Purple (2/2)

— Ты был придурком, поздравляю, но ты был хотя бы последовательным придурком. Ты уехал, никогда не возвращался, никогда пьяный не звонил ему посреди ночи, рыдая о том, что ты снова хочешь быть с ним. Он правда надеялся на что-то такое, знаешь? Прошло два года, прежде чем он перестал ждать. Ты обрываешь связи, но ты хотя бы обрываешь их навсегда. Так потрудись обьяснить, что за хрень произошла вчера ночью?

Марк вздыхает.

— Я не помню всю ночь. Мы были уже пьяными, когда встретились, наверное, потому что я шатался по барам с коллегами, Джонни тоже. И, я думаю, он был уже вдрызг пьян. Мы вроде как занимались сексом в привате — признаётся Марк и слышит, как Джэмин резко втягивает воздух — и ради всего святого, я не даже помню, знал ли я, что это он.

— Он сказал, что ты знал.

После этого следует долгая пауза.

— Ладно, это возможно. Мне нравился Донхёк. Дело никогда не было в том, чтобы мне не нравился. Он нравился мне восемь лет назад, и судя по тому, что я помню о двух прошлых ночах, я до сих пор хочу его. Достаточно сильно. Делай с этим, что хочешь.

«Хочу его», «достаточно сильно», это не то, как Марк описал бы, что он чувствует к Донхёку, если бы он был честен, но это Джэмин, а Джэмину не нужна его честность. Джэмину нужна его кровь.

— Что насчёт женитьбы? — спрашивает Джэмин, а Марк качает головой, несмотря на то, что парень на той стороне его не видит. В его памяти о вчерашней ночи насчёт женитьбы почти ничего не сохранилось.

Джэмин цокает и тихо матерится.

— Слушай, мне скоро нужно идти, моя смена начинается через сорок минут, через десять я должен быть в машине. Но к слову, я знаю, что это была не твоя вина или что-то в этом роде, но Донхёк этим не доволен.

— Донхёк был пьян так же сильно, как и я, — говорит Марк и впервые в его голосе слышится злость. Он серьёзно не понимает, почему всегда должен быть плохим парнем, когда дело касается Донхёка — мы оба поженились.

Мы оба занимались сексом.

— Не похоже, чтобы я воспользовался им. Не похоже, чтобы я был доволен.

— Меньше всего ты должен быть доволен этим, Марк, — слышится шорох, вероятно, Джэмин пытается надеть пальто, держа трубку — я не говорю, что ты виноват, я говорю, что он разозлится. Он и так был зол на тебя, хотя его злость даже не имеет отношения к этой ситуации, но от этого не легче. Имей это ввиду на случай, если всё станет ужасно.

Ужасно? Ужасно насколько, удивляется Марк. Он слышит, как хлопает дверь, как Джэмин бежит вниз по ступенькам. Тихий звук открываемой машины.

— Кажется, ты занят, мне тебя отпустить?

— Да, я уезжаю, — Джэмин, кажется, глубоко вздыхает.

— Марк? — зовёт он в последний раз — убедись, что точно полностью оборвёшь все отношения, снова. Ради вас обоих.

Марк бормочет что-то в ответ, но Джэмин уже попрощался с ним и завершил вызов. Они говорили лишь пару минут, но небо уже достаточно рассвело. Марк бредёт в сторону кухонной зоны, открывает холодильник и выуживает оттуда закрытую пачку молока и банку растворимого кофе. Он садится за кухонный стол в компании только жужжащего холодильника и смотрит в окно через всю гостиную. В доме на противоположной улице кто-то, наверное, уснул с включённым светом, и жёлтое свечение их окон медленно поглощается дневным светом.

Он должен был спросить у Джэмина, чем сейчас занимается Донхёк. Наверное, он мог спросить у Джонни, но Марк определенно не рискует говорить о Донхёке с Джонни. Он хотел бы знать – чем Донхёк занимается, что делал в Неваде, почему маллет. Он хочет спросить Донхёка, что за чертовщина произошла в Вегасе, потому что Марк абсолютно ничего не знает. Это правда было совпадением? Каковы шансы?

