Часть 3 (2/2)

— Я догадалась, — сухо и сдержанно.

— Давно вернулась?

Наш разговор короткими фразами больше походил на аккуратный пинг-понг, где каждый старается не выиграть, а не дать проиграть другому.

— Я не возвращалась, просто пришла купить кое-какие пособия. Читать на шведском достаточно быстро у меня пока не получается.

— На шведском?

— Да, мы сейчас живем в Стокгольме.

— Вы?

— Малфой, у меня мало времени, мы можем отложить этот разговор на потом?

— Сегодня вечером жду тебя в гостиной Мэнора. Пароль каминной сети «Фафнир».

На ее лице одновременно отразились два чувства. Раздражение (говорить со мной и тем более на моей территории казалось не лучшей идеей) и удивление, причину которого я понял не сразу.

Фафнир — чародей-дракон из скандинавской мифологии. А Швеция — как раз одна из скандинавских стран. Для справедливости стоит сказать, что пароль я поменял задолго до того, как Гермиона сбежала в Стокгольм, а точнее в тот день, когда Астория, собрав свои вещи, покинула Мэнор. Так что, чего бы Грейнджер там ни напридумывала, это было чистым совпадением.

Вечером я сидел перед камином и ждал встречи. Нервно теребил в руках стакан с огневиски, вздрагивал от малейшего треска камина. Она не пришла. Ни в этот вечер, ни в следующий. Спал я в этот период без сновидений и днем, и ночью, так что встретить ее ни наяву, ни в сновидениях не выпадало никаких возможностей.

Прошло еще около месяца. Надежда на то, что Гермиона когда-нибудь все-таки воспользуется моим приглашением, умерла в страшных муках, но традиция проводить время в малой каминной гостиной за чтением книг и бокалом огневиски мне нравилась.

Как раз тогда я нашел в хрониках семейства Малфоев полную историю Либерия и Жанны. Был бы я нежной барышней, обязательно расчувствовался бы. Но вместо этого сделал вполне интересные выводы о том, что случилось со мной после прикосновения к статуе.

В те далекие времена ни о каком Статуте о секретности, конечно, речи не шло. Маги сосуществовали вместе с маглами. У всех них были разные отношения друг к другу. Кто-то из людей боялся волшебников, кто-то боготворил, кто-то ненавидел. Мои предки были из тех, кто пользовался уважением, причем порой очень неплохо на этом выигрывая.

Например, право первой ночи, которое сейчас считается мифом во многих культурах, было любимым законом Либерия Малфоя. К моменту встречи с Жанной Кофф он был двадцатипятилетним лентяем, получившим наследство от предков и не желавшим тратить время и силы на его преумножение.

Бабник из него вышел покруче меня. Причем предпочтение ложилось на молоденьких замужних девушек… Ну, вот такой фетиш у парня, с кем не бывает? Кстати, возможно, Либерий сам придумал правило, что король или герцог может заявиться к любым молодоженам, которые заключили брак на территории, принадлежащей вассалу, и потребовать, чтобы новобрачная возлегла сначала с ним, а уже потом со своим мужем.

Так случилось и в этот раз. Очень юная, почти девчонка, Жанна была отдана собственными родителями в счет долга одному зажиточному фермеру в качестве жены. Первой ночи с толстым сорокалетним стариком она боялась хуже смерти. И тут в альков заявляется красивый, светловолосый да еще и богатый волшебник и делает из нее женщину, да так, что она еще долго не может забыть его горячих рук и страстных поцелуев.

А для Либерия она была одной из многих, даже имени ее он не спросил. Но у Жанны, оказалось, имелся дар. Была ли она маглорожденной или ее родители были волшебниками-неудачниками (всякое бывает), не известно. Но через какое-то время она нашла способ приходить во сне к Малфою каждую ночь и ублажать его так, что вскоре мой предок вовсе перестал наслаждаться тем, что происходило наяву, с трудом переживал день и старался скорее уснуть, чтобы вернуться к прерванному удовольствию.

В конце концов Жанна намекнула ему, что неплохо бы перевести их отношения в реальность. И только тогда Либерий понял, что это не сон, а настоящая девушка, каким-то образом проникшая в его сознание.

Сначала он разозлился, потом удивился: «Как так? С волшебницами такие шутки, как право первой ночи, шутить нельзя. Ведьмы имеют довольно мстительный характер и терпеть не могут, когда их воспринимают как вещь. Значит эта девушка — жена одного из маглов, живущих в долине».

