Застенчивость состоит из желания понравиться, и боязни неудачи (1/2)

Ей было невыносимо жарко, словно под кожей по дорожкам вен гнала свой поток не привычная кровь, а лава, грозящая растворить даже кости. Катя встала с постели и сделала несколько глотков воды, чуть прикрывая глаза от удовлетворяющего ощущения прохлады. Она сделала несколько шагов к окну, приоткрывая форточку и впуская в комнату свежий, еще не наполненный тяжелым запахом бурного города, воздух. Пушкарева подставила свое лицо под этот поток, позволяя ему скользнуть за ворот ее пижамной куртки. Объятие ветра оказалось даже слишком прохладным, она ощутила, как кожа покрывается мурашками, но продолжала упорно стоять, дыша полной грудью. Страх тоже был холодным, возможно, если она научится игнорировать простой холод, то и страх не будет властвовать над ней, сжимая тисками? Который час? Она малодушно закрыла форточку. Завтра, она сможет простоять так чуть дольше завтра, а сейчас нужно было посмотреть который час, ведь это было важно. Часы показывали пять тридцать, ложиться в постель не имело смысла, хотя Катя все же покосилась на кровать, что находилась в страшном беспорядке - ночка выдалась еще та, но во сне можно было убежать от мыслей, что принимались роиться в ее черепушке, как только она распахнула глаза. Катерина прислушалась, не слышен ли в квартире бытовой шум, свидетельствующий о том, что мама тоже встала, но было тихо. Хорошо. Она выскользнула из комнаты, на цыпочках подбираясь к кухне - чашка чая, желательно до одури сладкого должна была помочь в систематизации мыслей. Притворив за собой кухонную дверь, Пушкарева принялась священнодействовать. Возможно, маминой славы в плане готовки ей было не стяжать, но руки-то у нее росли явно из нужного места. Поставив на газ чайник, до половины наполненный водой, она отмерила две чайных ложки крупнолистового черного чая в милый заварничек, разрисованный ромашками и малиновыми лепестками пионов. Рядом с заварником появилась огромная кружка с нарисованной совой в круглых, похожих на ее старые, очках. Сова была с книжкой, и выглядела нахохленной и усталой. Именно такой себя и ощущала Катя. А еще вечно напуганной. Что мог найти в ней Воропаев? Что?

Его рука была горячей, буквально обжигающей, когда он коснулся ее ладони, чуть лаская пальцы, привлекая ее внимание. Катерина смотрит на его руку как завороженная, она переворачивает свою ладонь под его рукой, чтобы лучше ощутить прикосновение, но Александр воспринимает это превратно. Он завершает прикосновение, сплетая пальцы у себя под подбородком.

- Не думайте, что я принуждаю вас к чему-то, - Воропаев улыбается, но это выглядит немного хищно, а не успокаивающе, даже слегка пугает, особенно, если не знать этого человека. - Вы не обязаны отвечать мне сейчас, не должны говорить мне ваше “да” не продумав все пути возможного отступления. Поверьте, я куда более великодушен, чем вы можете себе представить, я позволю подумать вам до завтра. Вечером заеду за вами, и тогда вы можете сказать мне, что вы решили окончательно.

- Это звучит так, словно я должна дать вам определенно положительный ответ, - Катя улыбается немного несмело, потирая пальцы, чтобы немного согреть их. Еда остается практически нетронутой на ее тарелке. Нервы.

- Конечно, - согласно кивает Александр, - а вы собираетесь отказаться? Не верю, чтобы вам было неинтересно, - он возвращается к еде, - поешьте, - кивает мужчина на тарелку, - голод плохой советчик, особенно в таких делах.

Пушкарева решает не спорить, отрезая кусочек чуть розового мяса, по примеру Александра опускает его в соус. Оно буквально тает во рту, а легкий мятный аромат позволяет убрать специфический вкус блюда. Она отрезает еще кусочек, когда замечает, что Воропаев наблюдает за ней.

- Простите? - Катя замирает с занесенными приборами, возможно, она пропустила, когда он что-то ей говорил? Хотя, она никогда не страдала невнимательностью.

- Ничего, - отвечает он, и уголки его губ поднимаются вверх, обозначая легкую улыбку, - просто любуюсь, неужели это запрещено? - Александр чуть склоняет голову к правому плечу, продолжая свое наблюдение, - я нахожу вас приятным объектом для разглядывания, а вы так редко даете мне этот шанс.