Папка, полная документов, которые ему нужно разобрать, перепроверить и внести в базу данных до понедельника, наполовину открытая лежит на кофейном столике. С кружкой тёплого латте Марк направляется в центр комнаты. Бесполезно думать о Донхёке. Как тогда, когда они были подростками, как тогда, когда они расстались, это бесполезно. Марк в Нью-Йорке, со своей работой адвоката, своей маленькой дорогой квартирой, своей смехотворной зарплатой. Донхёк это сон, воспоминание о солнечном дне. Как бы ни хотелось Марку позвонить ему и спросить у него что-нибудь, ты ничего не можешь спросить у воспоминания. А что касается настоящего Донхёка, то, судя по тому, что ему сказал Джэмин, последнее, что он хотел бы сделать это поговорить с Марком.

Марк вздыхает, садится на диван и закрывает папку.

И тут раздаётся звонок в дверь.

💜</p>

Маллет исчез, понимает Марк и на мгновение эта мысль настолько велика, что заполняет весь его мозг, как воздушный шарик гелием, подпрыгивая в черепе в ленивой попытке выбраться наружу. Маллет исчез, и это тот самый Донхёк, которого помнит Марк, Донхёк из солнечных воспоминаний, а не рождественских. Чистый, загорелый, хорист, в слишком большом свитере, украденном у брата, получившего его от одного из своих коллег, в пастельных конверсах и голубых джинсах, объект всех самых сладких фантазий Марка в старшей школе – о, как же сильно он хотел держать Донхёка за руку и покупать ему попкорн. Второе он всё-таки делал, неохотно, с притворным раздражением. На первое ему никогда не хватало храбрости.

— Привет, — говорит Донхёк, звуча равнодушно, равнодушнее, чем Марк когда-либо слышал от него.

Это разрушает иллюзию, напоминая Марку, что это не тот семнадцатилетний мальчик, который жил по соседству и стучался к Марку, чтобы попросить подвезти его до торгового центра. Лицо Донхёка по-прежнему выглядит мягким, даже с суровым выражением на нём, но челюсть более чёткая, а черты более резкие. Донхёк никогда не смотрел на Марка с такой враждебностью.

— Привет, — отвечает Марк. Он смотрит на Донхёка и, когда становится ясно, что больше он не услышит ни слова, отступает в сторону, пропуская Донхёка вовнутрь. Донхёк заходит медленно, кидает свою куртку на диван Марка, как у себя дома. Как будто он здесь завсегдатай. Это не сочетается с тем, как он смотрит по сторонам, пристально оглядывает пространство, словно хочет пометить его, схватить и сжать между пальцами. Марк позволяет ему это сделать. Он открывает холодильник, достаёт оттуда безалкогольный напиток.

— Итак, — говорит Марк, прерываясь, чтобы прочистить горло, потому что, вау, это было неловко, больше писк, чем слово — что ты делал в Лас Вегасе?

Никаких светских разговоров, никаких хождений вокруг да около, напоминает он себе, как будто ты в суде. Сразу к делу. Он предлагает напиток Донхёку, но парень отказывается, качая головой.

— Сначала работа, потом удовольствие, — отвечает Донхёк, пока идёт к окну. У Марка нет времени гадать, были эти слова с двойным смыслом или нет, потому что Донхёк цокает, когда выглядывает наружу, а затем на мгновение поворачивается к нему.

— Она крохотная, — говорит он — я ожидал чего-то большего от адвоката твоего уровня.

Тон намеренно нейтральный, и почему-то он звучит даже агрессивнее, чем если бы был откровенно насмешливым.

— Я ещё не полноценный адвокат, — отвечает Марк, не обращая внимания на приманку. Он открывает содовую для себя и прислоняется спиной к стойке. Силуэт Донхёка выглядит высоким на фоне окна, весь из ног и изящества. Чёрный на фоне лилового рассвета. Сегодня один из тех лучших дней.