Как он ее нашел и как смог забрать у законного супруга, в книге написано не было, но подозреваю, что зажиточный фермер расстался со своей головой и женой в один и тот же день. Жанна стала леди Малфой, родила Либерию троих сыновей. Они были счастливы и любили друг друга как никто и никогда, да так, что не могли расстаться ни наяву, ни во сне.

На этом обычно заканчиваются детские сказки. Но я-то читал не сказку, а, можно сказать, хронику своей семьи. Так что расшифровка «и жили они долго и счастливо» еще ждала меня впереди.

Спустя пять лет после свадьбы начались серьезные «терки» между несколькими магическими кланами. И как бы ни хотелось Либерию остаться в стороне, ехать на разборки пришлось.

Он оставил жену с тремя детьми в замке, велев Жанне сниться ему каждую ночь и рассказывать, как идут дела. Так и было, пока однажды в его сновидении никто не появился.

Почуяв неладное, Малфой, конечно, трансгрессировал в свое имение и застал там ужасное зрелище. Старших мальчиков подвесили к потолку без помощи магии, а Жанне перерезали горло. Младшего сына, которому еще не исполнилось и года, нигде не было.

По всему выходило, что орудовали не волшебники, а маглы. Либерия охватила такая невообразимая ярость, что в отместку он перерезал половину деревень и ферм в округе, а в поисках ребенка перевернул вообще все графство. Но так и не нашел.

Уснул, убитый горем, лишь на третьи сутки. И, как ни странно, к нему пришла Жанна. Рассказала, кто погубил ее и детей. Малфой, конечно, признался ей, что уже отомстил, но от счастья видеть любимую чуть не забыл спросить, где же самый младший сын.

Оказалось, что каким-то невероятным образом Жанне удалось спрятать мальчика во сне. И если Либерий хорошенько представит у себя на руках ребенка, то ему не только удастся увидеть его тут, но и забрать малыша в реальность.

Конечно, первым же вопросом супруга было: «Может, мне удастся и тебя так отсюда вытащить?» Но жена покачала головой. Она уже мертва, а вот мальчик жив и сладко спит уже несколько дней, пора бы ему проснуться в отцовских объятьях. Но пропадать из снов Либерия Жанна не собиралась. Хотя мир мертвых, конечно, тянул ее с возрастающей силой. И ей было бы легче, если бы некий якорь держал дух ближе к живым. Статуя в полный рост была бы самым лучшим вариантом.

Все получилось, как и говорила Жанна. Либерий проснулся с сыном на руках, заказал точную каменную копию жены и прожил до ста трех лет, каждую ночь видя возлюбленную во сне.

Если бы это была не реальная история, а какой-нибудь любовный роман, который так любили прятать под подушками слизеринские девчонки, то кончилось бы все, конечно, тем, что Либерий умер во сне. Там, став снова молодым, воссоединился со своей женой и они красиво ушли в закат.

Но автор книги придерживался фактов, а персонажи этой истории не стали привидениями, поэтому, как обстояло дело после их смерти, доподлинно не известно.

После прочтения этой истории у меня родилось сразу две версии происходящего между нами с Гермионой.

Во-первых, возможно, когда я прикоснулся к статуе, она каким-то образом передала мне способность сниться человеку, к которому, скажем так, я испытываю желание.

Вторая идея родилась довольно спонтанно и больше насмешила меня, чем являлась реальной версией. Просто мне показалось, что наша с Грейнджер история немного смахивает на ремейк (модное словечко из мира маглов, спасибо моему увлечению киноиндустрией) произошедшего с Либерием и Жанной. Она — маглорожденная, я — Малфой. Она замужем, я с ней переспал. А тут еще и сниться друг другу начали. В общем, у меня появилась версия о том, что это некое переселение душ, будто мои предки решили снова пережить свою любовь в современном мире. Это бы объяснило даже мой неожиданный интерес к женщине, которую я никогда не воспринимал как объект желания, необычный порыв коснуться статуи, которую я видел ежегодно с самого детства и трогал не один десяток раз, ничего в этот момент не чувствуя.

Увлекшись другими легендами своего рода, однажды вечером я даже не сразу понял, что за звук нарушил тишину. Это был треск камина, возвещавший о том, что через несколько секунд в нем появится гость. Странно, но я удивился, увидев Гермиону, ведь совсем забыл о том, что именно в ожидании этого визита появилась моя традиция сидеть вечерами именно тут.

