Дебют. Часть 1 (1/2)
Глухие шаги эхом отдавались в пустых каменных коридорах. Она ступала тихо, на цыпочках, едва касаясь гранитных плит босыми, ледяными ногами. Огонек свечи освещал темные ленты помещений, что с каждой вылазкой казались ей длиннее и запутанней.
Она с придыханием прислушивалась к своим внутренним ощущениям. Руки дрожью трепыхали пламя восковой светочи. Жирные, моментально застывающие капли касались рук, облизывали ладони и хрупкие пальцы. Она могла обмотать парафиновый обрубок мотком холщовой ткани, надеть грубые перчатки для работы, что нашла в подсобных помещениях покинутого поместья, но ожоги помогали Агате быть «в себе».
Последние четыре месяца Агата была не «в себе». Даже эта пятнадцатиминутная вылазка требовала тщательной эмоциональной подготовки.
Несколько дней она собиралась с силами вылезти из своего темного убежища, сделать шаг за тяжелую дубовую дверь, чтобы побродить по пыльным комнатам. Книги дочитаны. Писать заметки на блокнотных листах не было сил. Чернила почти иссякли.
От бессилия она общалась со снующимися туда-сюда крысами. Ей казалось, что они поджидают скорого безумия. Ей казалось, что они поджидают скорой кончины. Забываясь, раз за разом открывала ржавый краник винной бочки, подставляя рот под хмельную настойку.
Раньше, пару лет назад, Агата не подозревала, что алкоголь будет приносить такое, почти благоговейное спокойствие.
Она давно перестала блюсти хоть какие-то приличия. Ощетинившись на любой обычный ритуал, больше походила на безумного зверя. Мысли путались в безобразных образах. Страх, страх. Страх.
СТРАХ.
— Человек не может быть в таком напряжении постоянно, — думалось ей вечерами.
Обычно в такие моменты стены вибрировали. В какой-то ужасающий такт с собственным сердцем. Она слышала их шаги. Искали ее.
Ее глаза почти привыкли к постоянной выжигающей черни вокруг. Она не видела солнца уже много месяцев. Казалось, что больше не будет возможности подставиться под теплые лучи весеннего зарева. Не прочувствовать ледяную крошку на ресницах. Просто прожить хоть минуту, не вздрагивая от каждого случайного шороха.
Глухую тишину прорезал скрип половицы в одной из комнат. Сейдж вздрогнула, остановилась.
— Чертовы крысы, — выругалась. Сердце ее все же нервно пропустило удар. — Сейчас глубокая ночь, они все давно дремлют.
Шепот был слишком громким.
— Повторяй это себе почаще.
Она выбралась сюда без особой причины, если речь шла о банальном выживании. В винном погребе было много разных запасов. Матрас с одеялами Агата перетащила в первые ночи своего бедственного положения. Из маленьких комнат на верхних этажах она таскала мужские рубашки, теплые брюки и шерстяные носки. Еще были силы на комфорт и надежду.
Речь шла о выживании эмоциональном, психологическом, которое последние месяцы нещадно страдало.
В минуты редкого прозрения (или редкого безумия) хотелось, чтобы ее нашли.
Не люди, нет. Люди заживо гнили, попрятавшись за стенами и решая судьбы других. Агате не хотелось возвращаться туда после того, что случилось с ними. С ней, со всеми, кто сопровождал ее короткую жизнь в Сигансине. С ее отцом.
ОТЕЦ.
Она отмахивалась от этих четырех букв. Буквально махала руками, хмурилась и больше не плакала. Лишь вытирала сухое лицо. Будто не смыла кровь еще тогда. В тот день.
Хрупкая фигура выскользнула из-за поворота. Ветра не было, но тело было холодным и в мурашках. Босые стопы болели. Ей не хватало солнечного света. Вещи были грязными и немного стояли колом. Долгое время женщина как следует не мылась и не стирала одежду. Крохи воды, что ей везло достать, едва хватало на то, чтобы не умереть от жажды. В особо удачные дни она обтирала измученное тело влажной тряпкой. Лето выдалось сухим.
Тусклая луна осветила хмурое лицо. Глаза безжизненные и блеклые. Она устала. Тело худое, осунувшееся, потерявшее всякую осанку. Смоляные волосы рассыпались по тонким плечам в ужасном беспорядке.
Агата Сейдж, наконец, подняла взгляд.
Внутренний двор. Крупная каменная кладка, аккуратные дорожки вокруг небольшого питьевого фонтана. Торчащая, неухоженная трава выбивалась из-под гранитных плит.
Люди давно покинули это место.
Дворик был крошечным. По краям от него отходили небольшие лесенки в бесконечные комнатки, о предназначении которых Агата не догадывалась. В середине островка росло дерево. Она не очень разбиралась в деревьях, такого размашистого никогда не видела. Пушистые, зеленые ветви почти закрывали небо.