— И всё же это хорошая работа. Джонни рассказал, сколько ты зарабатываешь.

Это привлекает внимание Марка.

— Неужели? Ты его спрашивал?

Донхёк поворачивается обратно, но не приближается. Он прислоняется к стеклу, настолько далеко от Марка, насколько это физически возможно, так что они стоят в противоположных концах комнаты, как боксёры на ринге, ожидающие разрешения атаковать. Марк видит, как уголки его губ поднимаются в маленькой улыбке.

— Конечно, я спрашивал. Я же должен знать, как у моего дорогого мужа обстоят дела с цифрами, — это вызывает маленькую вспышку злости в Марке, и выражение его лица не остаётся не замеченным. Улыбка Донхёка исчезает так же быстро, как и появилась.

— Впрочем я ожидал чуть больше от тебя. Смотря на всё это, — он быстро обводит комнату взглядом — я бы сказал, что я совершенно точно разочарован. Это того стоило? Того, чтобы оставить нас позади, оставить меня позади, только чтобы оказаться отсиживающимся в этой маленькой квартирке, делая копии документов, предназначенных для людей более важных, чем ты?

О, Джэмин предупреждал Марка, что всё будет ужасно. Дело в том, что Джэмин, со своей влюблённостью в Донхёка, своими жалкими маленькими чувствами к Донхёку, с которыми ему нечего было делать, – потому что у него не было шанса, потому что Донхёк принадлежал Марку – никогда не был лучшим другом Донхёка. Марк был. И как бы сильно они ни любили друг друга, как бы ни тосковали и ни кружили вокруг, как бы ни жаждали и ни засовывали руки в штаны по ночам, думая друг о друге, в первую очередь Марк и Донхёк были друзьями. А друзья ругаются. И то, как они ссорились, грязно, мелочно и подло, Джэмин никогда не видел. Марк же наоборот, видел Донхёка ужасным слишком много раз. Он не нуждается в советах Джэмина. Не тогда, когда речь о Донхёке.

— Ты пришёл сюда, чтобы позлорадствовать? Показать мне, как много я потерял? — делает он ответный выпад. Он пришёл за этим, Марк и так знает — Это того стоило. Я бы не отказался от своего выбора. Это был правильный выбор и ты это знаешь, все знают.

Донхёк фыркает и скрещивает руки на груди. Его пальцы утопают в рукавах свитера, и он так мило выглядит, это почти делает Марка нежным, но он скорее ударит Марка, если тот покажет это.

— В данном случае нет правильного или не неправильного выбора, Марк. Есть только одно решение, которое ты принял в одностороннем порядке, не задумываясь о том, что другие люди могли бы чувствовать по этому поводу.

— Я принял это во внимание, — бормочет Марк — я очень долго и упорно думал об этом. Я не поговорил с тобой об этом, конечно, но я не просто собрал свои вещи и ушел, не подумав о том, как ты будешь себя чувствовать.

— Значит, тебе просто было всё равно.

Это сказано, чтобы ранить Марка, но скорее всего Донхёка ранит сильнее. Может быть, это правда, наверное, Марк так сильно переживал, что в конце получилось так, что ему стало всё равно.

— Значит, не было, — говорит Марк, потому что уже восемь лет прошло. Он не дал объяснений тогда, не даст и сейчас. Некоторым вещам суждено быть, некоторым – нет. Джэмин прав, ему надо оборвать все связи, как в прошлый раз. Ему нужно прижечь эту рану, иначе они оба умрут, истекая кровью — Прошли годы, Донхёк. Я был мудаком, я причинил тебе боль. Мы двинулись дальше. Мы все двинулись дальше. Ты должен отпустить это.

Он ждет горькой отповеди, жестокости, замаскированной мягким голосом Донхёка, бури. Ничего этого не происходит, и в этот момент Марк чувствует, как по спине пробегает дрожь.

