

Намджун уже несколько вечеров подряд возвращается злой, поэтому Юнги хорошенько старается, чтобы утолить его голод. Он не пытается что-то выведать у Намджуна про его брата, потому что только упоминание о Джине взбесит его, поэтому Юнги и молчит, надеется, что сами новости к нему попадут.

Юнги катается по кровати и отмечает, что его снова тошнит, поэтому он встаёт, чтобы выпить противные лекарства. Он каждую ночь повторяет себе, что не может быть беременным, даже несмотря на то, что он провёл с ним течку, но Юнги слишком долго травил себя, чтобы иметь от него детей, поэтому, выпив две ложки лекарства и скривив красивое лицо, он снова ложится. Нет сил ничего делать, а он и не старается. Он только и может, что лежать на убранной кровати и смотреть перед собой. Если раньше их отношения с Намжуном были сумасшедшими, Юнги хоть что-то от них получал, местами даже радовался, но сейчас всё, на что он может рассчитывать, — боль. Боль. Боль. Боль. Кажется, ему пора привыкнуть, но каждый раз, словно первый.

Чтобы хоть как-то скоротать время, Юнги думает, что неплохо выпить снотворного, но как назло его отвлекают.

— Что случилось? — ему подают одежду и просят выйти в сад, где его ждёт господин. Юнги молча кивает и с недоверием рассматривает одежду. Всё то, что любит альфа. Глубокие разрезы по бокам, тонкий шёлк, через который можно наблюдать красивое тело, любимые цепи, которые Юнги закрепляет на шее.

Ему не интересно, что хочет от него Намджун, он просто идёт, чтобы не заработать новые синяки. Юнги мысленно себе улыбается, что приходится творить такое, чтобы избежать наказания. Его будто никто не замечает. Он будто ни для кого не существует, что радует, сейчас нарываться на драки не хочется. Юнги минует коридоры и выходит из дворца. Солнце бьёт прямо в лицо, заставляя его зажмуриться. Давненько он не был на улице, не дышал воздухом, разве что на балконе мог себе позволить проветриться.

Ему не составляет труда найти Намджуна. Тот сидит на коврах в саду и пьёт вино. Юнги поджимает губы и делает новый шаг, но останавливается. Он видит его. Он жив, он здоров, даже улыбается. Как он изменился за это время, кажется Юнги. Его волосы сострижены, взгляд ещё более хмур, складок много образовалось. Казалось, что его что-то медленно убивало. И это «убивало» сейчас находит в себе силы сделать пару шагов, чтобы оказаться рядом с ним.

Джин, стоило Юнги оказаться в поле зрения, взгляда от него не убирал, заставляя омегу умирать с каждым новым шагом. Юнги знает, что если посмотрит, то уже не сможет отказать себе продолжить, поэтому он улыбается Намджуну и задерживает дыхание, когда подходит к альфам. Джин смотрит на каждый изгиб красивого тела, видит цепи, которые никогда не любил и не понимал, что может в них привлекать его брата. Он бы содрал их, надел на Юнги другую одежду, которая скрывала бы от других то, что принадлежит ему, но Намджун же наоборот хочет, чтобы это все видели, поэтому демонстрирует самого красивого омегу, которого только видел свет. Эта огненная лиса у него тут, в районе сердца свернулась, своим носиком тычется и хвостом рыжим за подбородок щекочет. Он слишком долго его не видел, чтобы отказаться себе насмотреться. Он отсылал всего пару писем, но, не получив ответа, отказался от этой идеи, потому что понял, что это либо Юнги не желает ему отвечать, либо же брат руку приложил, и теперь альфа понимает, кто именно. Юнги выглядит потерянным, с натянутой маской, которая настолько ненатуральна, что только дурак не заметит её. Омега по мере того, как подходит к ним, заставляет сердце Джина биться в бешеном темпе, будто к нему Смерть идёт. И, если у Смерти не будет образа Юнги, то Джин назло выживет.

— Вы желали меня видеть, — Джин прикрывает глаза на долю секунды, чтобы привыкнуть, чтобы понять, что всё это серьёзно происходит и перед ним стоит ангел с окровавленным шлейфом из крыльев.

— Неужели ты не рад видеть моего брата, — Юнги знает, что Намджун издевается, но подыгрывает. Он улыбается и кланяется Джину.

— Очень рад, мой господин, да так, что не могу описать словами свою радость.

Дерзит, думает Намджун.