Сквозь зелень виднелись звезды, облака, робкий полумесяц. Она почти в порядке.
Это умиротворение давало силы существовать еще пару дней. Еще пару дней надеяться на что-то хорошее.
Можно ли назвать ее лицемерной?
Девушка хотела жить дальше. Смеяться, разговаривать, сливаться с оставшимися крупицами разорванного мира. Влюбиться, завести детей, написать еще кучу разгромных статей в городской газете. Или завести огород, скрыться в самом глухом уголке за Розой.
В редкие моменты, не чувствуя спертого подвального воздуха, стоя здесь, посреди патио покинутого когда-то дома, она могла признаться себе, что гнить за стенами гораздо лучше, чем медленно умирать в землянке.
— А вдруг, — тихий шепот гармонично нарушил чудесную атмосферу. — А вдруг.
Она вроде обращалась к дереву. Или к небу со звездами. Или к этому островку прежней жизни?
Агата затихла на мгновение, чтобы собраться с мыслями.
— А вдруг когда-нибудь боль исчезнет? — она сказала это осторожно, словно какую-то глупость.
В ней, кажется, не осталось ни ярости, ни злости. Понуро опустив взгляд, иронично хмыкнула.
— Скорее исчезнут титаны.
….......................................................
Вылазка затянулась. Спустя полчаса Агата вернулась в облюбованные подвальные склады. В котомке тащила фляги с дождевой водой из питьевого фонтана и новые книги из библиотеки. В этот раз она взяла самые массивные и толстые. Старалась отодвинуть следующую вылазку.
Когда-то давно, еще до того, как Сигансина пала, Агата работала журналистом низшего ранга. Ее устроил туда отец по хорошему знакомству. Она тогда не сказала ему спасибо, но снисходительно улыбнулась, а он холодно кивнул.
В городе не жаловали женщин-писак. За этим стояла какая-то очень жуткая история, но Сейдж никогда не интересовалась, какая именно.
Молодой журналистке, едва переступившей порог совершеннолетия, дали крошечную колонку в местном желтом бульваре. Наивная Агата пыталась влезать в склочные конфликты чиновников, приставать к гарнизонным солдатам и строить теории вокруг мародерства, убийств и продажи людей.
Сейчас, в секунды одиночества, вокруг хлама и пустых винных бочек становилось смешно от своего детского упорства.
Она была тогда на редкость умна и начитана. Полная надежд дурочка, что с каждым пинком под жопу проявляла все больше сил в работе.
Люди видели в ней надоедливую муху, что пыталась привлечь внимание.
«СВЯЗАНЫ ЛИ ПРОПАЖИ ДЕТЕЙ С ОДНИМ ИЗ ГЛАВНЫХ ПОСТАВЩИКОВ СУХОФРУКТОВ ДЖЕЙМСОМ ЛАННЕТИ?»
Одна из самых трудных работ, ради которой Сейдж шныряла по подворотням несколько месяцев кряду. Редактор не оценил ее стараний и разместил статью на последних страницах как что-то незначительное.
Ради кого ты старалась? Ради отца или ради себя? Почему терлась рядом с ним, как потерявшаяся собачонка?
Столько вопросов, а отвечать не хотелось.
Агату Сейдж часто могли видеть в рюмочной. В углу потрепанного зала она с задумчивым видом читала, одновременно хрупкой рукой летая над блокнотом с записями. В краткий миг останавливалась, подхватывая тонкую ножку винного фужера, делала несколько резких глотков. Агата не чуралась общением с крестьянскими работягами. Она нравилась местным. Мужики считали ее, как и каждого человека искусства, немного тронутой, но искренней и доброй.
По праздникам Сейдж в компании знакомых весело плясала под струнные инструменты, горячо целовалась с любовниками, а потом отчаянно спорила до красного горла. Она умела толкать речи, говорить тосты и просто говорить.
Многие считали ее странной, слишком задумчивой. Закрытой и открытой одновременно.
В один момент она вываливала все чувства, в другой — уходила от разговоров о прошлом. А прошлое было насыщенное. Да и настоящее тоже.
…......................................................
Карлин Сейдж, отец Агаты, был человеком до жути спокойным и проворным до шабашек. С самого детства он придумывал авантюры для получения прибыли в любом эквиваленте. Иногда это было законно, а иногда — нет. Полиция никогда не могла ему за что-то предъявить.
Мужчина родился одним очень скверным весенним днем. Тогда грязи было по самые щиколотки, а река разлилась от переизбытка осадков. Жители деревни близ Сигансины, еще верившие в любые архаичные предзнаменования, часто говорили, что Карлин не просто так родился в этот день.
Грязный день — грязный человек.