— Неужели? — спрашивает Донхёк, в основном мурлычет и ухмылка возвращается снова — Это не то, что ты сказал той ночью.

О, и если это не заставляет Марка чувствовать себя неловко. Если он не заставляет его чувствовать себя загнанным в угол. Донхёк должен это понять, потому что ухмылка немного расширилась, не настолько, чтобы Марк понял, что Донхёк осознает, насколько сильно Марк сейчас уязвим.

— Ты не помнишь, не так ли? — говорит он, облизывая свою нижнюю губу, как кот после сливок — Ты звал меня по имени, ты называл меня Хёком, будто мы всё ещё были вместе, когда ты трахал меня, а потом забыл обо всём этом.

Несправедливо. Это так несправедливо. Это маленькое дерьмо. Марк помнит кое-что. Он помнит, как слизывал соль с ключиц Донхёка в клубе, засасывал его язык, как безумно вспыхивал свет над их головами, как коктейль у Донхёка в руке расплескался на запястье Марка, сиренево-голубой цвет. Он помнит, как шептал имя Донхёка. Он думает, что, может быть, забыл, что они с Донхёком не виделись много лет. Даже сейчас он изо всех сил пытается помнить, что они не друзья, не любовники, ничего. Теперь ничего.

Он ставит полупустую банку содовой на стойку. Может, он не забыл, может быть, он знал, что это был Донхёк, может быть он помнил всё это время и просто плевал на это.

— Что ещё я сделал? — спрашивает он.

Донхёк идёт через комнату и расстояние между ними трескается и крошится под его ногами, становясь всё меньше и меньше. Пока совсем не исчезает.

— Ты сказал, что пожалел об этом. Ты сказал, что тебе жаль, — говорит Донхёк. На его челюсти дёргается мускул, и Марк не знает, он правда не может сказать, является это признаком того, что он врёт, или того, что говорит правду — И какого хуя, Марк, я напился так, что я, блять, поверил тебе.

💜</p>

Донхёк сидит у Марка на диване, а Марк приносит стул из-за кухонного стола, потому что если есть что-то, что он не хочет делать, так это сидеть рядом с Донхёком. Вот так они могут смотреть друг на друга через кофейный столик, между ними мигает маленький огонек на закрытом ноутбуке Марка.

— Ты помнишь место? — спрашивает Марк, и Донхёк качает головой.

— Не очень. На тот момент я ничего не соображал. Я был в стельку пьян, когда встретил тебя.

— Ты... Ты узнал меня? Ты знал, что это я?

Донхёк облизывает свои губы. Он думает об этом. Не о правде, он прекрасно знает, понял он, что это Марк, или нет. Он думает о том, какой ответ хочет дать, как много он может позволить знать Марку. В этом весь он. В контроле. Он был таким, когда они были детьми, легко читаемым, если только вы не читали его неправильно.

— Я знал, что это ты. А ты знал, что это я.

— Если ты знал, что это я, почему тогда пошёл со мной в приват?

Глаза Донхёка становятся шире, брови подлетают вверх.

— О, так ты помнишь это.

— Я помню некоторые вещи. Но среди нас двоих всегда я был более восприимчив к алкоголю. Я не удивлён, что потерял контроль, я очень удивлён, что это сделал ты.

— Мы бы на вечеринке... У меня... Недавно я достиг большой цели на работе, и я отпустил контроль над ситуацией, понимаешь?

При упоминании работы Донхёка брови Марка взлетели вверх, но Донхёк, похоже, этого не замечает. Он дует губы, привычка, которую он, вероятно, никогда не терял с подростковых лет.

