Витражи (1/2)
Лекс стоял в храме Саламандры и наблюдал, как убирают последний защитный щит с круглого витража, расположенного под самым потолком. Вернее, здесь потолок был весьма условный, поскольку все здание имело куполообразное строение с круглой дыркой посередине. Через нее горячий воздух покидал помещение. Стены плавно перетекали в потолок и на самом верху было пять круглых витражей с весьма замысловатой мозаикой. На первой была голова саламандры, на второй туловище с передними лапками, на третьей – округлое пузико, на четвертом витраже, естественно, были задние лапки, а на пятом – хвост, который извивался крючком, следуя за округлостью витража. И в итоге казалось, что на крыше храма разлеглась большая ящерица, которую видно только в храме.
Последний деревянный щиток наконец осторожно убрали и теперь вся мозаичная композиция сверкала и переливалась в солнечном свете, оставляя яркие круги внутри храма. Лекс никому бы не признался, но очень переживал во время штормов именно за эту мозаику. Уж больно неустойчивым выглядел храм при строительстве. В первый сезон штормов здание было недостроенным и часть стены обвалилась. Монахи Саламандры расценили это как гнев Саламандры за то, что к стройке ее храма отнеслись так небрежно и не успели закончить к сроку. Но на самом деле, в данном случае задержка была из-за камней, которые брат так опрометчиво пообещал поставить для постройки. Дело в том, что храм в Столице изначально запланировали большим по размеру, чем те, что было принято строить в городе брата, и поэтому присланного камня не хватило.
Потом были долгие дрязги, чтобы Чаречаши поставил недостающие камни, а тот упирался, не желая, чтобы храм в городе, где правила другая семья, был больше, чем у него в городе, когда он утверждал, что его род начался от той самой Саламандры. Они успели достроить храм буквально перед самым началом штормов, и Лекс сильно переживал, останутся ли витражные мозаики целыми. Еще не хватало, чтобы люди начали шептаться, что Саламандра недовольна постройкой, которую курировал Лекс.
Монахи, похоже, тоже переживали, и теперь довольно шушукались за спиной восхитительного младшего мужа непобедимого Сканда. Священники, не скрываясь, лебезили перед ним, поскольку он смог зажечь огонь голыми руками, сложив пальцы волшебным образом. Недаром Лекса считали любимцем богов, ведь стоило ему подержать руки над Ложем Саламандры, как из приготовленной растопки завился дымок и вскоре вспыхнул живой огонь. Монахи сразу же подбросили сухих дров и развели полноценный костер, который потом засыпали каменным углем, и с тех пор в храме стоит негасимое «Ложе Саламандры», которое являлось по сути большой бронзовой чашей с дырками снизу. Оттуда шел поддув воздуха, чтобы уголь не затухал, и заодно туда же вываливались прогоревший пепел и мелкая непрогоревшая жужелица.
Обычно огонь в храмах зажигался при окончании строительства и берегся больше собственной жизни. Ведь храм, в котором «остыло ложе», считался нечестивым, и его стены омывали кровью монахов, допустивших такое богохульство. И если в первый раз для растопки Ложа приносили угли из главного храма, то для опороченного храма надо было раздобыть небесный огонь. А это дело было долгим и не всегда доступным. Самым надежным способом было дождаться, когда молния ударит в дерево и оно загорится. Но если учесть, что деревьев в пустыне было категорически мало, а горящие кусты прогорали раньше, чем до них успевали домчаться монахи, то можно было представить, с каким благоговейным ужасом и надеждой монахи услышали заявление Лекса (воистину, сына Саламандры!), когда он заявил, что раздобудет огонь без кресала и огнива благодаря благочестивой молитве в полдень.
На самом деле, Лекс припрятал в пальцах небольшую линзу, которых было достаточно в мастерской Бэла, и вначале с благочестивой миной посидел в позе медитации буддийских монахов, а потом сложил пальцы над растопкой и оттуда (о великое диво!) появился легкий дымок, а потом и первый язычок пламени. Самым тяжелым после этого было отбиться от тех же монахов, которые хватали его за одежду и уговаривали остаться в храме и обязательно стать Главным Жрецом.