Умирает, думает Сокджин.

Спасаюсь, отвечает Юнги.

Намджун просит присесть его рядом, а Юнги готов выполнить любой его приказ, кроме этого, но тем не менее выполняет.

— Я привёз тебе подарок, — заговаривает Джин, обращаясь к Юнги. Омега сперва смотрит на Намджуна, а потом на Джина. Он достаёт какую-то шкатулку и протягивает Юнги. Тот шепчет «спасибо» и решает открыть подарок позже, но Намджун просит открыть. Юнги соглашается и, только крышка оказывается приподнята, Юнги замирает.

— Джин, — еле слышно шепчет он, но каждый из альф ясно это услышал. — Это же очень редкая книга, она такая одна, а сейчас… — Юнги достаёт своё сокровище и не может поверить глазам. Книга вся расшита золотом, внутри сохранившиеся заметки автора, а обложка ослепляет его своим богатым сиянием.

— «Право — это искусство», — читает Намджун название. — И эту книгу ты подарил Юнги, а не мне, как более стоящему ценителю, — хмыкает альфа, но не отвлекает Юнги от рассмотра книги.

— Ты обижаешь этим Юнги, он, между прочим, больше тебя в этом смыслит.

— Да, и что же омега может знать о законе, праве?

— А то, что ты, Ким Намджун, даже понять не в силах. Если ты думаешь, что эта книга не для омег, то я тебя разочарую, потому что Юнги именно тот, кто достоин хранить у себя единственный экземпляр этой книги и более того пользоваться её плодами.

— Закон — есть власть, у кого власти нет, значит, и законом тому не стать, брат, — хмыкает Намджун, на что Джин только улыбается.

— Право — возможность, дай ему эту возможность, — завершает Сокджин, когда слышит вздох Юнги.

— Спасибо, я очень благодарен, — не перестаёт улыбаться омега. — Но я не могу принять этот подарок, — этим Юнги удивляет не только Сокджина. — Уж пусть лучше она будет у вас, мой господин, вы её сохраните, а мне мой супруг подарит книги из своей коллекции, — он отдаёт Джину книгу вместе с шкатулкой и, положив голову на плечо Намджуна, просит положить ему поесть.

Дальше Юнги не слушает, он молча жуёт то, что ему наложили. Альфы ещё что-то обсуждают, какую-то войну, а у Юнги своя сейчас война, сердце стучит в бешеном ритме, а к горлу новый ком подступает. Он хочет вернуться в покои Намджуна, нацепить на себя одеяло и проваляться до вечера, пока альфа к нему не придёт, но он сидит здесь и делает вид, что ему всё нравится, что с ним любимый человек, а его брат совершенно в нём не заинтересован.

Юнги благодарит Бога, что альфа жив, что он ничего не знает и что уйти от опалы Намджуна он смог. Юнги, наверное, снова жизнь чувствовать стал, потому что в ней снова появился этот альфа, который любит делать ему подарки и который вовсе не заинтересован в том, чтобы сделать ему больно.

Спустя час Юнги просится к себе, ссылаясь на плохое самочувствие. Джин спрашивает, что случилось, а Юнги коротко отвечает — мигрень. Он не может быть рядом с ним, он не может ощущать его запах, его глаза на себе, он не может находиться и дышать воздухом, которым он дышит. Юнги добегает до покоев и, содрав с себя одежду, которая, как казалось, его душила, валится на кровать. Как же он устал. Юнги прикладывает руки к глазам и так и лежит. Как же он устал. Юнги вытирает выступившие слёзы. Как же он устал. Юнги убирает руки от лица и, перевернувшись на живот, тянет к себе подушку, желая вздремнуть, но предварительно, чтобы сон точно наступил, он выпивает снотворное, не заботясь о количестве. Он просто прикладывается губами и делает пару глотков. Наверное, он так бы и пил, если бы оно не закончилось, поэтому, отшвырнув от себя пустую склянку, омега ложится на кровать и прикрывает глаза.

Пожалуйста, пусть сон заберёт его, пусть он проспит хоть трое суток, пусть ему легче станет, пусть никого не будет рядом, пусть хоть что-то хорошее в его жизни произойдёт. Юнги не любит Джина, тут другое, это не подвластно слову, но это под силу омеге, потому что только действиями он может показать, что не любит. Но Намджуну тяжело это объяснить. Очень тяжело.