— Иногда я позволяю себе расслабиться. Ты прекрасно знаешь, что в прошлом у меня было не так уж много возможностей делать это. А потом ты ввалился в дверь, бормоча что-то о том, что перепутал комнаты, — о, Марк помнит это, он еле как добрался до туалета и плеснул водой себе в лицо, пытаясь вспомнить своё имя, фамилию, где он, чёрт возьми, был, крепкую водку в горле, какой дерьмовый коктейль для него выберет Джонни, чтобы его стошнило, а на обратном пути он открыл не ту дверь, и... — Ты был таким горячим, Боже, я не видел тебя много лет, и ты был в костюме, и раскрасневшийся, и твой галстук был распущен, и твои волосы были мокрыми, а я был пьян и подумал, что ты выглядишь горячо.

— Ты так подумал, мм?

Он не хотел, чтобы слова вырвались наружу, не хотел, чтобы эта маленькая ухмылка тронула его губы. Это просто происходит. Это что-то пробуждает в Донхёке, какую-то первобытную ярость, всё его тело выпрямляется и напрягается, превращаясь в броню, его язык острый, как копьё.

— Да. Ты просто мудак. И обычно я не трахаюсь с мудаками – что уж там, в обычное время я не стал бы трахаться с тобой даже за деньги, но позавчера ночью? Я был на вершине мира, и я хотел тебя, и ничего не могло помешать мне получить то, что я хочу. Ну, ты мог бы, но ты тоже хотел меня.

Конечно, он хотел, думает Марк. Конечно, он тоже хотел Донхёка. Не было ни единого мгновения в его жизни, когда он не хотел бы Донхёка, с того момента, как он возбудился, наблюдая за тем, как его лучший друг поднимается, чтобы сесть на бортик бассейна, как мистическая русалка, его плечи покрылись загаром ещё в солнечном мае. Это было переменой в жизни.

Через несколько недель Марку исполнялось семнадцать. С тех пор он хотел Донхёка, как воздуха.

Со временем он решил, что это желание не является для него приоритетным. Он имеет ввиду дыхание. Со временем он стал хотеть и другие вещи. Он узнал, что можно утонуть в хорошем сексе, и в алкоголе, и в работе, но это желание оставалось с ним, постоянно, как заноза в боку. Донхёк и его сияющие ключицы, Донхёк и его маленькие родинки. Донхёк и то, как он самодовольно улыбался, когда понимал, что внимание Марка сосредоточено на нём. Донхёк и его способность заставить Марка перестать дышать.

Молчание между ними одновременно и чужеродное и привычное. Марк понимает, что Донхёк ждёт. Он хочет ответного объяснения. Он хочет чего-нибудь от Марка, чего-нибудь, чего угодно, после стольких лет. И Марк не уверен, что есть что-нибудь, что он может дать Донхёку, что сделает его счастливым.

— Я скучал по тебе, — говорит он. — Я давно сделал свой выбор, вместо тебя я выбрал всё это дерьмо, и я знаю, что ты будешь вечность припоминать мне это, и ты имеешь полное право, однако я всё равно скучаю по тебе. И когда я увидел тебя, я тебя захотел. И я был слишком пьян, чтобы подумать об этом и понять, насколько плохой была эта идея.

Донхёк почти рычит на эти слова, но Марк останавливает его, прежде чем он станет действительно ужасным.

— Ты же знаешь, что это была плохая идея, — говорит он. — Это первое, о чём ты подумал, когда протрезвел. Ты презираешь меня. Это было плохой идеей для нас обоих, и ни один из нас не был в том состоянии ума, чтобы подумать об этом и остановить, и так оно и случилось. Извини. Я не могу изменить прошлое, и мне очень жаль. Я не сожалею, что хотел тебя, я сожалею, что сделал с этим что-то.

Как сказал Джэмин. Полностью оборвать.

Но это совсем не похоже на абсолютный разрыв, то, как лицо Донхёка морщится, а затем снова разглаживается, в невозмутимости. То, что проходило через него, не исчезало, а просто оседало, как отходы, загрязняющие дно пруда. Не аккуратный, не полный разрыв отношений, вообще нет.

Донхёк поднимает взгляд, и Марк давно оставил попытки прочитать его, однако он не может не заметить острие гнева.

