28. В кабинете (1/2)
Гурен подошёл к двери кабинета и с удивлением обнаружил там одну из своих новеньких головных болей: самую разговорчивую морковку. Выглядел пацан странно: бледный, с кругами под глазами и нервным блеском в них же.
— Докладывайте, курсант.
Чеканя шаг, Казуо вошел в кабинет, бодро отдал честь и выкинул вперед руку с зажатым в ней листком бумаги, будто тот был как минимум заряженным пистолетом.
— Курсант Итанаки явился по приказу метра Как-его-там. Мне было велено доложить, что меня выгнали с урока за безобразное поведение и хамство. Метр так же просил передать пожелание, чтобы вы выполнили свои обязанности с особым усердием. Смею добавить от себя, сэр, — в последнем слове послышалась уже откровенная издёвка, — что крайне удручен фактом, что мы с преподавателем не сошлись в вопросе методики преподавания.
Гурен не спеша взял записку и внимательно вчитался в текст. Потом так же внимательно посмотрел на Казуо, буквально просвечивая того ледяным взглядом-рентгеном.
— Вам было мало нашей прошлой встречи, курсант?
— Вы были крайне убедительны, сэр, — теперь яда Казуо не скрывал. Уголки его губ дрогнули в злой усмешке.
— Видимо, нет, — подполковник вернул ему тот же яд, только с отчётливым привкусом изморози. — Раз ты с первого раза плохо понял. Снимай лишнее.
Он отошёл к своему столу с самым безразличным видом, больше не глядя на Казуо. Стал разбирать один из ящиков, потом напомнил:
— Поторопитесь, курсант.
— Прямо здесь? — Казуо так удивился, что даже на миг забыл шипеть. Потом вдруг вспомнил, что Юджи тоже выпороли в кабинете и злость хлестнула с новой силой. Улыбка вернулась. — Вы что, розги храните поближе, чтобы душу грели? А то вдруг кто-то из курсантов, не дай всевышний, осмелится, например, от волнения забыть то, что без продыху зубрил неделю сутками напролёт. Можно разобраться далеко не отходя…
Штаны трогать мучительно не хотелось и он принялся расстёгивать мундир, от волнения рванув его так, что верхняя пуговица почти оторвалась. Не выругаться совсем вслух удалось чудом.
— Могу отвести вас в Яму после того, как вы разденетесь, — все тем же спокойно-ядовито-ледяным тоном ответил Гурен. Он даже не посмотрел на Казуо. Ну, то есть так казалось со стороны. На самом деле подполковник чётко отслеживал каждое движение и каждое выражение лица боевитой морковки.
Кровь бросилась в лицо, и Казуо с трудом заставил себя не зарычать. Вместо этого он едко спросил:
— Вам всё же слишком нравится выставлять чужие задницы на всеобщее обозрение, да, сэр?
Мундир хотелось швырнуть на пол, но юноша вовремя вспомнил, что сигареты из кармана так и не вынул. Пришлось аккуратно пристроить на стул у стены. А вот штаны на пол всё же полетели.
— Вы можете так считать, если вам это нравится, — почти ласково промурлыкал Гурен, оборачиваясь к своей «жертве». — Я прямо сейчас дам вам выбор: подтвердить вашу догадку и прогуляться через весь корпус, мимо учебных классов, где вас увидит в том числе и наш многоуважаемый профессор, мимо тренировочных площадок и спальных отделений. Итак, мы идем в Яму, или остаёмся здесь?
Он с полминуты молчал и вдруг добавил неожиданное:
— Я сам на вашем месте никуда бы не пошёл. Честно.
Выбор, мать его.
Казуо замер, глядя на Гурена испепеляющим взглядом. Но с таким же успехом можно было играть в гляделки с бетонной стеной.
В море злости плескалась одна единственная мысль: альтернатива наверняка достаточно ужасна, раз ему предложили выбирать. Но идти в таком виде? Нет уж, лучше сразу застрелиться.
— Ну, допустим, здесь.
— Это правильное решение, — удивительно серьёзно, без капли прежнего сарказма сказал подполковник. — Первое правильное решение за весь день, курсант. Вы даже не представляете, насколько я ему рад.
Дальше начало происходить странное. Гурен не спеша вынес на середину кабинета стул, уселся на него, аккуратно поддернув брюки, и кивнул:
— Идите сюда.
— Рад что вы рады, сэр, — заставить вести себя расслабленно было трудно, но Казуо справился, хотя делать вид, что ничего не происходит, расхаживая в одной рубашке — то еще развлечение. — Вы не представляете, как это для меня важно.
Хуже было то, что он ничерта не понимал. Поведение Гурена и тон разговора не вписывались в ту картину мира, что он себе нарисовал.