***</p>

После того, как Юнги ушёл, атмосфера у альф становится гнетущая. Джин допивает своё вино и не перестаёт сверлить взглядом брата.

— Ты сейчас дыру во мне сделаешь, — говорит Намджун и смотрит на Джина, который хмурнее обычного.

— Что ты с ним делаешь?

— Ломаю, люблю, убиваю, выбирай всё, что нравится, — пожимает плечами альфа, а следом получает кулаком в челюсть. Пары секунд достаточно, чтобы Намджун пришёл в себя. — Сильно, — он тянется за салфеткой и вытирает кровь. — Я не стану тебя трогать, потому что ты младше и безумно глупый.

— Глуп настолько, что из моей империи забирают лучших образованных людей, — хмыкает альфа и встаёт на ноги. — Ты не можешь так с ним обращаться, он живой, он не вещь, чтобы его сломать, он не заслуживает смерти и твоих побоев.

— И кто мне помешает? — выгнув бровь и отшвырнув от себя салфетку, спрашивает Намджун.

— Поверь, если ты думаешь, что я слаб, то ты самый настоящий глупец.

— Это ты глупец, трубящий о своей силе, — хмыкает Намджун и встаёт. Он подходит к брату и кладёт руку на его плечо, сжимая. — Я тебе не враг, не мститель, пойми это, ради омеги пойти против меня — безрассудство.

— Отдай мне его, что тебе стоит, если он так у тебя страдает, — выпаливает альфа и отталкивает брата от себя.

— Поверь, даже если я захочу его отпустить, то он не уйдёт, он повязан со мной, на всю жизнь мой.

— Ты чудовище, Намджун, — шепчет Джин, а Намджун хмыкает, скрестив руки на груди.

— Кто из нас не чудовище? Вон Чонгука Монстром зовут, его правую руку — Смертью, я слыву Драконом из-за уробороса. В этом мире святых нет, Сокджин-а, — тянет альфа и наклоняется к лицу брата. — Пойми уже это. Да, ты вырос, но этот ребёнок в тебе остался. Если хочешь забрать Юнги, то пожалуйста, — он выпрямляется, — можешь прямо сейчас пойти за ним, — альфа указывает на дворец. — Только он сейчас спит в моей кровати, в моих покоях, в моём дворце и ждёт меня, потому что он мой.

— Я надеюсь, что мы ещё увидим твою смерть.

— Каждый кричит о моей смерти, но я ещё здесь, стою на своих ногах и говорю с тобой. Ты слаб, ты очень слаб, начинать войну против меня из-за омеги не стоит, потому что когда ты, придя с войском к моим воротам, попросишь его выйти, то он скажет «не могу», — Намджун пару раз хлопает брата по плечу и просит прийти на одно из заседаний. Альфа кивает, соглашаясь.

Он знает. Знает, что правда в словах Намджуна. Как бы он не был привязан к Юнги, но омега никогда не пойдёт с ним, никогда не найдёт в нём спасителя, никогда не протянет руку, потому что он знает, что не его.

***</p>

Юнги просыпается от того, как под ним прогибается кровать. Ему не нужно гадать, кто к нему пришёл. Намджун целует его в макушку и притягивает к себе. Юнги не сопротивляется и позволяет альфе творить над собой всё, что тот захочет.

— Мне даже снотворное не помогает, я просыпаюсь, стоит тебе зайти, — шепчет Юнги, повернувшись лицом.

— Что ты хочешь? — отвечает таким же шёпотом альфа.

— Ты правда хочешь узнать? — Намджун кивает. — Я хочу, чтобы я больше не чувствовал боли, я устал от неё, каждый раз, когда я думаю, что вот оно, пик настал, но не проходит. Я устал её чувствовать, терпеть, мне слишком тяжело, мне кажется, что умру от неё, — что поражает Намджуна, так это то, что Юнги даже не плачет, он говорит ровным голосом, будто делится с ним своим днём.

— А ты никогда не думал, что сам её источник, что сам повинен в ней? — альфа слышит, как Юнги хмыкает.

— Я вечно в ней виноват, знаю, но просто издеваться над собой не могу позволить. Пожалуйста, Намджун, сделай так, чтобы я её не чувствовал, вот тут, — Юнги берёт его руку и прикладывает к своему сердцу, — тут почти не бьётся.

— И какой выход, как я должен тебе помочь?

