Пролог "Не призывайте белых лебедей" (2/2)
— Что я ей объясню? — сплюнул Ник и решительно потащил Тис вверх по пригорку, прочь от воды и залитого кровью берега. — Нечего там объяснять.
Как добрались до отеля, как в руках ее оказался деревянный бочонок-брелок, как поворачивала в замочной скважине ключ, Тис не помнила. А что было после, Нику не рассказывала…
***</p>
— Оставь в покое волосы. Бесит. — Ник взглянул на часы, нахмурился и с недовольством застучал пальцами по столу. Но Тис легко догадалась, дело не в ее волосах (длинных, жестких, белых — поседели все до одного той злосчастной ночью, которую едва помнила). Но спорить не стала: распустила лохматую косу, которую долго и нудно плела, спрятала ладони в складках льняной юбки и, поймав губами трубочку, отпила давно остывший латте — лишь бы чем-то себя занять.
— Если не хочешь, чтобы он приходил, зачем зовешь?
— Это же Герман, — ответил Ник так, будто этого достаточно. Но всё же добавил с неохотой: — Не позову — сам явится.
Германа, в отличие от Ника и Тис, обратил не бракодел, так что всё с ним было как полагается: ненасытная жажда крови, острые клыки, а без ведьминых заклинаний и страх перед солнечным светом. Тис считала таких, как он, ущербными, несмотря на их силу, скорость и способность к регенерации. Герман же считал ущербной Тис — «девочка с аллергией на смерть» — и всё ждал, когда же она, вынужденная сидеть на заменителях, наконец загнется.
Характеристику Нику, тоже, как ни крути, «ущербному», Герман давать не спешил, говорил, будто присматривается, хотя эти двое знали друг друга без малого сорок лет.
Тис знала Германа год, но и этого хватало с лихвой: он появлялся, даже когда не звали, самовлюбленный, сытый, ленивый, точно кот. Притаскивал горсть серо-зеленых таблеток для Тис, запас разбавленной водой человеческой крови для Ника (хотя тот, со смертью жены потеряв «идеального донора», тоже сидел на таблетках) и, конечно, парочку сплетен. Кто кого трахнул, кто кого покусал, изредка — кто кого обратил. Половину историй он небось придумывал сам, фантазер хренов.
Вот и сейчас он заявился с таким видом, будто осветил своим присутствием лучший банкетный зал Праги, а не затрапезный МакДак. Не вошел — вплыл, благоухая элитным парфюмом, эффектным жестом откинул с лица отросшие темные волосы. И всё в нем было до противного ладно: молодой (на вид чуть за тридцать), поджарый; изогнутые в вечной улыбке губы да ямочки на щеках — неудивительно, что желающие подставить тонкую шейку под его клыки находились легко.
— Смотрю, на арене всё те же. Мой милый друг и его обезьянка. — Лучезарно улыбнувшись, Герман приземлился на диван рядом с Ником, и Тис невольно поморщилась, различив свое отражение в темных очках напротив.
— Да лучше уж с обезьянкой жизнь коротать, чем одному как сыч, — приподняв верхнюю губу, обнажила она от природы острые зубки. — Сдохнешь, даже закопать некому.
— Я не сдохну, мартышка. А вот ты… не сразу, конечно: стареть ты будешь долго, всем подружкам на зависть, зато помирать — мучительно. Там, где человечишка сгорит от болезней за пару-тройку лет, ты будешь десятилетиями биться в агонии. Да, малыш Ник? Ты бы рассказал обезьянке, как пять лет откидывал копытца, да всё откинуть не мог. Пока не встретил Барб. А как встретил, одним глотком чуть было не выпил досуха. А эта дурашка еще и замуж за тебя пошла.
Ник поморщился, но промолчал: в присутствии Тис с Германом он обычно не спорил. Зато она спорила за двоих:
— Ничего особенного. Всего лишь комплекс спасительницы. С каждой бабой такое раз в жизни бывает.