Его мать работала в свинарнике, как обычно, вилами перекладывая сено. Даже с огромным животом и тяжелой, поздней беременностью ей приходилось напрягаться, чтобы протянуть с мужем до конца месяца. Время выдалось на редкость напряженным. Запасов с прошлого года почти не оставалось, а их единственная корова захворала и померла в середине января.
Это был долгожданный ребенок в семье Сейджов. В последствии единственный.
С новым хлестанувшим дождем Арай Сейдж почувствовала, как по ногам потекла вода.
Через шесть часов из нее вышел здоровый, под пять килограмм мальчик. Он так и родился в свинарнике, среди хрюканья и прошлогоднего сена.
Женщина справилась с родами одна, несмотря на то, что в какой-то момент уже попрощалась с жизнью. Лойс, ее муж, должен был вернуться под вечер.
Ее разрывало изнутри несколько часов. Потуги почти сводили с ума. В глазах полопались капилляры, а лицо почернело от напряжения. Никто не услышал громких криков за раскатами грома. Никто не пришел помочь.
О труде своей матери Карлин получил пожизненное напоминание. Родимое пятно на лбу.
Мальчик развивался удивительно не по годам. Отец обучил грамоте, чтению и счету. Познания его были совсем малыми, но Лойс Сейдж видел, с каким интересом сын тянется к новому. Он подумал тогда, что Карлину не место в этом бедном и жестоком месте, где каждую зиму приходилось варить клейкую похлебку из очистков картофеля. Он хотел, чтобы Карлин жил в высоком каменном доме, крутился в высоких кругах, завел большую семью.
Карлин Сейдж решил не прислушиваться к старику. С ранних лет он понял, что тяжелый труд дает только раннюю седину и больные ноги. Его отец был глупым рабочим, что всю жизнь гнул спину на полях ради плесневелого куска хлеба на ужин. От его жизненных установок страдали близкие. Арай работала на износ до самой смерти, чтобы они смогли протянуть еще пару дней. Бедность навсегда оставила след в голове мальчика.
Когда ему стукнуло десять лет, мама заболела и скончалась. Он видел, как остановилось ее дыхание и потухли глаза. Лойс в тот день пошел на работу. А вечером копал могилу, несколько часов стуча лопатой на заднем дворе. Ребенок слышал, как отец плакал и поскуливал. На следующий день он снова пошел косить траву и выгребать мусорные ямы. Будто и не было матери никогда.
До девятнадцати Карлин Сейдж пытался заниматься торговлей. Он обучился плотничеству и стругал расписные стулья с мелкими красивыми побрякушками на продажу.
Не то чтобы у него был талант. Ему не нравилось ковыряться в брусках и опилках. Карлин понимал, что ему необходимо с чего-то начинать. А там, глядишь, и управленцем станет, выйдет на городской рынок, наймет талантливых.
Все его планы разбивались об одно «но». Деревенские жители шатались от дорогих цен и вычурных убранств. Чтобы пойти дальше, Карлину необходимы были союзники.
Где найти состоятельных покровителей в крестьянской деревне?
Карлин был харизматичным и уверенным. Он мог вклиниться в круг полезных людей, но молодость будущего предпринимателя отталкивала денежные мешки.
Темные времена продолжались до тех пор, пока Карлин не встретил на своем пути Колла Штреддера. Ухмылка лучшего друга ознаменовалась рассветом.
Карлин Сейдж не раз вспоминал судьбоносную встречу. Он тогда сидел посреди золотистого, уже убранного поля. Ноги свисали с туго набитого тюка сена, а голова расслабленно откинулась навстречу осеннему солнцу. Колл появился внезапно, из ниоткуда.
— Привет, Карлин, — задорный с хрипотцой голос нарушил хрупкий покой. — Мне кажется, что мы нужны друг другу.
…......................................................
С Карлином Сейджем дочь видели редко. В городе тот мало кого интересовал. Никто не знал, чем он занимается, но догадывались, что чем-то незаконным.
Агата никогда не думала о грязных делишках отца. Их отношения можно было описать скорее деловыми, чем родственными. После смерти матери они отдалились друг от друга, но лишь до той отметки, после прохождения которой при встрече прячут глаза и не здороваются.
Ей было десять лет, когда мать сгинула в пучине безобразной лихорадки, группами косившую поселения. Смерть Деи изменила и Агату, и Карлина.
Они с отцом решили перебраться в Сигансину, убегая от прошлого. Вместе с ним уехал и близкий друг семьи Колл.
Сейдж с Штреддером к тому моменту добились каких-то успехов в бизнесе. Переезд дался легко, чувствовался достаток. Хорошая квартира, теплая еда, новая одежда.
Спустя время Карлин отдал Агату в одну из самых престижных академий Сигансины. Мнением дочери не поинтересовался.