— Привет, — тихо сказала гостья. Кажется, она сама не совсем понимала, как и зачем тут оказалась.

— Привет, — голос был чуть хрипловатым от долгого молчания и выпитого бокала огневиски. — Присаживайся.

— Что читаешь? — попытка завязать светскую беседу была такой же беспомощной и неуместной, как и ее взгляд.

— Историю своей семьи.

— Интересно?

— Вполне.

Мы помолчали. Было что-то неуместное и нелепое в этой ситуации. Но никто из нас не мог понять, как это изменить.

— Как Стокгольм?

— Прекрасно. Правда, сегодня было пасмурно.

— Зима, — констатировал я.

— Зима, — кивнула она.

— Когда ты поняла, что мы снимся друг другу? — этот вопрос настолько сильно интересовал меня, что пришлось озвучить его, чтобы не жалеть потом, когда она уйдет.

— Помнишь ночь у моря? Я купалась, а ты сидел на берегу?

Молча кивнул в ответ, ожидая продолжения.

— Я вылезла на берег, но тебя уже не было. Лишь на песке я заметила запонку с монограммой. Зажала ее в руке и проснулась. Вместе с ней.

Решила, что схожу с ума, еще некоторое время пыталась хоть как-то объяснить себе это. Но ничего логичнее, чем общий сон, не было. Какое-то время было очень тяжело сосредоточиться и в самом сне осознать это, вспомнить, понять… Через какое-то время получилось. И тогда стало еще интереснее. Сон стал продолжением бодрствования. Я смогла выбирать место действия, окружающие предметы…

— Кстати, как твоя мама? — я вспомнил, что в последний раз она никак не могла до нее дозвониться.

— Все хорошо. Ее телефон упал в водопад на экскурсии, когда она пыталась сделать фото. А возможности купить новый не было несколько дней.

Вся эта беседа была так похожа на те, что проходили в наших снах, что я невольно потянулся к предплечью, чтобы ущипнуть себя. Убедившись, что все происходит наяву, наконец не выдержал.

— Зачем ты пришла?

— Ты сам приглашал меня, — первый раз за весь разговор она посмотрела мне в глаза.

— Это было больше месяца назад. Почему сейчас?

— Я больше не могу с этим бороться, — в ее голосе зазвучали едва сдерживаемые слезы.

— С чем?

— С желанием увидеть тебя. Я не понимаю, что это, откуда появилось и почему происходит со мной. У меня есть муж и дочь. Я люблю их. Но за то время, что мы провели вместе, пусть и во сне, ты стал мне необходим, как воздух. От этого страшно, противно, но в то же время… Я сейчас просто счастлива видеть тебя на расстоянии вытянутой руки, что весь стыд и неловкость отступают на второй план.

Мне стоило что-то ответить на это, но слова застряли в горле. Малфой во мне был категорически против сентиментальных рассуждений и розовых соплей. Я просто смотрел на нее, пытаясь запомнить картину прекрасной женщины с каштановыми волосами в интерьере своей гостиной. Впитывал каждую черточку ее лица, каждую складку мантии, каждый взмах ресниц. Пытался записать все это на внутреннюю кинопленку, чтобы сегодня же ночью лежать в кровати и пересматривать фильм под опущенными веками сотни раз.

— Мне пора, — наконец сказала Гермиона, так и не дождавшись ответа.

— Погоди, — я протянул ей книгу. — Думаю, тебе будет интересно, что я узнал о том, как нам удалось увидеть один сон на двоих. Не то чтобы это моя вина. Так получилось случайно. И до недавнего времени я сам не понимал, откуда это появилось. Надеюсь, тебе станет легче понять. Почитай главу о Либерии и Жанне Малфой.

— Спасибо.

Долю секунды книга была в наших руках одновременно, долю секунды я готов был отбросить ее, чтобы не разделяла нас, долю секунды я медлил и не решался притянуть Гермиону ближе и поцеловать, ощутить наконец, что она не видение, а материальная, настоящая, живая…

Но этой доли секунды хватило, чтобы фолиант перешел из одних рук в другие, и магия момента успела разрушиться. Я проводил ее взглядом до камина, услышал труднопроизносимый адрес, увидел зеленый свет каминной вспышки и замер, прислушиваясь к своему сердцу, которое отплясывало такую чечетку, что казалось, оно вот-вот разобьет мои ребра в щепки.

Следующим вечером она снова пришла. Ни о чем таком мы не договаривались, но почему-то у меня была полная уверенность, что это произойдет.