— А теперь Ник спасает тебя, — протянул с недовольством Герман, задрал на лоб очки, чтобы одарить Тис взглядом краснючих глаз, и медленно-медленно вернул очки на место. — Было б чего спасать: ты одной ногой в могиле.
— А ты сразу двумя.
Герман шутку оценил, громко рассмеялся, привлекая взгляды девиц, столпившихся у прилавка, но сам даже головы не повернул, хотя не мог не различить их возбужденный стрекот.
— Я ж вроде обещал, что избавлюсь от тебя, мартышка? — Действительно, обещал. Раз десять, не меньше. — Есть одна идейка.
— Нет! — Ник включился в разговор так неожиданно, припечатал так громко, что Тис невольно подпрыгнула. — Скажешь ей, голову оторву!
— Да брось ты. Думаешь, сама не узнает? Да она давно уже прочухала. — Герман по-прежнему смотрел только на Тис (она чувствовала его взгляд сквозь темные стекла), но обращался к Нику, будто ее рядом и вовсе нет. — Всё заботишься о ней, бережешь. Прямо как цветочек оранжерейный обхаживаешь. А мартышка твоя врет и не краснеет. Думаешь, не знает она, кто ее на Белую вечеринку привел, кто с моста навернуться помог? Может, не всё помнит, но знает. А тебя использует, чтобы с тем, другим, поквитаться.
— Мы с Тис не вместе, так что отвали, — с нарочитым безразличием отмахнулся Ник, но голову опустил, избегая встречаться взглядами. — Оставь девчонку в покое.
— Тебе хочется верить, что она такая же, как ты. Но она не такая, Ник. Тебя мой отец спас — перемудрил, но спас. А с этой хрен знает что на той вечеринке творили и для какого ритуала юзали. А ты вместо того, чтобы вернуть ее Белому Ордену, под крылышко взял. — Герман по-прежнему говорил с королевской ленцой, но уже не улыбался — скалился. — После Белых вечеринок каждый год пару-тройку девственниц из воды вылавливают: не из Влтавы, так из Эльбы — и ничего, всем пофиг. А тут нашлась особенная, поглядите. Она не должна была выжить! Аукнется тебе это, Ник, сердобольный ты наш…
— Я сказал: «Отвали». Параноик хренов. — Ник фыркнул, без задора, устало и, достав из рюкзака скетчбук, принялся бесцельно перелистывать страницы. На каждой — что-то любимое Тис: купол Национального музея, веселая вывеска магазина пряников, где всегда так славно пахнет имбирем и корицей, желтые пингвины, выстроившиеся в ряд над Влтавой.
Тис стиснула кулаки и едва сдержалась, чтобы не рыкнуть во всё горло, ограничилась лишь злым шепотом:
— Будешь допекать Ника, я сама тебе голову оторву.
— И почему я ей верю? — зевнул Герман и вновь лучезарно улыбнулся. Но уголки его губ дрожали от напряжения, а желваки ходили туда-сюда. — Она ведь и от Якуба избавилась, ты знал, Ник? Чтобы он ненароком тебе планы ее не выдал. А ведь бедолага Якуб только прошлое видеть мог, да и то с погрешностями.
Тис скривилась, но комментировать не стала. А этот гад всё не унимался:
— Что ты в ней только нашел, дружище? Рыба снулая. Не то что еле ползает — еле дышит. Единственный плюс — на Кару Делевинь похожа. Но я б такую точно трахать не стал.
— Я б тебе не дала.
— Ты никому не дала, — изрек Герман таинственным шепотом, будто открыл великую тайну. — Бережешь себя? Надеешься всё назад обратить?
— Да, я была хорошей девочкой, — расплылась в медоточивой улыбке Тис, хотя хотелось пустить в ход зубы и ногти. — А в кино и книгах девственницам вроде всегда бонус какой полагается.
— Вот тут ты права. — Герман вытащил из-за пазухи большой черно-белый конверт и положил на стол с таким видом, будто одаривал несметными сокровищами с барского плеча: — Всё для тебя, солнышко.