Лексу даже пришлось прикрикнуть на них, чтобы его не раздели перед всеми зрителями, дергая за тогу в разные стороны. Он, все же, СЫН Саламандры, а не служитель в храме. Он сделал свое дело, принеся небесный огонь в новый храм, а вот заботиться о нем – дело монахов! Монахи сложились в поклоне, а Лекс наконец смог дойти до Киреля, который недовольно дул губы. Витражи в храме Саламандры выглядели, по его мнению, богаче тех, что Лекс вставил в храмах Матери Ящерицы и Семизуба. В итоге, Лекс пообещал вставить витражи в новые окна, которые монахи пробьют в скалах монастырей.
В большом храме Матери Ящерицы уже были световые окна, которые монахи прорезали в толще скалы, и со стороны они выглядели, как глубокие следы от гигантских когтей возле портала входа. Изнутри эти световые окна были закрыты витражами, которые на первый взгляд были похожи на драгоценные камни, но если присмотреться, то витраж складывался в замысловатый орнамент из цветов и листьев. Это были первые витражи Лира, и тогда они казались совершенными, но за два года мастерство и художника, и кузнецов возросло, и теперь позволяло создавать настоящие картины из цветных стекол в бронзовой оправе.
В храме Семизуба на витраже была большая морда ящера, а ровно в полдень его глаза загорались божественным светом, вызывая каждый раз переполох среди молящихся. На самом деле, Лекс установил (при помощи монахов) небольшую инсталляцию из зеркал, и в полдень два направленных солнечных луча высвечивали алые глаза на радость священникам, которые воодушевленно вещали о божественном присутствии в это самое время.
Витражи украшали только храмы и монастыри, все остальные довольствовались небольшими цветными стеклами в деревянной раме. Гильдия столяров делала очень красивые щиты, которыми теперь закрывали проемы окон на сезон штормов, и в них устанавливала цветные стекла, которые покупали у гильдии стекольщиков. Стекла обязательно должны были быть цветными, чтобы красный свет из глаза Семизуба не проникал в жилище и не сводил с ума людей.
Первые такие щиты были, конечно, установлены в доме наследника. И Сканд с Лексом вместо спокойного отдыха в сезон штормов получили паломничество аристократов, которые хотели увидеть своими глазами такую новинку. В тот год уже во всех домах над трубами стояли навесы, и даже в домах плебса горели очаги и была горячая еда и питье. Теперь перед сезоном штормов наряду с едой покупали и дрова, а поленницы прятали от влаги в домах. И вот все аристократы нашли такой красивый повод, чтобы припереться в гости и, заняв все лежанки, топчаны и сиденья, изводить философскими беседами угрюмого Сканда и язвительного Лекса.
Поэтому на следующий сезон штормов Сканд выехал вместе с мужем и домашними в имение, не забыв нарычать в Сенате, что никого не желает видеть и оторвет голову любому гостю, кто нарушит его покой. Лекс с удовольствием уехал за город в имение наследника и там, среди детей и улыбок домочадцев, предавался блаженному ничегонеделанию. Жалко, что сезон штормов был таким маленьким.
Лекс рассматривал витражи и вспоминал, как испугался в прошлом году, когда ему сообщили, что часть стены храма обрушилась. Да и в этом году, сидя в имении он время от времени посылал кого-нибудь в столицу, чтобы доверенные люди посетили храм и убедились, что щиты держат удары ветров и мусора и драгоценные витражи в безопасности. И вот теперь можно выкинуть из головы эти переживания и заняться текущими делами.
Лекс принял несколько углей из корзинки, принесенной монахом, и высыпал свое подношение на ложе прародительницы (ну, может, на один уголек больше, но кто их будет считать?), и спустя пару мгновений из того места, куда упали угли, появился хвостик Саламандры. Выгнулся дугой и рассыпался пеплом… Монахи благоговейно вздохнули и запели молитву, ударяя в маленькие бубны с бубенчиками. Лекс развернулся и под медитативный речитатив вышел из храма.