— Перестань разжигать во мне эту боль, — Юнги утыкается носом в его плечо, закинув левую ногу на его бедро и рукой обняв торс. — У многих есть любовь, кто-то ненавидит, но у меня к тебе ни-че-го, — шёпотом говорит Юнги и продолжает ластиться к альфе, который до сих пор ему ничего не сделал и не сказал. Омега улыбается и, как ни странно, засыпает.

Намджун не уходит, ничего ему не говорит, молча поглаживает его по голой спине и прибывает в себе. Он постоянно держит его возле себя, он может хоть тысячу раз сказать, как он обожает и возвышает омегу. Он всегда знал, что Юнги никогда ничего к нему не чувствовал. Нет, у омеги этого нет. У него нет к нему никак чувств. Равнодушие. Наверное, так можно описать то, что постоянно Юнги даёт ему. Есть тепло, ласка, самое красивое и желанное тело, плавные движения, томный голос, но под этим слоем ничего, он пуст, в нём ничего не осталось, потому что Намджун всё из него выпотрошил, ничего не оставил, даже сердце уже еле бьётся неизвестно для кого, точно не для него.

Омега сначала был бойким, показывал клыки, но Намджун с радостью их вырвал, вырвал так, что теперь Юнги только языком и может провести и понять, где раньше были его клыки. Коготки и вовсе ему сразу обрезали, а омеге пришлось смириться, пришлось играть по новым правилам, которые ему не нравились, из-за которых он постоянно страдал, пока не нашёл свои маски, что с радостью использует и не вызывает ни у кого вопросов. Он стал тем идеальным омегой, о котором грезят многие правители, но достался такой именно Намджуну. Кто-нибудь спросил Юнги, нравится ли ему это? Нет, потому что омега снова и снова скрывался под новой маской.

Ему плохо с ним, но Намджун не может его от себя убрать, не может выпустить из своего смертельного захвата. Только мысль, что Юнги может не стать в его жизни, приводит в ужас. Он болен им, уже столько лет болен, этот яд не излечим, из крови не выводится, нет ни одного противоядия, которое смогло бы его вылечить. А Намджун день ото дня выпивает его ещё больше в надежде, что ни один отвар не поможет, потому что спасения есть только в Юнги. Любовь есть только в Юнги. Счастья есть только в Юнги. Покой есть только в Юнги. Вот только Юнги нет для него. Настоящего, живого. С первого дня, с первой встречи его не было для него. Но из-за своей больной страсти, желания, любви от не мог остановиться, не мог оторвать его от себя.

<s>Ненавидит </s>

<s>Умирает</s>

<s>Убивает</s>

С Юнги никогда не будет реально, всегда будет одна ложь, которую Намджун готов принять, готов потерпеть, только чтобы тот был рядом. Рядом с ним, потому что он так погибнет. Так эгоистично с его стороны, что он не считается с мнением Юнги, но у того его никогда не было. Никогда, потому что…

<s>Ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой</s><s> </s><s>ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой ты мой</s>

Намджун целует его в рыжую макушку и отстраняет от себя, Юнги что-то бурчит во сне, переворачивается на бок, оттопырив свою задницу.

— Провоцируешь, — шепчет ему в ухо альфа и, оставив ещё один короткий поцелуй, встаёт. Он выходит на балкон и, выпрямившись, наблюдает, как ночь сожрала день.

Он почти уверен, что его брат приехал не просто так. Дело в омеге, дело в одном конкретном омеге, к которому тот неровно дышит. Намджуну жаль Джина, потому что прекрасно знает, что за всем слоем равнодушия, безразличия у Юнги, тот ни за что не оставит его, потому что он, как морфий, делает человека зависимым, даже те «пытки», что устраивал Намджун ему в постели, всегда вызывали у омеги дикий восторг, он постоянно просил большего. Вот и сейчас альфа уверен, что какая бы связь не была бы у омеги с его братом, то это ничто.

— Ничто, — выдыхает прохладный воздух ночи Намджун и поворачивается, чтобы увидеть, что Юнги зарылся носом в его подушку и смешно раскрыл рот. — Тебя даже Дьявол от меня не заберёт, Мин Юнги.

И Юнги точно знает, что это правда.