Ник среагировал мгновенно: накрыл конверт испачканной в пастели пятерней, потянул на себя.
— Хватит! Никаких, на хрен, Белых вечеринок!
Но Герман и не думал спорить: воспользовался замешательством Тис и ловко сцапал ее телефон.
— Так-так-так, что тут у нас? — через секунду зацокал он языком. И Тис пожалела, что не может пинком под зад отправить этого нахала куда подальше. — Так я и знал, написывает хахалю бывшему. Ого-го! И даже фотки срамные шлет! Ни стыда ни совести.
— Не перегибай палку, — попробовал осадить его Ник, но, конечно, без толку.
И только сейчас Тис поняла, что-то не так. Может, Ник и не любил спорить с Германом, но сидеть вот так, старательно пряча взгляд и нервно комкая злосчастный конверт, в котором наверняка никакого приглашения и вовсе нет, точно было не в духе Ника. Того Ника, которого Тис знала.
— Шустрая мартышка: фотки в инсту твои выкладывает, цену себе набивает (видел я ту, из зоопарка, где вы так трогательно за ручки держались), а «люблю, не могу», «никто, кроме тебя» другому пишет. Ясно, для кого себя бережет.
— Какой ты догадливый, Герман.
— Брось, мартышка, нужно разве что Ником быть, чтоб не догадаться. Так что же ты задумала? Хочешь бывшего обратно в Прагу заманить? Думаешь, грохнешь его и всё вернется, как было? Обменяешь его жизнь на свою?
— Обменяю, — припечатала Тис без грамма сомнений. — Этот ублюдок принес меня в жертву, как овцу! Но мы еще посмотрим, кого в следующий раз из Влтавы вылавливать придется.
Тис осеклась. Слишком много воспоминаний, слишком много боли…
Картинки из прошлого вернулись к ней не сразу: сначала казалось, не воспоминания вовсе — всего лишь сны. Бело-красные, полные тумана, зыбкого сияния и песнопений на мертвых языках. Но детали становились четче, страх и боль — вещнее. Тис просыпалась мокрая от пота и вновь чувствовала терпкость густого вина, замешанного на травах, жар раскаленного на углях кинжала, что касался ее запястий, теплые руки, скользящие по оголенной спине. Руки того, кто клялся в любви, кто надел ей на палец старинный перстень с прекрасным влтавином и назвал своей — а потом задушил.
Черт возьми, он не обрадовался, когда утром обнаружил ее, живую и почти невредимую, в номере, который накануне делили на двоих, да в постели, которую разделить не успели. Не обрадовался настолько, что Тис до сих пор чувствовала, как ноют отбитые ребра, и плевать, что прошел почти год.
А теперь этот гад как ни в чем не бывало лайкает ее фотки.
— Хороший план, мартышка. — Кажется, Герман выдохся. По крайней мере, теперь он сидел, подперев голову рукой, и улыбками не лучился. — Одна загвоздка: не сработает. Ник вот тоже пытался всё обратно вернуть: отца моего грохнул. Тот, правда, последней сволочью был, каких только экспериментов на мне не ставил: вербеной травил, огнем жег. И всё же отец… Но на Ника я не в обиде: без него я бы точно загнулся. Так что теперь моя очередь спасать малыша Ника — от тебя.
Герман не договорил — Ник резко поднялся на ноги, заставив стол вздрогнуть, латте пролиться:
— Да идите вы оба к черту! И, кстати, от Якуба избавился я.
***</p>
Чертыхаясь, Тис долго рылась в карманах пиджака в тщетных попытках поймать дрожащими пальцами ускользающие монетки. Наконец выловила одну, впихнула в нутро автомата и, толкнув турникет, направилась в мужской туалет, провожаемая удивленными взглядами каких-то мальчишек.