— У тебя нет права скучать по мне.

— Но я скучаю. Я даже не сожалею об этом, эти чувства мои.

— Ты ничего с ними не делаешь.

— Это тоже мой выбор.

Они могли бы поговорить об этом тысячу раз, но Марк знает, что Донхёк не спросит его, почему. Почему ты выбрал скучать по мне, когда мог быть со мной? Почему ты такой тупой? Почему? Донхёк не станет спрашивать, а Марк не хочет отвечать.

Донхёк вздыхает.

— Это всё? — спрашивает он.

— Думаю, да, — отвечает Марк.

Донхёк моргает, кивает, больше самому себе, чем Марку, и поднимается. Он не ждёт Марка, чтобы тот проводил его до двери. Он просто берёт свою куртку и идёт туда сам.

— Мой адвокат скоро с тобой свяжется, — говорит он, те же самые слова, которые он сказал, когда они виделись в последний раз. Он уходит, ничего больше не сказав, а Марк через закрытую дверь слышит стук его обуви об пол в коридоре.

Вот и всё, догадывается Марк, последние клочки его прошлого, последние нити его влюблённости, Ли Донхёка, уходящего из его жизни.

(Вот и весь Донхёк для тебя. Он был таким, когда они были детьми, легко читаемым, если только вы не читали его неправильно.)

💜</p>

Когда Марк думает о доме, он ощущается вне времени, город, что помещён в стеклянный шар. Зимой кто-то перевернёт его, и бледно-лиловый снег засыпет улицы, сердито кружась вокруг, пока владелец снежного шара будет трясти его, трясти, трясти. Летом всё было ленивым, будто смотришь фильм в замедленной съёмке.

Донхёк проснётся в полдень во время летних каникул и перейдёт через улицу в своих шортах и шлёпанцах, чтобы вторгнуться в комнату Марка с кондиционером. Они будут заниматься своей домашней работой. Ладно, Марк будет заниматься своей домашней работой. Донхёк будет играть в покемонов на своём геймбой колоре, лёжа на животе на кровати Марка и болтая ногами в воздухе. Он никогда не был хорош в учёбе, Донхёк. Более того, он никогда не умел делать хорошо то, чего не хотел. Он делал самый минимум, чтобы его не выгнали из хора за плохие оценки, но никогда не мечтал об университете, он никогда не мечтал о будущем.

— Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? — Марк спросил у него однажды. (Это был только первый раз, но он спросит не единожды, он спросит ещё много раз, по мере приближения его выпускного класса, и у него были заявления на поступление в университеты, не дающие ни спать, ни жить, а Донхёк выглядел так, словно единственное, что было важно это новый клип шайни или новости о бывшей Ренджуна.) Донхёк даже не оторвал взгляд от баттл тауэра, своего Тифлосона, своего блестящего игрового рекорда. Он не смотрел на Марка.

— Счастливым, — сказал он.

Счастливым. Вот, кем хотел быть Донхёк. Такой простой ответ заставил Марка почувствовать стыд за свой. Он никогда не думал о счастье. Он хотел быть успешным. Он хотел зарабатывать деньги. Он хотел покинуть снежный шар, пузырь ленивых дней, ощущения того, что ты находишься во власти судьбы, встряска, встряска, встряска, и ты не можешь не кружиться вокруг, как снег, как всё остальное.

— И как ты собираешься этого добиться?

Донхёк пожал плечами. Он поморщился. Как он делал это перед одними из тех сложных математических примеров, которые он не знал, как решить самостоятельно, на которые он смотрел в течение получаса, прежде чем попросить Марка решить за него. (В большинстве случаев Марк тоже не знал ответа, но, по крайней мере, вместе они могли сказать, что пытались.)

— Разве счастье это то, чего нужно добиться? — спросил он, пока его пальцы бегали по кнопкам его маленькой приставки, маленький мир становился бесконечным в его маленьких руках.