— Невероятно, — шагая из глубины камина, Гермиона была такой яркой и возбужденной, что в первый момент я даже не сразу узнал ее. — Это какая-то древняя магия. Никогда о таком не слышала. Общие сны, да… Но перенос вещественного в мир снов! Тем более мертвая мать смогла спрятать живого сына во сне! Я бы сказала, что это сказка, но остальные хроники написаны довольно достоверно. Это невероятно!

— Ты что, прочитала всю книгу?

— Да, еще вчера ночью… И весь день думала только об этом.

— Но ты же сама рассказывала о запонке, которую забрала с пляжа.

— Это другое. Общий сон — явление редкое, но я читала об этом еще в библиотеке Хогвартса. Двум магам надо договориться о том, что они уснут в один час, выпьют определенное зелье с частичками друг друга, как это делается при применении оборотного зелья, и представят одно и то же место. Тогда окажутся там одновременно и смогут передать любой материальный предмет. Так в древности поступали с очень важными и тайными посланиями.

Но мы же не пили с тобой никаких зелий. В истории Либерия и Жанны тоже нет упоминания об этом. И она смогла, будучи мертвой или близкой к смерти, не только уснуть, но и затащить в сон ребенка, продержать его там трое суток, еще и передать отцу живым и невредимым.

Я смотрел на нее и не понимал, как раньше мог не замечать этих горящих глаз, жарких губ, взволнованных интонаций. Как раньше все это не было для меня красной тряпкой, сигнализирующей о том, что передо мной объект, которым я хочу завладеть немедленно.

На этот раз я не стал мешкать, упускать момент, а шагнул ближе и требовательно притянул Гермиону к себе. Наши лица были так близко, что стоило огромных усилий не впиться в ее губы прямо сейчас. Но томительное ожидание было таким же сладостным, как и то, что за ним вскоре последует.

— И что это значит для нас? — мой срывающийся в хрипотцу голос ничуть не напугал ее.

— Не знаю, — тихо произнесла Гермиона. — Но, если ты прямо сейчас меня не поцелуешь, я просто умру на месте.

Мы стали любовниками наяву и собеседниками во сне. Никогда до этого я не тяготился работой так, как в то время. Каждую четверть часа смотрел на стрелку наручных часов, потом сверял время по настенным, висящим в моем кабинете. И несся домой, как только позволяло минимальное приличие.

Гермиона рассказала, что после пощечины, которую она залепила мне в то утро, они поговорили с Роном. Раскрыли все карты и решили, что измена обоих — не повод рушить семью. Роза очень любила родителей, и развод сильно бы навредил в первую очередь ей. Тогда чета Уизли приняла решение, что лучшим выходом будет перебраться куда-нибудь подальше от постоянных напоминаний прошлых ошибок и попробовать начать все заново.

Выбор пал на Стокгольм, так как именно там открывался новый филиал «Волшебных Вредилок». После того как оба близнеца и основателя бренда погибли в битве за Хогвартс, Рону пришлось взять управление на себя. Хотя с фантазией у него было не так хорошо, как у Джорджа и Фреда, зато обнаружились необыкновенные организаторские способности. Он быстро набрал штат талантливых магов, которые каждый месяц придумывали, чем удивить покупателей, подобрал отличных продавцов, которые могли и драконий навоз в Шармбатон продать, отыскал спонсоров, новые помещения для магазинов по всей Англии, а в прошлом году уже открыл два иностранных филиала — во Франции и Германии. А к зиме как раз должен был заработать большой трехэтажный магазин на Голдгатан (аналог нашего Косого переулка) в Стокгольме.

Все бы было хорошо, но в одну прекрасную ночь на новом месте Гермиона увидела сон обо мне.

По ее словам, днем она была образцовой мамой и женой, но ждала ночи с такой неуместной жаждой, будто именно это была ее настоящая жизнь. А то, что происходило наяву, — лишь нелепые и необходимые ритуалы, поддерживающие организм в перерывах между самым главным — Снами.

Потом ей наскучило сидеть дома, и Гермиона увлеклась магическими газетами и журналами, которых в Швеции было более дюжины против наших двух — «Ежедневного пророка» и «Придиры».