- Александр Юрьевич, - Катя откладывает в сторону приборы, принимаясь перебирать в пальцах вышитую салфетку, - зачем вам все это? - она бросает на него взгляд и снова отводит глаза. Ей страшно, что он может рассмеяться и… Что все, что он говорил ей, было сказано с умыслом, ведь… так бывает? Разве бывает?

- Мы что, все с начала начинаем? - Воропаев вздыхает, отставляя свою тарелку в сторону, словно расчищая место на столе для маневра. - Не расстраивайте меня, Катенька, вы самая умная женщина из всех, кого я знаю. Я повторю вам еще раз, надеюсь, после этого раза вопросов больше не будет. Договорились?

- Да, - кивает Пушкарева, приникая к стакану с водой, чтобы скрыть легкую дрожь. Неужели он скажет те же слова, что произнес пару минут назад?

- Вы нравитесь мне, - мужчина смотрит на нее буквально в упор, глаза его, в чуть приглушенном свете “шатра” кажутся буквально черными, - очень. Это не тот интерес, который возникает праздно, от созерцания тиражируемого образа. Я нахожу в вас слишком много всего - характер, подход к людям, ваша честность и то, как вы отдаетесь работе. Меня привлекает ваша страстность, ваша порывистость, то, как все это вы сдерживаете, как защищаетесь, как нападаете. Я хочу вас для себя, обладать вами безраздельно, пригласить вас в свою жизнь, свою постель, держать вас в своих объятиях не потому, что вы случайно оступились, а потому, что имею на это полное право. Но это самое право мне можете дать только вы. Своим положительным ответом. Своим разрешением, - он делает паузу, затем продолжает, - я не прошу слишком многого сейчас. Позвольте мне поухаживать за вами. Официально предложение я сделаю потом, когда вы увидите, что лучшей партии чем я, вам не найти. Но вы должны мне позволить показать это, иначе никак.

- И что мы будем делать, если я дам согласие? - осторожно спрашивает Катерина, - как вы будете… как мы будем… на что это будет похоже?

- Нет, вы все-таки заставляете меня задуматься о том, что вы еще нелегальны, - он смеется, чуть откидываясь назад на подушки, запрокидывает голову и Катя признается себе, что Воропаев действительно красивый мужчина. Очень. - Вы неподражаемы, - он утирает глаза, на которых выступили слезы, - но если серьезно, - Александр переводит дыхание, - наши встречи не будут особенно отличаться, просто я позволю вам узнать себя, постараюсь узнать вас. Я приглашу вас в свою жизнь, а вы сможете ответить мне, будете ли вы готовы стать ее частью.

- И вы будете честны со мной? Какой бы я вам вопрос ни задала? - Катерина спрашивает с надеждой, даже подаётся немного вперед. Но сталкивается с ехидным взглядом и изогнутой бровью.

- Я собираюсь ухаживать за вами, а не резко отупеть, - он качает головой, - но я могу пообещать, что немного удовлетворю ваше неуемное любопытство.

- И в чем же я могу его утолить? - Катя разглядывает Воропаева без стеснения, словно только что он дал ей на это полное право. Ее буквально манят его губы, такие притягательные, когда не поджаты в презрении или искривлены в оскале.

- В вас звучит азарт исследователя, - он подается ближе к ней, и она непроизвольно тянется к нему, ощущая буквально ненависть к достаточно широкому столу. - Вы хотите изучать меня как книгу?

- Вы не книга, - Катя хочет покачать головой, но не решается, боясь потерять его лицо из виду хоть на миг, - вы головоломка, чем дальше, тем сложнее. И мне страшно, что я могу оказаться недостаточно умной, чтобы подобрать ключ.

- Он уже у вас в руках, - улыбка у Александра выходит ласковой, - распорядитесь им правильно.