- Братик, а теперь нам можно войти в храм? - перед храмом Саламандры стояли молоденькая девушка и вцепившийся в ее руку Ламиль.
- Конечно, дети, только не шумите, первосвященник разговаривает с монахами и не стоит отвлекать их от важного разговора.
Девушку звали Сулинни Саши Си, что значило – солнце, встающее над пустыней. На самом деле это звучало несколько поэтично, поскольку солнце на рассвете приносило в пустыню не только свет, но и тепло после ночных заморозков и, кроме этого, олицетворяло начало нового: дня, этапа в жизни, нового шанса на изменения. Сулинни была как бы сестрой Качшени и была той самой давно ожидаемой невестой Шарпа и Киреля. В прошлом году Чаречаши наконец согласился выпустить ее из своих алчных рук и с большой помпой привез в Империю. Но злые языки утверждали, что Сулинни была ему не сестрой, а дочерью. Поскольку ее отцом был сам Чаречаши, и именно поэтому он берег ее больше, чем младшего братика Качшени с его волшебными волосами.
Никто кроме самого Чаречаши не мог сказать, насколько это было правдиво. Официально у Чаречаши до сих пор не было детей. Для кладки нужен был младший супруг, а двух его предыдущих супругов настигала неожиданная смерть, первый как бы подавился ягодами, а второго зарезали в гареме, пока Чаречаши был на охоте. Чаречаши тогда от злости вырезал оба своих гарема, и мужской, и женский, и поэтому к появлению Сканда с армией захватчиков во дворце были только полубезумный шах и негодник Качшени, который и послужил причиной войны.
Сканд в тот раз не нашел во дворце девочку, а ее личные слуги предпочли перерезать себе горло на глазах Сканда, едва тот задал им вопрос, куда они спрятали младшего ребенка шаха. Но Сканд сильно и не искал Сулинни, его тогда заботил исключительно гадёныш Качшени, который разбил сердце любимому брату Пушану, и вся война началась исключительно для того, чтобы доставить Качшени в империю.
Сулинни привезли в большом паланкине, который, по сути, был небольшой комнатой, в которой можно было встать в полный рост и при желании размять ноги. Этот паланкин несло порядка тридцати рабов и один надсмотрщик, который контролировал, чтобы те, не дай боги, не вздумали идти в ногу и растрясти нежный груз. Там были пара матрасов с горой подушек, столик и дырка «отхожего места», которую закрывали плотной крышкой. Сулинни сопровождал полный штат прислуги, начиная от личной помощницы, секретаря для написания писем и чтения поучительных историй и заканчивая парикмахером и поваром, и, кроме этого, несколько личных охранниц, которые хоть и были белокожими, но двигались как девы копья.
Сулинни поселили в соседних с Кирелем комнатах и с легкой руки Лекса стали называть Линой. Она была в том нежном возрасте, когда из угловатости подростка проявляется грациозность юной девушки. По словам придворных блюдолизов, она была похожа на статую танцующей Саламандры намного больше, чем даже сам Лекс в то время, когда статую сделали. Сам Лекс ничего не мог сказать на эту тему, поскольку мог только догадываться, как именно он выглядел в то время, но фамильное сходство было видно даже с беглого взгляда.
Она была белокожа и голубоглаза, как и Лекс, у нее были те же совершенные пропорции тела, тонкая кость и длина рук и ног, разве что бедра более округлы, и маленькие грудки с торчащими холмиками сосков. Кирель каждый раз залипал на них взглядом и с трудом отводил глаза. Лекс был очень удивлен, когда ее привезли после сезона штормов из монастыря так и не тронутой, но Кирель только отмахивался от чужого любопытства и, блестя глазами, уверял, что ожидание угощения может быть даже слаще самого пира. Кирель ждал ее второй линьки и берег ее невинность от всего мира. Даже на Лекса каждый раз смотрел с подозрением, стоило ему подойти к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Единственным человеком, кто мог хватать ее за руки и тискать в любое время, был Ламиль, и дети вскоре подружились и весело проводили время вдвоем. И это очень радовало Лекса, поскольку ему в скором времени предстояло уехать и присоединиться к армии Сканда.