— И ни одной из Британских нельзя доверять полностью, — констатировала она, когда в очередном сне мы прогуливались по узким и тихим улочкам Стокгольма. — Зато тут издают сразу четыре узкоспециализированных журнала о зельеварении, трансфигурации, прорицании и магическом животноводстве. Есть издание для школьников, в котором постоянно публикуются различные занимательные задачи, письма читателей, поэтические и литературные опусы юных волшебников и многое другое. Новостных газет тут целых три. Первая — двухстраничная и выходит каждый день. Вторая и третья — более толстые и печатаются раз в неделю разными организациями — политической и общественной. И еще куча самых разных изданий.

Но самое главное — все это по подписке. Только ежедневная листовка с новостями распространяется бесплатно. Многие шведские магические семьи получают сразу по три-четыре издания. И платят за это деньги.

Изучение этого вопроса настолько поглотило ее, что в конце концов она записалась на журналистские курсы, которые преподавались представителями сразу всех газет. А в душе лелеяла мечту вернуться домой и начать издательское дело тут.

Я смотрел на нее и не мог не восхищаться энтузиазмом, с которым она все это рассказывает. И не смотрите на меня так. Вы прекрасно знаете, что в итоге все получилось. Компания «МеджикПресс» уже сейчас выпускает две газеты и три журнала, а в будущем году запланирован запуск нового проекта. Да, поначалу дело шло непросто и «МеджикНьюс» никто не хотел покупать. Тиражи оседали в издательстве, а нанятые совы пухли от безделья.

Но потом, когда в еженедельном новостном издании появились колонки с интервью «Честный разговор» и «Житейские советы», люди заинтересовались. Им было любопытно, какое нижнее белье раскопала новая газетенка и чему их хотят научить. Конечно, ничего горячего и предосудительного они там не находили, но здравомыслящие волшебники стали интересоваться жизнью и становлением великих современников уже не как сплетнями, а как правдивыми рассказами. И, если раньше все, что мы читали в прессе, можно было делить на десять, то на сегодняшний день, по оценкам нанятых Гермионой иностранных колдосоциологов, доверие к «МеджикНьюс» более восьмидесяти девяти процентов! А тираж ежемесячного журнала «Меджик Хоум» раскупают за первые же сутки. Вырезают и копируют полезные статьи оттуда и передают тем, кто не успел приобрести свежий выпуск. Я уговаривал Гермиону увеличить количество экземпляров хотя бы на четверть, но ее ужасно забавляло то, что хозяйки по всей Британии в первую пятницу месяца встают пораньше, чтобы первыми быть у мест, где утром появляются тележки с разносчиками прессы. Она говорила, что дефицит лучше перенасыщения, это дополнительный стимул дорожить тем, что попало тебе в руки.

Отказ от системы подписки, который мы предприняли после года мучений, тоже оказался неожиданно выгодным. Во-первых, вместо безмолвных сов мы наняли болтливых продавцов, которые первое время крутились только в Косом переулке, громко возвещая о самых интересных статьях выпуска. Потом поняли, что большинство волшебников скучают в очередях госучреждений, и по старой дружбе получили разрешение на установку павильона «Пресса» в атриуме Министерства. Это было самое лучшее решение. Оно и принесло популярность «МеджикНьюс», потому что его стали покупать не только посетители, но и работники, чтобы скоротать время в обеденные перерывы, а потом вечером пересказывали или давали почитать газету домочадцам, друзьям и знакомым.

В течение первого же года тираж вырос с тысячи до восьми тысяч экземпляров и начал распространяться по всей стране.

Знаете, издательское дело, которым меня заразила Гермиона, это, пожалуй, вторая тема, которую я могу обсуждать вечно. Поэтому, видя ваши недовольные взгляды, затыкаюсь и двигаюсь ближе к теме. Хотя, мне кажется, вы до сих пор не понимаете, зачем я рассказываю вам нашу с ней историю.

Но, надеюсь, к концу поймете.

Итак, я остановился на том, что в течение следующего полугода мы оба жили двумя жизнями: во сне и наяву. Утром просыпались, занимались своими делами, с трудом дожидались вечера, встречались у меня дома (спасибо каминной сети), трахались как умалишенные и без лишних слов расставались. Только для того, чтобы через час встретиться во сне и гулять, разговаривая обо всем на свете до самого будильника.

Я знал, что ее тяготит эта связь, никогда не расспрашивал о Роне и Розе. Изредка она говорила о дочери, но чаще всего быстро смущалась и умолкала, будто эта тема была неуместной.