***</p>

Сегодня Чимин ненавидит этот день, всех людей, своё существование. Стоило ему раскрыть глаза, как столько неоконченных дел свалилось. Но он злится не потому, что их много, а потому, что постоянно кто-то над ухом будет жжуть и говорить, что ему пора отдохнуть. Чимину, как он говорит, эта усталость только в радость, потому что только так он может не думать о нём. О том, кто постоянно во снах является и свою смерть показывает. Чимин теперь боится засыпать, а если просыпается, то постоянно в слезах, видя перед глазами чужой труп. Он никому не говорит, что его гложет, но все могут видеть, как омега постоянно сидит в покоях Чонгука за его столом, вовсе не работая, а пытаясь ещё раз вспомнить, как это было.

С братом отношения не то что бы стали лучше, но и не ухудшились. Чимин боялся, что ему может грозить опасность от омег, но те, как ни странно, не стали его трогать, что заставляло Чимина насторожиться. Гарем — единственное место, куда ему нельзя совать свой очаровательный носик. Но для себя Чимин считает, что это вопрос времени, потому что Чонгук точно и здесь даст своё согласие, и уже тогда каждому не поздоровится, пока он только может улучшать жизнь дворца, своих фондов, смотреть за строительством, давать указы слугам.

Чонгука уже нет шесть месяцев, за которые не только Чимин соскучился, но и их малыш. Лекари говорят, что отец сейчас для ребёнка необходим, ему нужно чувствовать его тепло, но Чимин не может же поехать на войну, чтобы отец пообщался со своим сыном. Обычно вечером, что стало уже традицией, ритуалом, приходит Хан, уставший после занятий, которых стало больше, потому что омежка постоянно хочет начать учить новое, но учителя не могут отговорить его, Чимин же разрешает этой рыжей бестии делать всё, что тот хочет, пробовать себя во всём, за что Хан и любит Чимина, что тот не ставит ему ограничения, приходит к нему и вместо отца начинает рассказывать братику про свой день, про то, что чуть не сломал руку, пока лез на дерево, про то, что у них самый сильный отец во всём мире, что Хан обязательно возьмёт его под свою опеку, когда тот появится, ни на секунду не оставит, как сейчас.

Чимин понял слишком поздно, как избавиться от кошмаров, в этом ему помог всё тот же Хан, который как-то раз, снова придя уставшим, завалился на кровать и заснул, а Чимин не мог позволить себе нарушить сон ребёнка, поэтому и заснул рядышком. С тех пор сны плохие прекратились.

Плотно позавтракав, Чимин собирается на прогулку. У него появилось отменное настроение, которое он хочет целый день продержать, чтобы никакой Бек не посмел его изменить. Так как у омеги большой животик, ему сшили специальную одежду, которая не создавала дискомфорта. Чимин с радостью наряжался, и эти мелочи радовали его местами.

Чимин без посторонней помощи спускается, потому что ненавидит, когда к нему подбегают и начинают хлопотать, будто он не может даже ногу поднять. Но иногда помощь требовалась, поэтому Чимин просил её. Омега прокручивает в голове, как понежится на солнце и сорвёт пару роз и поставит в вазу. Тэхёна, на которого он недавно накричал, потому что он не принёс ему оливок, не видно, оно и понятно, потому что никто не хочет гнева Чимина. Каждый во дворце уже догадывается о характере будущего наследника.

Поняв свою ошибку, что лучше стоило воспользоваться помощью, Чимин садится в беседку и наконец-то может выдохнуть. Стоило ему удобнее расположиться на подушках, как к нему тут же подходят и спрашивают, что тот желает. В такую жару хочется одного — воды, поэтому Чимин просит принести только её, пока сам будет сидеть и дышать свежим воздухом.

Чимин утоляет жажду и говорит, что хочет прогуляться, ему в этом не отказывают. Он доходит до тайного сада, который уже вовсе не тайный благодаря Тэхёну, который разместил красивый фонтан, места, где можно было отдохнуть, много самых разных запахов. Чимин привлёк и людей из дворца, сказав, что прийти мог каждый желающий, ну или каждому он выдаст по мешочку золотых монет. Кто-то искренне желал помочь, кто-то решил озолотиться, но сад был возрождён. Даже на каменных стенах, в которые однажды Чимин забрался, омега приказал сделать рисунок в виде Монстра, его Монстра. Все оценили старания омеги, но почести отдали Тэхёну, который был неимоверно счастлив, потому что никто даже не задумывался, что у омеги такой отменный вкус и талант к росписи, скульптуре. Тэхён даже сам слепил маленькие фигурки, чтобы, как он сказал, «это место было ещё милее».