— Ну, в какой-то степени, — ответил Марк, вертя в руках шариковую ручку — Тебе нужны деньги, чтобы быть счастливым, никогда никто не был счастлив, пока боролся за то, чтобы свести концы с концами.

Донхёк прекратил играть. Он не выиграл – пока нет, потому что Марк не слышал музыку успешно завершённой битвы – он только прекратил играть. Он не ответил. Он не ответил, пока Марк не обернулся и не увидел, что его лучший друг смотрит на него с улыбкой на лице. Он выглядел совершенно счастливым. Он определенно таковым не был. Так легко было прочитать его неправильно.

— Ну, я счастлив.

Марк никогда в жизни так сильно не краснел. Конечно. Конечно, он знал, он знал, что семья Донхёка борется. Вот, почему их отец не мог жить вместе с ними. Вот, почему его брат не учился в университете, а работал в закусочной, в аптеке, на всех случайных работах, которые только мог найти, чтобы помочь со счетами. Вот, почему они не могли позволить себе кондиционер и Донхёку нужно было приходить и бездельничать у Марка. Он знал, но просто забыл.

И всё же, Донхёк был. Большую часть времени. Счастливым.

Извинение застряло у Марка в горле. Он должен извиниться, но не расстроит ли это Донхёка ещё сильнее? Если и было что-то, что Донхёк ненавидел, так это жалость. В любых глазах, и в глазах Марка больше, чем в чьих-либо ещё.

— Забей, — сказал Донхёк, улыбаясь — я имею в виду, забей на извинение. Но, может быть, никогда не забывай этого. Людям не нужны деньги, чтобы быть счастливыми. Людям нужна семья и друзья. И развлечения.

— Я не согласен, — сказал Марк, радуясь, что Донхёк хотя бы не был зол. (Не злился, действительно?) — Не совсем, по крайней мере.

Донхёк засмеялся. Музыка битвы продолжала играть. Его пальцы застыли над кнопками, не двигаясь.

— Ого, ты такой продажный, Марк Ли, экстраординарный бойскаут, который пришёл, чтобы остановить меня от курения за спортзалом и напомнить мне сделать математику, на самом деле заботится только о деньгах.

— Деньги очень важны. Без денег я застряну здесь навсегда, — нахмурился Марк.

— Ты так говоришь, будто быть здесь это очень плохо. Я здесь. Джено здесь. Джэмин здесь. Ренджун здесь. Твоя семья здесь.

Что, если я хочу больше? Думает Марк. Что, если я мечтаю о горизонтах и оранжевых облаках, не розовых, не нежно-белых, не цветах облаков, усеивающих небо нашего дурацкого городка, мечтаю о тех густых, стремительных, серо-стальных облаках, что укрывают собой мегаполис, становясь оранжевыми и золотыми, впитывая в себя огни города.

— Ты выберешь деньги вместо меня? — спрашивает Донхёк и в этот момент музыка вообще прекращается. Донхёк больше никогда не задаст этот вопрос ещё раз, но два года спустя этот вопрос снова всплывёт, в конце выпускного класса Марка, напечатанный невидимыми чернилами на письме Марка о поступлении в Йельский университет. Но то был семнадцатилетний Марк, который мечтал о том, чтобы покинуть свой городок, но ещё больше мечтал о том, чтобы утонуть между бёдер Донхёка.

Он легко улыбнулся, и это не выглядело, как ложь, потому что ею и не было – а если бы было, Донхёк бы знал, потому что он всегда хорошо читал чувства Марка, но эта улыбка не была ложью – и поэтому Донхёк улыбнулся в ответ.

— Конечно, я выберу тебя. Я всегда выберу тебя.

Звон выигранной битвы наконец-то заполнил комнату. Марк снова погрузился в свои записи. Донхёк что-то напевал себе под нос. Они оба улыбались.

пока ты рисуешь карты бесконечного будущего, королевские города в реку ржавчиной истекают, небоскрёбы, что свои преследуют стальные скелеты, подобно тебе, преследующему свою пустоту.</p>