Одинокие, неотфильтрованные заварником, чаинки исполняют тягучий и призывный вальс в только что перелитом в чашку чае. Катя смотрит на мед с лимоном, и банку сгущенки и старательно выбирает, что же добавить в него сегодня. С чем он будет казаться ей вкуснее? Она заливается краской стыда, радуясь, что этого никто не видит. Пушкарева закрывает глаза, роняя голову на стол и накрывая ее руками. Нельзя об этом думать! Нельзя! Не потому, что это неправильно, просто… просто… Боже. Она ощущает знакомый жар в груди, дышать становится тяжело, и Катя только сильнее прижимает голову к прохладной поверхности стола. Мед? Сгущенка? Как бы ни так… самым сладким, она уверена, должен был быть тот чертов поцелуй, который так и не состоялся. Голову приходится поднять - не хватало, чтобы чай остыл, и пришлось начинать все сначала. Катерина опускает в чашку столовую ложку сгущенки. И ничего у нее не слипнется. Ей просто чрезвычайно необходима огромная доза сладкого. Прямо сейчас!!!

Вкусная еда, приятная беседа, предложение, от которого становилось горячо и томительно прекрасно, а ещё обещание, что ничего с ЗимаЛетто не случится. Главное, теперь начать работать над этим. И Воропаев обещал помочь. Не от большой любви к компании, нет. Он сказал - моя первоочередная задача, ваша безопасность, и если она заключается в том, чтобы ЗимаЛетто осталось на плаву, значит, так тому и быть. Его уверенность успокаивала, поддерживала, заряжала. Но ей все еще не верилось, что он был готов сделать это ради нее.

Воропаев возвратил ее домой не слишком поздно, но двор уже затягивала знакомая чернота ночи, немного разбавляемая фонарем над подъездом. Он отворил ей дверь и привычно подал руку. Катя вцепилась в нее, стараясь заглянуть ему в глаза, но ей отчаянно мешали тени. Она решила, что он должен поцеловать ее, иначе вечер будет неполным, неправильным. Да, она хотела этого и даже собиралась… она собиралась ему сказать об этом, да…

- Ты смотришь на меня так, что отпускать тебя не хочется, - слова Александра прошили ее тело горячими нитями. Он проследил линию вдоль ее щеки указательным пальцем, разжигая в ней жажду, что была сравнима с палящим пустынным солнцем. Разве не оттуда они держали свой путь?

- Не хочется? - переспрашивает она, как эхо, теряясь в звуке его голоса. Она точно не пила ничего кроме воды? В том странном молочном напитке мог быть алкоголь? Ведь ей так хочется, чтобы он согласился не отпускать ее. Оставить себе. Так он говорил?

- Мне хочется поцеловать вас, Катя, - он поглаживает ее шею практически невесомо, буквально не касаясь, словно если нажмет сильнее, то она растает или он сам обожжется. Пушкарева ощущает, что ей невыносимо жарко, а еще холодно, и хочется одновременно что-то с себя снять и набросить что-то еще более теплое. Кажется, что все ее тело сошло с ума, и она дрожит в неясном приступе паники пополам с совершенной уверенностью, что все будет хорошо. Ведь будет?

- Так почему вы не целуете? - Катерина ненавидит вечер, темноту и невозможность видеть эмоции на лице мужчины. Она ощущает себя желанной, это странное, незнакомое чувство. Она знает, что такое быть нужной, полезной, но этот жар желания, что исходит от Воропаева, сравнить не с чем, даже приблизительно.

- Вы еще не давали своего разрешения, Катенька, - его палец очерчивает контур ее уха, прослеживая его мягким ласкающим движением, - разве можно брать что-то без разрешения? - подначивает он ее, с довольством в уголках губ.

- Раньше вам это совершенно не мешало, - отвечает Пушкарева, немного хмурясь. Вот зачем он играет сейчас в эту демагогию, если еще сегодня он практически поцеловал ее. Зачем он издевается? Но Александр только улыбается.

- Это было до нашего уговора, что я дам вам время, - он разве что не мурлычет и Катя начинает злиться. Воропаев, который всегда берет то, что хочет, получает то, что желает, вдруг решает уступить банальному принципу договора. С каких это пор? - Теперь, я буду ждать вашего разрешения. До завтрашнего дня.

- А если я дам вам разрешение уже сейчас? - и ничего она его не подначивает, и провокацией это считаться не может. Просто невинный вопрос - ведь так?

- Хорошая попытка, - он склоняется к ней чуть ниже, заставляя ее податься чуть вперед, - но уговор есть уговор, думайте Катенька, до завтра, - его губы касаются ее лба, - до завтра.

Елена Александровна застает дочь на кухне уже с приготовленным для нее и себя завтраком. Катя старательно делает вид, что не замечает широко распахнутых глаз матери, просто отодвигая для нее стул.