Чимин оставил слуг, прося уединения, но, как оказалось, что напрасно. Он знал, что сад пользовался популярностью, но не думал, что омеги будут тут ошиваться в такую жару, сейчас всё проводят время у пруда и большого фонтана. Но здесь было прохладнее, наверное, это и послужило причиной того, что здесь бывают омеги. Все, только завидев Чимина, встают и улыбаются ему, спрашивают о его здоровье. Короче говоря, лицемерят и выливают это всё на Чимина, который, конечно же, их благодарит. Недоволен, как и всегда, остаётся Рейн, что попивает свой шербет и зло смотрит в его сторону.

— Знаешь, мы все гадаем, что случилось, что ты вдруг простил своего братца? — омега ставит на столик стакан и, поправив свои волосы, уставился на Чимина, который говорит себе, что главное сейчас не сорваться.

— Тебе какое дело? Или я просто забрал у тебя очередную прислугу?

— Ну, если ты считаешь своего брата прислугой, — пожимает плечами Рейн. В саду остаются только они вдвоём. — Присаживайтесь, мой господин, вы, наверное, сильно устали, — нарочно ёрничает Рейн, но на его удивление, Чимин, улыбнувшись, размещается рядышком.

— Мне от твоих слов грустно не станет, я научился пропускать ненужный мусор через себя, — говорит Чимин и тянется за кувшином с водой. Рейн не сводит с него глаз.

— Ну да, я не могу тебе навредить, но и уважения к тебе у меня нет. У меня до сих пор неплохой статус главного наложника, к тому же, когда господин вернётся, он привезёт не мало красивых омег, которые точно будут краше тебя, — Рейн встаёт, смерив Чимина презрительным взглядом. — А если ты родишь омегу, то это будет полный провал, мне даже тебя будет жаль, — омега ехидно улыбается и собирается уходить, но останавливается, чтобы ещё что-нибудь сказать Чимину, но видит, как омега только улыбается и довольно забавно поднимается, из-за чего хочется рассмеяться. Чимина с таким животом тяжело воспринимать.

— А сейчас ты послушай то, что я тебе скажу, — говорит Чимин спокойным голос, сам всё ближе и ближе подходит. — Как только вернётся наш господин, начинай молиться, потому что не думай, что я оставлю это просто так. Я не просто его супруг, я его омега, — по слогам произносит Чимин, сужая глаза и наконец давая волю эмоциям. — И можешь поверить, мне удастся получить его согласия на то, чтобы вышвырнуть тебя из дворца, будь уверен, — Чимин хлопает его по плечу, будто сожалея, и уходит. Но вдруг оборачивается, желая добавить:

— Не беспокойся, я попрошу, чтобы тебе хоть денег выделили.

— Да ты, — мгновенно вскипает Рейн, но тут же меняется, потому что понимает, что границы нельзя переходить, не с этим омегой. — Мы ещё это посмотрим, выживешь ли ты после родов, тебя никто не спасёт, тут даже нашего господина нет, чтобы тебе помочь, а без него ты никто. Никчёмный, жалкий, гадк… Эй, ты чего, — гримаса злости на лице Чимина сменилась на удивление. Он выпучил глаза и скрутился.

— Эй, Чимин, ты…

— Чёрт, — шепчет Чимин, держась за живот и продолжая оседать. Он, как бы того не хотел, хватает за руку Рейна, который её не убирает.

— Тебе плохо, а может это солнечный удар или…

— Или ребёнок Чон Чонгука решил появиться на свет, — теперь очередь Рейна удивляться, он не понимает, что делать от слова совсем.

— Ну, ты можешь идти? — мямлит он и закидывает руку Чимина себе на плечо, не понимая, что только что сделал.

— Конечно, не рожать же мне в кустах, — сквозь стиснутые зубы мычит Чимин.

— А жаль, может тогда все поняли, какой ты чокнутый.

— Рейн, — пищит Чимин и не убирает руки от своего живота. Рейн, к удивлению Чимина, аккуратно держит его за торс и ведёт.

Им сразу же попадаются слуги, которых оставил Чимин, поэтому они тут же все вместе помогают Чимину, чтобы пропустить в ад. Омега будто плавится, что-то мямлит, ему кажется, что он умирает, дышать всё тяжелее, а Рейн всё ещё руки не отнимает, волосы со лба убирает и тряпочкой лоб протирает.