Она лишь однажды сказала, что чувствует себя предательницей по отношению к дочери и мужу, но ничего не может с собой поделать. И счастье, которое накрывает ее с головой в моменты нашей близости, как духовной во время разговоров, так и физической во время секса, всегда приправлено горечью вины. Но от этого, как ни странно, становится только слаще.

В ту ночь я узнал, что Гермиона не хочет больше детей, что она совсем не чувствует в себе жажду материнства. И Розу, конечно, любит, но не настолько, насколько стоило бы. Даже вполовину не настолько, насколько любила каждого своего ребенка миссис Уизли.

Гермиона всегда стремилась к самореализации, к общественной жизни, а ребенок тяготил ее, заставлял тормозить. Она разрывалась перед чувством долга материнства и своими желаниями. Три года в роли домашней курочки она еще худо-бедно выдержала, хотя много раз порывалась найти работу. Но все вокруг убеждали ее: «У тебя есть прекрасная возможность быть с дочерью, видеть ее первые шаги, слышать ее первые слова. Не упусти ни минуты, иначе будешь жалеть об этом всю жизнь!»

И она слушала, как ей казалось, мудрые речи. Старалась наслаждаться материнством. Но с каждым годом это было все сложнее, и она уже горько жалела о том, что теряет время впустую, что упускает что-то очень важное там, за границами дома и семьи. Но ни Рон, ни его родня не понимали, как можно быть одновременно хорошей матерью, женой, еще и работать. Это не укладывалось в их головах. И под воздействием чужого мнения Гермиона стала думать так же. Лишь к моменту, когда Розе исполнилось три года, терпение кончилось.

И оказалось, что все не так страшно, как описывали все вокруг. Вполне возможно совмещать все выпавшие ей роли. Да, она перестала находиться рядом с дочерью двадцать четыре часа в сутки. Но маленькой Розе этого и не требовалось. Она была очень общительной, и вдвоем с мамой ей было скучно. А вот в компании с Джеймсом и Альбусом, который еще даже не выбрался из пеленок, — самое то.

Поттеры часто брали племянницу на весь день, мать Рона обожала внучку и при любом удобном случае бралась присмотреть за ней. А уж в Норе всегда было полно народу, так что скучать малышке не приходилось. И вечерами, когда Рон, Гермиона и их дочь оставались наедине друг с другом, ребенок явно скучал.

Именно это больше всего удручало Гермиону.

— Она совсем перестала нуждаться во мне. Что я за мать такая, что ребенок в пять лет уже не хочет проводить время со мной? Я не создана для материнства. Это не мое призвание, во всяком случае, точно не сейчас. Мы слишком поторопились заводить ребенка. Возможно, если бы я сначала занялась карьерой, то спустя несколько лет появление малышки было бы более уместно. Я бы набралась опыта, реализовала свои потребности, смогла бы добиться чего-то стоящего. И пришла бы к материнству более осознано.

***</p>

Второй момент, в корне изменивший мою жизнь, случился в июне 2008 года. И снова я не помню ни погоды, ни запахов, ни каких-либо других примет, окружающих меня.

Гермиона вошла в Малфой-Мэнор не через камин, как это обычно бывало, а через парадную дверь. Я был удивлен, но не успел даже поприветствовать, потому что первое, что она сказала, стоя прямо на пороге холла: «Драко, я беременна».

•••</p>Тихий вздох задних рядов вызвал у мистера Малфоя злорадную улыбку. Как любой лингвист, он любил играть словами и вести повествование так, чтобы вызывать неподдельные эмоции.

Большинство присутствующих, конечно, в общих чертах знали историю его семьи. Но узнать такие подробности из первых уст явно не рассчитывали. И поэтому рассказчику доставляло большое удовольствие затягивать паузы, приберегать самое интересное для таких вот эффектных фраз. Даже председатель Визенгамота больше не прерывал рассказ. То ли тоже заинтересовался, то ли махнул рукой, решив, что легче дослушать до конца все, что хочет сказать свидетель, чем пытаться призвать его отвечать на вопросы без пространных рассуждений.

Пожалуй, лишь один человек сейчас не разделял энтузиазма присутствующих, желающих узнать, как оно было на самом деле. Мистер Малфой оглянулся на скамью подсудимых, пытаясь поймать взгляд, обычно такой ясный и уверенный, а теперь затуманенный болью и усталостью. На минуту Драко пришла в голову мысль, что в Азкабане снова заправляют дементоры, уж слишком мало было в этой измученной душе жизни. Тряхнув головой, будто это могло прогнать наваждение, мистер Малфой продолжил свой рассказ.