Часть 5 (1/2)

Вторая чеченская война, это был две тысячи восьмой. Зима, блядски холодно и никаких обещаний от командования, что лишний слой формы или пальто хоть чуть-чуть помогут – они и не помогали. Баки помнил конвой: глубокая ночь, путь с базы – из центра ебаного нигде – в Ленск. Ёбаные конвои.

Он мог вспомнить, как сидел на своём месте, от нервов сводило живот и перехватывало дыхание каждый раз, когда они наезжали на камень или неровности дороги, похороненные под снегом. Он часто сжимал автомат крепче, чем необходимо, левая рука – его рука, его настоящая, данная от рождения, из плоти и костей рука – придерживала ствол, а приклад упирался в пол грузовика у его ботинок.

Снаружи кружился снег. Ветер бился в окна, и Баки глубже зарылся носом в меховую оторочку пальто, с горечью желая, чтобы его послали в Ирак или Пакистан вместо этого, куда-то, где тепло и грязно. Он скучал по грязи. Грязь была лучше, чем лёд и снег, и бесконечная тьма. Она напоминала ему о поездке на Аляску в старших классах, в канун Рождества. Там всегда было темно. Но Аляска была хотя бы тихой и мирной. Не таким дерьмом.

Один из сослуживцев напротив него улыбнулся из-под капюшона:

— Никогда не попадал в такой холод, а, Барнс?

Из-за холода и воротника Баки не мог насмешливо улыбнуться, но надеялся, что это читалось по глазам.

Снова посмотрев в окно, Баки глубоко вздохнул, почти мечтая перестать уже дрожать. Это расходовало больше энергии, чем просто сидеть спокойно и сохранять тепло. Мороз пробежал по коже, и Баки постарался взять себя в руки: думай, что ты в океане, и тоже блядски холодно, но ты не должен биться в воде, потому что только замёрзнешь быстрее. Ты должен сжиматься и сохранять тепло. Просто вот так.

Но ему всё равно было неуютно, несмотря на то даже, что он справился с слишком сильной дрожью. Что-то было не так. Слишком тихо, среди холода и тьмы. Они старались не шуметь под угрозой раскрыть свою позицию, но в русской глуши обычно были звуки. Одни животные охотились, другие — зарывались в снег, чтобы спастись от мороза, а деревья вибрировали и трещали. Возможно, это была своего рода молитва Матушке России – Баки не знал. Но не сейчас: абсолютная тишина, не считая низкого гула машин, пробирающихся сквозь снег и лёд при минимальном освещении.

Сослуживец должно быть заметил, что он нервничает, потому что внимательно и встревоженно глядя пнул ботинок Баки своим. Баки покачал головой, но нахмурился и крепче сжал автомат. Если бы он и хотел что-то сказать, то не смог бы – слова не находились.

Медленно сглатывая, Баки чувствовал дрожь, пробегающую по спине, и пот, выступающий на затылке. Пот? Я настолько нервничаю?

— Мы примерно в десяти километрах от…

И… именно тогда начался ад.

Годы тренировок, обучения и подготовки превратились в шар дыма и пламени, когда машины и впереди и позади них подорвались, перевернулись, приземлились крышами в землю. Завизжали колеса, пламя охватывало шины, поднималось по осям. Ещё миг – с широко распахнутыми глазами – и весь мир Баки перевернулся, когда жар пламени вырвался из-под ног. Стекло лопнуло, он слышал хор криков и проклятий. Мощь взрывов оглушила его, и, когда грузовик рухнул на бок, а Баки выбросило налево, через выбитую, покорёженную, горящую дверь, снег и тишина внезапно показались успокоением.

В тот момент лететь сквозь тьму – было мечтой, о которой Баки и не догадывался.

Ледяной воздух хлестнул по лицу, снег налип на щёки и ресницы. Он жадно хватал воздух ртом, отчаянно нуждаясь в кислороде. Земля и небо полыхали оранжевым и красным, пламя струилось вокруг, за завесой дыма. Он слышал – где-то вдали – выстрелы и крики, но они были приглушёнными, нечёткими, словно сквозь подушку. Он не мог различить голоса, только общий шум боя.

Стиснув зубы, он медленно поднялся из снега, чувствуя боль, пробирающую до костей. И почти с воем упал обратно, дрожа как лист, когда вдыхал морозную воду, чувствовал её на губах и лице. Ветер обрушился на него снова, и Баки медленно осознавал, насколько он замёрз, насколько он беззащитен, будто брошен голым в ледяную ванну.

Он пыхтел от натуги, когда попытался подняться снова, но дрогнул и свалился обратно в снег. Холод и влага пропитывали форму и пальто, Баки задрожал, отчаянно разбрасывая снег ногами, пытаясь хоть как-то вырваться из его плена. Тупая замороженная боль пульсировала в икре, поднималась по бедру к рёбрам, расходилась солнечными искрами по плечам и спине. Шипя и ругаясь, Баки зарылся в снежные глубины правой рукой и оттолкнулся снова.

Огонь, боль и дым туманили чувства, и он, прищурившись, долгий миг разглядывал мутную завесу и тьму вокруг, прежде чем наконец разглядеть свой автомат примерно в пяти или десяти метрах. Он наклонился вперёд, чтобы опереться на руки и встать, но вместо этого упал лицом в снег, приземлившись на левый бок крича в холодную мокрую тьму, когда огненные иглы боли прошивали всё его тело.

Медленно перевернувшись на спину, Баки сморгнул налипшее на ресницы месиво и обжигающе-горячие слёзы, а потом посмотрел вокруг и наконец увидел снег, покрытый красными разводами везде, где он его касался. Красные пятна, мазки, сгустки и лужа там, где он лежал. Грудь тяжело вздымалась, когда очередной взрыв осветил небо, а он посмотрел на себя. Тлеющие куски формы над левым ботинком и обожжённая кожа, покрытая синяками, почерневшая от гари. Лохмотья формы и ожоги покрывали всё левое бедро, левую половину груди и живота, где нечто, казалось, разодрало его огненными когтями.

Но хуже всего – левая рука, ровно то, почему все попытки опереться и встать провалились.

От локтя до плеча это было покрытое пятнами, кровоточащее, обожжённое и истерзанное месиво плоти, мышц и раздробленных костей, а ниже локтя – не было ничего. Из лёгких словно выбило воздух, глаза распахивались шире и шире, и в какой-то момент Баки был почти уверен, что они вылетят из глазниц. Жар поднимался по шее, а кровь продолжала вытекать медленным, ровным ручейком из того места, где раньше была его левая рука.