Хочется пить, очень хочется. Тут же возле губ Чимина оказывается чаша с водой, которая сразу же оказывается на полу, потому что омега вопит. Сразу же прибежавшие лекари начали помогать ему, но омега просит одного, — привести Чонгука. Он плачет, просит всё у него забрать, но только, чтобы Чонгук пришёл сейчас, чтобы оказался рядом. Чимина постоянно прошибает новая волна боли, и новый поток нелестных слов в адрес Чонгука, который даже не подозревает, что за агония творится с его омегой, хотя это только кажется Чимину, потому что каждый из присутствующих уверен, что Монстр чувствует своего малыша. Чимину плохо до побеления костяшек, он постоянно мечется, ему больше хочется сейчас ударить Чонгука. Он не думал, что это будет настолько больно, настолько сильной будет его агония.

Он сжимает простыни, которые уже трещат от того, как сильно омега иж сжимает. Где же долгожданное облегчение, где слова Чонгука что «кроха, потерпи немного, скоро все закончится, все будет в порядке, я рядом». Но его нет рядом, он одерживает очередную победу и, наверное, и празднует в новой крепости её с красивыми омегами да снующим рядом Хосоком. Всю эту боль он складывает и жмурится, он ещё никогда не был так зол на своего альфу. Тот обещал быть с ним, за руку держать, а сейчас получается, что он рождение сына не застанет даже.

Перед глазами всё плывёт, Чимин не различает, кто и где стоит, вдруг в покоях резко делается темно, но благодаря искусственному освещению, еле уловимый свет остаётся. Чимин думает, что это темнеет у него в глазах. Находящийся в покоях Бек, который переживал больше Чимина за его здоровье, вдруг приковал себя в открытым дверям балкона. Он медленно поплёлся на него и обмер, увидев что-то невообразимое, то, что никак не могло подастся объяснению. До этого палящее солнце пропало, на его месте оказалось чёрное пятно, как казалось. Бек поджал губы и повернулся к замершему с тазом в руках Тэхёну, который был ошеломлён не меньше. Вся столица погрузилась в страшную тьму, кто-то кричал, говорил, что это наказание божье, кто-то унимал детей, а кто-то прятался, боясь, что сейчас этот чёрный диск упадёт на них с неба. Никогда никто не видел такого, страх парализует каждого, никто не в силах даже слово вымолвить, немое удивление ложится на лица. Этот день покажется для людей страшным наказанием Всевышнего, который решил их наказать за грехи, за свои и за чужие. Впервые столица видит такое, что не поддаётся объяснению и наводит страх. Как долго солнце будет скрыто, как долго продлится наказание Бога за содеянное и несделанное. Никто не знает ответа, потому что страх вселился в них. Даже природа сходит с ума.

Оживляет омег новый крик Чимина, Бек, совладая эмоциями, пусть сердце ещё бешено бьётся и норовит выпрыгнуть, но он отдирает себя от пола и, закрыв двери, ведущие на балкон, подходит к Чимину, возле которого сидит Рейн, появление которого Бек не понимает, он хотел сначала выгнать омегу, но тот носился возле Чимина больше остальных и переживал не хуже. Чимин, наверное, сломал один палец омеге, потому что тот что-то пискнул, но этого он не услышал, потому что уши оглушило от собственного крика. Он орёт на лекарей, орёт в принципе на всех. Поток бранных слов у всех в комнате увеличивает в разы благодаря Чимину, который весь горит.

Он один. Он совершенно здесь один. А тот, кто должен сейчас его защищать, далеко, даже слишком, а Чимину так его не хватает, не хватает его слов, касаний, из-за чего омега срывается на плач, и ошарашенные лекари не понимают внезапного изменения. Омега стонет и просит Чонгука прийти, помочь ему прикоснуться, но он его не слышит даже не отвечает. Всем кажется, что он сойдёт с ума, потому что он потрескавшимися губами шепчет одно имя, будто молитву. Ему даже в какой-то момент кажется, что он ощущает родной запах, но это не более чем игра его фантазии.

— Говорите со мной… — вдруг шепчет Чимин. Бек тут же подрывается к нему, всё ещё не отошедший от увиденного, он редко кидает взоры на двери балкона, которые завесил бордовыми шторами, из-за этого спешно пришлось свечи поджигать.