Ник стоял у раковины, низко склонив лохматую голову. Разорванный бело-черный конверт лежал перед ним и зиял красными внутренностями — приглашение, черт его дери! Приглашения на Белую вечеринку, которая могла бы всё расставить наконец по своим местам. Или перевернуть с ног на голову…
— Кое в чем Герман неправ, — не оборачиваясь, начал Ник, но так тихо, что Тис пришлось подойти ближе, чтобы разобрать. — Пока ты жива — а ты жива — ты многое можешь переиграть. Даже вернуть всё, как было.
— Я знала, — выдохнула Тис с облегчением. Ей не нужна была бесконечно долгая жизнь и вечно молодая кожа, к черту! Ей нужно было то, что осталось в прошлом: желания, мечты, вера, будто энергии и сил хватит на то, чтобы покорить целый мир. А вместо этого — вечная усталость, вялое тело и ломота в костях… В двадцать один чувствовать себя на двести — тот еще подарочек.
— Ты мне поможешь? — Тис присела на раковину рядом с Ником, прижалась лбом к его плечу. — Я не хочу так больше, Ник. Даже если твои сказки — правда, даже если существует «идеальный донор», чья кровь мне подойдет… Герман прав, я снулая рыба, но я была другой раньше. Я хочу вернуть себя.
Ник глухо рассмеялся, вздрогнул всем телом и ласково погладил Тис по волосам:
— Ты бы смогла… Уж кто-кто, а ты бы смогла. Для той вечеринке тебя выбрали неслучайно: у тебя есть… не дар, но способности. Ордену была нужна ты, Тис, а не твой хахаль. Но если бы ты осталась жива, он не получил бы ту силу и власть, о которых мечтал, — и он заплатил за нее (думал, что заплатил) твоей жизнью.
— Значит, я заплачу его.
— Не заплатишь, Тис.
Ник опустил руки, отошел на шаг. А ей так не хватало сейчас его тепла и прикосновений к проклятым седым волосам.
— Чтобы вернуть всё назад, тебе не только бывший нужен. Ходор, чья кровь не дала тебе умереть. Якуб, который провел ритуал.
— И в чем проблема? — отчего-то рассмеялась Тис. — Думаешь, я поверила, что ты избавился от старика? Я знаю тебя, Ник! Ты раненых голубей выхаживаешь. Ты плакал, когда в зоопарке увидел ведро с мертвыми цыплятами, которыми пеликанов кормили.
— Ты — мой цыпленок, Тис.
Теперь Ник не прятал лица, не отводил глаз — улыбался нежно-нежно, и оттого жутко.
Наконец достал из кармана телефон, развернул экраном к Тис. Она без труда разглядела собственную аватарку в списке диалогов и последнее сообщение, которое отправила всего час назад: «Ты прилетишь?»
Сообщение, конечно же, не Нику.
Объяснять не было нужды, но всё же она спросила:
— Так вот кто лайкал мои фотки?
— Не хотел, чтобы ты что-то заподозрила… Но неужели ты думаешь, я бы позволил тому, кто чуть тебя не убил, уйти безнаказанным? Стал бы ждать новых вечеринок и что-то там исправлять? Черта с два! Этот гад не прилетит — он даже не улетал. Гниет себе где-то…
— А старика, значит, убрал, чтобы он мне не рассказал.
Ник поджал губы, передернул плечами:
— Я не хотел тебя терять.
Затем добавил, будто извиняясь:
— Но Ходора я не трогал.
Тис не знала, что ответить. Смеяться? Плакать? Год она жила надеждой, а теперь осталась ни с чем. Не было ни разочарований, ни сожалений, ни злости — лишь пустота.
Захотелось обхватить себя руками, забиться в угол, завыть, разрыдаться… Но Ник был прав, называя ее «девочкой в коме».
Ник во всем был прав, и теперь он был ее всем — не потому, что так решила, а потому что он не оставил ей выбора.
— Пойдем домой, Ник. Провались оно всё…
А с девственностью, кажется, придется теперь распрощаться.
----
(1) Ходор — персонаж серии романов Джорджа Мартина и ее телевизионной адаптации «Игра престолов».
(2) Dominika Mirgová — Labuť