— Тебя не просто так волчонком прозвали, — начинает Бек и гладит его по мокрым волосам, вытирая тряпкой шею и грудь. — Ты самый сильный омега, кого я видел. Сейчас что-то страшное случилось с миром, мы видели, как солнце закрыло что-то, чёрный диск закрыл его, и тьма вдруг повсюду накрыла столицу. Пара секунд, а какой кошмар, — Чимин не понимает, что за бред ему говорит Бек, что ещё за чёрная туча, или как он там сказал.

— Кошмар? — пищит Чимин и руку сильнее сжимает. — Ты называешь какую-то тучу кошмаром? Бек, маленький Монстр рожаться не хочет, вот это… — Чимин не может закончить, потому что новая боль парализует.

Чимин не знает, сколько он кричит, ругается, в один момент он набирает побольше воздуха и откидывает голову не в силах больше ничего сделать. Он прикрывает глаза и ничего не слышит. Отмечает, что так быстро сделалось тихо. Неужели все его бросили, оставили одного. Он столько часов мучался, кричал, звал. Может, Чонгук пришёл, поэтому все замолчали, поэтому в ушах стоит писк, а голову даже не в силах поднять от подушки. Чимин еле разлепляет глаза, подрагивающие реснички глядят на каждого в комнате, но каждый занят одним белым свёртком.

Чимин пару раз моргает, а следом слышит детский плач, что стремительно заполняет покои, а следом и слова «слава богу», потому что в случае чего, Чонгук бы в живых никого не оставил. Рейн, который всё еще не ушёл, остался до последнего, убирает примочки со лба и вытирает его, пока Чимин куда-то тянет руки, толком не понимая. Первый Бек понимает, что хочет Чимин и, попросив Рейна посадить Чимина, но очень аккуратно, берёт на руки кричащий свёрточек и передает его папе.

— Сколько же ты меня страдать заставил, весь в отца, — шепчет Чимин сорвавшимся голосом малышу и целует его в носик. — Нужно обязательно объявить народу, что родился будущий наследник. Имя ему — Чон Мингу.

***</p>

Чонгук вместе с Хосоком сидит на террасе и празднует очередную победу, которая уже не так сладка. Они слишком много потеряли, но и много приобрели. «Карающий поход», как его назвали, завершился. Теперь народ может успокоиться или прибывать в страхе, которого Чонгук оставил не мало.

Он постоянно с мыслями во дворце, думает об одном омеге, который ни одного письма ему не написал, состояние которого он узнает из чужих писем. С ним всё прекрасно, он активно сближается с народом, что выводит альфу из себя, потому что омега чересчур беспечен. Он клянётся, что всем не сладко придётся, стоит ему вернуться, каждый под его опалу попадёт. Он не может не думать о Чимине, стоит ему увидеть драгоценные камни, то он говорит себе, что они достойны его крохи, стоит завоевать новую крепость, то победу Чимину дарит. И он не может и не хочет избавляться от этого. И это вовсе не болезнь, как сначала думал Чонгук, это что-то страшнее, что-то сильнее, то, что у них общее.

Он допивает уже третий кубок и продолжает хмуриться. Это замечает Хосок и, заставив музыкантом замолчать, просит тех удалиться.

— Что с тобой? — Чонгук поднимает на него свой тяжёлый взгляд, а из-за шрама на него ещё тяжелее смотреть. Чонгук приподнимается уголки губ в смешке и, откинувшись, начинает собирать волосы в хвост.

— Уже который день я себе покоя найти не могу, постоянно о нём думаю.

— Не переживай, вести из дворца ты часто получаешь, к тому же Хузур ты защитил лучше, чем наши войска, — подаёт смешок Хосок.

— Даже самое сильное укрепление можно сломать.

— Послушай, я тоже волнуюсь, что с моим омегой может что-то случиться, но я знаю, что в случае чего мой мальчик поступим умно.

— Сбежит? — выгнув бровь, спрашивает Чонгук.

— Ты его обижаешь, — хмыкает Хосок, а следом они оба оборачиваются. Принесли письмо из столицы. Оба альфы заметно напряглись, Чонгук тут же потребовал письмо и, откинув футляр в сторону, достаёт его и начинает читать.

Хосоку кажется, что прошла вечность, пока Чонгук читал письмо, а черты его лица менялись. Глаза быстро бегали по каждой строке, не останавливаясь, пока альфа вдруг не замер. Хосоку это не нравится, но всё его напряжение ушло, когда он видел, как глаза Чонгука впервые стали полны радости, а усталость тут же растворилась.

— У меня родился сын-альфа.